Полиен Яковлев - Первый ученик
— Ну вас. Мне заниматься надо, — сказал Самохин. — Что, в самом деле, учиться не даете!
— Жрать, небось, будешь, а щепок принесть не можешь! Свинья, — отозвался из комнаты отец. — Тишину тебе, подлецу, надо. Подумаешь, какой князь сиятельный!
Самохин притворил дверь, сел за латинский и стал заниматься. Но сосредоточиться уже не мог. Из кухни то и дело доносились сердитые оклики матери, плач Веруньки, а из спальной — монотонное пение отца: Уж не жду от жизни ничего я… Самохин захлопнул книгу, буркнул:
— Черти! Житья нет, право…
Пошел на кухню.
— Мама!
— Тебя еще тут не хватает. Чего?
— Меня… из гимназии скоро исключат.
— Как?
— Исключат, говорю.
Мать поставила на скамью миску с голубцами, обтерла об фартук руки и растерянно посмотрела на сына.
— Федя! Федор! Иди сюда! — тревожно позвала она.
Вошел отец. Мать сказала:
— Вот, любуйся.
— Что еще? Опять какое-нибудь безобразие?
— Исключают… — заплакала мать.
Отец высоко поднял брови:
— Так… Достукался, паршивец…
И вдруг зловеще:
— Иди сюда.
— Не пойду, — сказал Самохин, — еще не исключили… Я только маму предупредил, что исключить могут.
— За что?
— За отметки…
— «За отметки»! — передразнил отец. — Лодырь! Лентяй! Сапоги сниму. Выпорю, как Сидорову козу. Заставлю учиться. Иди сюда.
— Не пойду.
Отец схватил кухонное полотенце и скрутил его жгутом:
— Не пойдешь?
Но Самохин шмыгнул в дверь и выбежал вон из кухни.
— Вос-пи-та-ла! — зло проворчал отец.
— Вос-пи-тал! — тем же тоном ответила мать. — Иди, целуйся теперь с ним.
Стояли друг против друга, полны упрека.
— Эх! — сказал отец. — Покоя нет с вами.
Мать отвернулась, вытирая глаза фартуком.
ПАПИН КАБИНЕТ
Коля Амосов обедал плохо. Пропал аппетит. Он неверно решил задачу, да еще и по географии срезался. А у Мухомора — ни одной четверки, все круглые пятерки. Кончается учебный год… Все время был первым учеником, и вдруг — на тебе. И репетитор был, и Афиноген Егорович покровительствовал, а, вышло черт знает что.
— Да не лезь ты со своими котлетами! — набросился он на Варю. — Убирайся вон, идиотка!
— Коля! Коля! — строго сказала мать.
— Да, — вскочил Коля и топнул ногой. — Вечно мне не везет.
— Успокойся. Вредно так волноваться.
— Я хочу, обязательно хочу быть первым в классе! Какой-то рыжий ножку мне подставляет. Его отец машинист. Смазчик! Грузчик!
Вошел папа.
— Охота тебе! — сказал он. — Я поговорю с Афиногеном Егоровичем. Кстати, он будет сегодня у нас. Уладим все. Смотри, у тебя от слез уже нос распух.
— Распухнешь, — капризно отбросив вилку, сказал Амосов. — Если бы еще Нифонтов или Бух, а то рыжий какой-то. Принесло его среди года в наш класс. Его только и не хватало!
Вечером пришел Швабра. Колин папа пригласил его в кабинет. Там они долго беседовали.
Коля сидел в гостиной, долбил с новым репетитором географию. (После истории с Лиховым Лебедеву в репетиторстве отказали). Долбил и посматривал с ожиданием на дверь.
Наконец она распахнулась. Вошел Швабра.
— A! — сказал он. — Здравствуй, мученик науки. Как это там, помнишь? «Науки юношей питают, отраду старцам подают». Так, Коля?
При репетиторе больше не сказал ни слова, а когда тот ушел, сейчас же обнадежил любимчика:
— Гомо проп нит, деус дисп нит,[5] — сказал он. — Не горюй. Выше голову, Николяус. Все будет хорошо. Твои старания будут оценены по заслугам. Де кум![6] Иди, спи спокойно!
Коля шаркнул.
— Мерси, Афиноген Егорович!
И обрадованный пошел спать.
А на другой день, с утра, пока Коля сидел в гимназии, в доме началась генеральная уборка. Выбивали ковры, натирали воском пол. В кухне пекли, жарили. Ждали в гости Аполлона Августовича.
Придя домой, Коля узнал об этом, обрадовался и немножко струсил. Сам Аполлон Августович будет с ним разговаривать и не так, как в гимназии, не по-начальственному, а по-домашнему.
— Варька! — кричал Коля. — Где мои чистые рубашки? Дай мне чистый носовой платок. Мама, смотри, она ковер плохо вычистила.
Еще не было восьми часов, когда Коля ходил уже по гостиной в новом с иголочки мундире, с надушенным платком в кармане. То и дело выбегал в переднюю, ждал звонка.
Пришел Швабра, пришли еще гости. Наконец прибыл и сам Аполлон Августович.
Колины папа и мама вышли его встречать в прихожую. Варя помогала снять шубу.
— Пожалуйте, пожалуйте, очень рады вас видеть у себя, — любезно улыбался папа. — Разрешите представить — моя супруга, а это мой сын и ваш питомец — Николай.
Коля браво шаркнул ногами и подошел к директору.
— Знаю, знаю, — сказал тот. — Хороший мальчик.
И подал Коле руку.
Коля с трепетом взял ее и, склонив набок голову, еще раз почтительно шаркнул.
Поздоровавшись со Шваброй, с другими гостями, Аполлон Августович рассыпался любезностями перед хозяйкой дома.
— Прелестная, прелестная у вас квартирка. Уют! Очарование!
И начались приторные, скучные и неизбежные разговоры о погоде, о новостях в городе, о делах, о службе.
Колины родители не успевали ухаживать за гостями, а в особенности за директором Аполлоном Августовичем.
— Ах, да! — вдруг как бы вспомнил Колин отец. — Позвольте вас, Аполлон Августович, пригласить на минутку ко мне в кабинет, хотелось бы показать вам маленькую обновку. Я приобрел оригинальное пресс-папье. Удивительная работа! Итальянская.
Пресс- папье стояло на письменном столе вот уже третий месяц. Но нужно было как-нибудь залучить директора для беседы с глазу на глаз.
А когда Аполлон Августович и Колин папа вышли из кабинета, последний подмигнул жене: все, дескать, благополучно. А минут через пять мама позвала Колю в спальню и сказала, тихо:
— Директор обещал. Понимаешь?
— Понимаю, — обрадовался Амосов. — Ловко!
— Тсс… Ты в гостиной не вертись. Лучше всего часов в десять подойди к Аполлону Августовичу, скажи «спокойной ночи» и отправляйся спать.
Ровно в десять Коля вошел в гостиную. Аполлон Августович играл в винт. Коля подошел к нему и сказал очень и очень вежливо:
— Спокойной ночи, Аполлон Августович. Я иду спать. Боюсь, как бы завтра не опоздать в гимназию.
— А? — с досадой повернулся к нему директор. Ему было не до Коли. Уж очень не везло в карты. — Да-да… Спокойной ночи, — сказал он с притворной улыбкой. — Спокойной ночи, молодой человек.
Коля еще раз раскланялся, попрощался с гостями и ушел к себе. Лег в кровать и позвал:
— Варька! Неси сюда мороженое. Впрочем, стой. Мухомору — во!
И показал кукиш.
НАЗРЕВАЕТ РАЗВЯЗКА
Швабра вскочил и, не дав никому опомниться, крикнул:
— Токарев, к доске! Живо!
От неожиданности Мухомор схватил не ту книгу, вернулся обратно к парте, взял греческий синтаксис, пошел отвечать.
— Безобразие, — сказал Швабра. — Не могли раньше приготовиться? Отвечайте.
— Что отвечать?
— Глупый вопрос. Что отвечают, когда спрашивают? Урок отвечают.
— Но вы нам задали и по синтаксису, и перевод тридцать шестого параграфа. Что отвечать сначала? Я не знаю.
— Всегда ничего не знаете. Должны знать, если желаете иметь порядочную отметку. — Швабра прошелся по классу, щелкнув пальцами и раздраженно закончил: — Ну, что же вы? Я жду.
Мухомор вздохнул, раскрыл греческую хрестоматию и стал читать.
— Отставить! — скомандовал Швабра. — Прошу отвечать синтаксис.
— По синтаксису, — сказал Мухомор, — нам заданы неправильные глаголы. Глаголы, имеющие окончание на…
— Знаю, что задано, — перебил Швабра. — Что вы топчетесь на одном месте? Не выучили — так прямо и скажите, что не выучили. Нуте, я жду.
«Вот черт, придирается, — насторожился Мухомор. — Теперь отвечай не отвечай — все равно срежет».
— Глаголы, имеющие окончание на…
— Фу! — развел руками Швабра. — Да я уже это двадцать раз слышал.
— Так что же, в конце концов, отвечать? — еле сдерживая раздражение, спросил Мухомор. — Я не знаю, что отвечать. Задавайте вопрос — я и отвечу.
— Те-те-те… Это что же? Это каждый гимназист будет выходить к кафедре, задирать нос и учить меня, как его спрашивать? Ну-ну-ну… Так-так-так… Ах вы, с позволения сказать…
Швабра сам не знал, что «с позволения сказать». Покрутил пальцем в воздухе, желая подыскать подходящее едкое слово, но ничего лучшего не выдумал, как презрительно выругаться:
— Насекомое!
У Амосова рот до ушей. Обрадовался, что Володьку «подшпиливают».
— Да-да, Коля, — повернулся к нему Швабра. — Вот именно — насекомое. Насекомое. С лапками, с ножками… Хе-хе…
