Юрий Иванов - Роман-газета для юношества, 1989, №3-4
У поваленных ворот главного входа остановилась машина «скорой помощи». Два санитара в белых халатах направились к разрушенному слоновнику с носилками. Володя побежал к молчаливой толпе служителей зоопарка. Мама его шла навстречу санитарам, что-то торопливо говорила им. Увидела Володю, схватила за руку, потянула к себе: не ходи туда… Сказала:
— Кирилыч… лежал под обломками рядом с Бетти. Убит. И Мария Петровна погибла. Побежала к слоновнику, тут ее и…
— И Мария Петровна?!
Торкалась в ноги носом Милка. Володя гладил ее по грязной башке и глядел вслед удаляющимся санитарам: прощай, Кирилыч, прощай, Мария Петровна.
Подошел встревоженный и лохматый Ник. Один из рукавов его пиджака был оторван, он прижимал к лицу скомканный бинт, и мама тотчас начала рыться в своей санитарной сумке:
— Что с вами, Николай Николаевич? Покажите.
— Пустяк, царапина, — пробормотал Ник. — Какие разрушения, сколько погибших!.. Кирилыч… И Мария Петровна… Животные и люди… Ах да, звонили из медпункта, что напротив Стеклянного театра. Просили вас, Татьяна Ивановна, срочно прийти: врачей не хватает.
— Да-да, я сейчас.
— И бомба, не разорвавшаяся на территории зоопарка, — сказал Ник. — Сейчас машина приедет с подрывниками.
Послышался скрип тормозов. У разрушенного входа остановилась грузовая машина. Несколько человек в комбинезонах и шлемах соскочили на асфальт, из кабинки вынырнул худощавый парнишка и какой-то знакомой, угловатой походкой направился в глубину зоопарка. Так это же гений «маялки»!
— Я сейчас, — сказал Володя. — Рыбин! Коля!
— Приходи на медпункт, — послышался голос мамы. — Буду там.
Колька Рыбин остановился, протянул руку, коротко тиснул Володину ладонь. Лицо у него было серым, усталым.
— Здорово, Вовка. — Володя молча кивнул на развалины вольер: видишь, что тут у нас? — Вижу, вижу. И вам досталось? — Он сплюнул. — Гады! Что натворили… В городе много разрушений, убитых. Бомб понасыпали!.. И замедленных тоже.
— Всем уходить! — громко прокричал один из подрывников. Володя узнал в нем учителя Василия Петровича. Динамит! — Рыбин, идем. Волков? Здравствуй… Коля, быстро, за мной.
— Опасно? — Володя придержал Кольку за рукав.
— Спрашиваешь. — Колька нахмурился. — Вчера наши ребята подошли к одной, а она… Ну, иди.
— Подожду тебя.
— Уходи, уходи! — крикнул Колька, нагоняя Василия Петровича. Обернулся. — Вдруг у нее механизм сейчас сработает?
…Время тянулось невозможно медленно. Володя стоял в подъезде дома, что напротив зоопарка, и выглядывал в приоткрытую дверь. Хлопали двери квартир, топот ног по ступеням, взволнованные голоса в темноте подъезда. Стих грохот пушек, только где-то за Невой слегка погромыхивало. Вдруг невдалеке страшно рвануло. Кажется, у Сытного рынка. Может, тоже замедленная взорвалась?
— Во-овка-а! — услышал он голос Рыбина и распахнул дверь.
Миновав мостовую, трамвайные пути, на которых спиралями вились сорванные взрывами провода, он подбежал к воротам зоопарка. Колька, а за ним и Василий Петрович шли к машине. И другие бойцы. Химик на ходу закуривал, а Колька нес что-то.
— Готово, — сказал он. — Держи.
В Володину ладонь легла небольшая, но тяжелая, из желтого металла, коробка. Из нее торчали два красных проводка.
— Что это?
— Взрывная машинка. — Колька подковырнул крышку отверткой. — Видишь, вроде бы как циферблатик? А вот это — штырек-рычажок, при помощи которого устанавливается время взрыва…
В механизме сухо щелкнуло. Взрыв!
Василий Петрович втоптал в землю окурок, тронул Кольку за плечо.
— Мы будем живы, правда, Вовка? До встречи. Коля, ты здорово сегодня работал, — сказал учитель. — Ставлю тебе «отлично». С плюсом. Идем.
— Отбой воздушной тревоги! — разнеслось над зоопарком.
…А Стеклянного театра не было. Вместо прекрасного здания Володя увидел безобразную груду металлических балок и гору расплавленного стекла. Несколько пожарных машин лили воду на то, что когда-то было театром; стекло пузырилось, взрывалось и разлеталось сверкающими осколками.
Нестерпимая жара. Гул огненного вихря. Рычание двигателей. Люди. Бегут куда-то, несут вещи, тащат ребятишек. Герка? В комбинезоне, пахнущем гарью, с кровоточащей царапиной через лоб он шел мимо, поглядел и не узнал, видно. Володя дернул его за рукав.
По лицу Герки текли черные от сажи слезы. Оттолкнув Володю, он пошел по улице, потом погрозил дымному, в пламенных сполохах небу кулаком и побежал по Большой Зелениной улице.
Измученный, потрясенный Володя побрел к медпункту. Скорее бы найти маму — и домой. Как-то там бабушка?
Его грубо толкнули. Двое запыхавшихся санитаров тащили носилки, на которых лежали женщина и девочка лет семи. Девочка прижимала к животу руки и выкрикивала: «Мамочка-а…»
Володя обогнал носилки, распахнул дверь, придержал.
Было тесно от множества стоящих, сидящих и лежащих на полу, на одеялах и брезенте людей. Стоны. Жаркая, потная духота, резкий запах спирта.
— Парень, вот ту дверь, — попросил санитар.
Володя, шагая через скорчившиеся фигуры, открыл дверь и увидел, что большая комната заставлена носилками. И маму увидел. В буром халате, встав на колени, она бинтовала голову усатого мужчины. Девушка в таком же халате поддерживала раненого, помогала. Это была Лена.
— Ставьте сюда, — сказала она санитарам. И девочке: — Сейчас, маленькая, сейчас… Вов, помоги.
— Отпусти ручки от животика. Володя, приподнимай.
Девочка прижимала ладони к животу, сквозь пальцы сочилась густая кровь. Володя приподнял девочку.
— Срочно в операционную, — сказала Володина мама, заглянув через плечо Лены. — Быстрее!
— Как тебя звать? — спросил Володя.
— Лидочка Снегирева, — прошептала девочка.
Володя помогал Лене, выносил тазы с бурыми лохмотьями, кусками ваты и марли. И все посматривал на дверь операционной, ждал. А дверь открывалась и закрывалась, в операционную вносили и выносили людей. Некоторых — накрытых простынями с головой.
— Кострова, — позвали Лену из распахнувшейся двери операционной. — Чья девочка? Как фамилия?
— Снегирева она, — сказал Володя. — Лидочка Снегирева.
— Умерла Лидочка… Унесите.
Приходили и уходили санитары; женщина с криком «Коленька!» сбежала со ступенек и побрела между убитыми, наклоняясь и откидывая простыни, а потом вскрикнула еще страшнее и, опустившись на колени, заплакала; и еще кто-то приходил и спросил у него: «Мальчик, мне сказали, что Борисов тут лежит. Не знаешь, где он?» Володя ничего не ответил, он все стоял возле девочки, глядел в ее спокойное лицо, а потом почувствовал страшную слабость и сел в углу подвала на ящик с песком.
Вдруг потекли слезы. Он не всхлипывал, просто слезы текли и текли, а он крепче стискивал зубы, чтобы не закричать от ненависти и злобы к тем, кто повинен в гибели Любы и девочки Лиды Снегиревой, «лесного» деда и Кирилыча и многих его, Володи, согорожан, кто повинен в том, что рушатся и пылают дома его родного города.
Вот он какой — фашизм! Рольф… Многие-многие рольфы, стаями хлынувшие к его городу. Когда «бабочник» грозился, что Ленинград обречен, что они уничтожат город, — не верилось. Не осмелятся! Ну как можно поднять руку на такую красоту? Не пустят их, остановят, разгромят. И вот! «Главное сейчас — готовиться к борьбе с фашизмом», — учил отец. Тогда, в те мирные дни, его слова имели для Володи какое-то далекое и неощутимое значение. Что такое фашизм — стало нестерпимо, физически остро понятным на хуторе деда Ивана и вот сегодня во время этой бомбежки.
— Вова… — Он поднял лицо. Лена. И тотчас отвернулся, чтобы она не видела его слез. — Мама тебя ищет, идем.
Была уже глубокая ночь, когда, полуживые от усталости, они отправились домой. Мама крепко держала его за руку, словно боялась, что, если отпустит, Володя куда-то денется. Они шли и не узнавали знакомых улиц. Будто огромная стальная метла прошлась по городу, разрушая одни дома, срывая с других крыши, сдирая штукатурку. Была глубокая ночь, но Американские горы еще горели, и пожар был таким громадным, что его зарево освещало, наверно, половину города. И то, что была ночь, и от этого красного, трепещущего света пожарища разрушения в городе казались еще более страшными. Вон там, вместо такого привычного взгляду дома, громоздится груда битого кирпича, из которой, как ребра, торчали искривленные балки. А следующий дом расколот пополам. Одна половина стоит совершенно целой, и можно увидеть любую квартиру с обстановкой. Спальня. Детская кровать, над ней картина в рамке, а рядом, в соседней комнате, стоит письменный стол, книжные полки. Другой половины дома не было. Свисали скрученные трамвайные провода, валялись газетные киоски, на перекрестке двух улиц лежал на боку трамвай. Возле развалин двигались фигуры в брезентовых куртках и зеленых касках, растаскивали обломки. Куда-то торопливо шли люди, обгоняли Володю и его маму, несли чемоданы, тючки, какой-то мужчина тащил фикус. Хрустело и лопалось под ногами битое стекло, горький дымный ветер гнал по улицам мусор и клочья бумаги.
