Михаил Касаткин - Первозимок
Наконец Евсейка принял решение.
Друзья, выслушав его, одобрили новый план и, снабдив Евоейку, какими смогли, продуктами (хлебом, кусочком сала, картошкой), стали ждать результатов его затеи.
А Евсейка пробрался в рощицу ночью, кружным путем, чтобы не попасть в поле зрения часового.
Людоед входил в лесок каждый раз одним и тем же маршрутом - по прямой, и Евсейка без труда определил место, где тот выходит к реке.
Здесь, у крутого берега, лесок, будто не решаясь приблизиться вплотную к обрыву, уступал место небольшой уютной поляне, поросшей жиденьким пыреем, лопухами, одуванчиками, овсюгом.
Внизу, под отвесным пяти-шестиметровым обрывом, из воды торчали верхушки валунов. Но слева за изгибом берега была тропинка, по которой можно было спуститься к самой воде.
Этой тропинкой и воспользовался Евсейка, чтобы запастись питьем, для чего предусмотрительно захватил с собой Валькин котелок.
Затаился в кустах можжевельника, почти рядом с поляной, чтобы хорошо видеть не только ее, но и подходы к ней.
Ночью, несмотря на тянувшую от реки прохладу, немножко вздремнул...
Днем отогрелся. И так как утро прошло безрезультатно, остался на своей позиции, почти не двигаясь, чтобы случайно не выдать себя.
Так же безрезультатно прошло и второе утро, второй день... Еще одна ночь...
А на третье утро, будто предчувствуя, что именно сегодня должно что-то случиться, Евсейка проснулся очень рано, наспех перекусил и вылил остатки воды из котелка, уверенный почему-то, что она ему больше не понадобится.
Из-за темного горизонта на том берегу на чистом небе ярко сверкнули лучи солнца. Зажглась редкими искорками река... И Евсейка услышал шаги.
Затаил дыхание, прижался к земле... Он, Людоед.
Штампф вышел на поляну, будто по заказу именно в том месте, где и предполагал Евсейка. Прошагал к самому берегу реки и остановился над обрывом.
Кажется, это чудовище действительно считало себя любителем природы. Льдистые глаза его, когда он смотрел на восходящее солнце, были сладостно прищурены, а на тонких губах играла блаженная улыбка.
Тысячи бесшумных колесиков завертелись в голове Евсейки, и тысячи планов, один фантастичнее другого, промелькнули в сознании.
«Наброситься, схватить за горло!.. Или найти бревно - да бревном!.. Или сначала сыпануть песком в глаза... Эх, если бы ребята были с ним рядом!..»
А Штампф расстегнул ворот кителя. Потом снял ремень с парабеллумом... Держа его в опущенной руке, помедлил у самой-самой кромки обрыва, слегка покачиваясь на расставленных ногах: с пятки на носок...
«Будет купаться!» - хлестнула мысль. И тут же следующая: «Пистолет - вот оружие!»
Если Штампф будет купаться, то оставит здесь одежду, пистолет, а сам спустится по тропинке к воде... Тогда схватить парабеллум!..
О том, какой дорогой он будет убегать, Евсейка не успел подумать, потому что в следующее мгновение случилось то, чего он никак не мог предполагать.
Из-за кустов можжевельника, что были почти за спиной Штампфа, метнулась невысокая, темная фигура и с разгону, всей силой, как таран, ударила в спину фашиста. Штампф полетел вниз.
Евсейка успел заметить, как, ударившись о камни и медленно перевернувшись, тело Штампфа соскользнуло в воду. А фуражка поплыла по течению.
Охранник, видно, отвлекся и пока не обнаружил исчезновения Штампфа.
- Пистолет жалко... - растерянно пробормотал Евсейка. Только после этого, будто опомнившись, оглянулся.
Перед ним, исхудавший, испуганный, стоял Толька Тюльнев.
«В лесу скрывался, - машинально отметил Евсейка. - Изголодал без привычки...»
- Не надо меня считать врагом... - сказал Толька. - Я никогда не буду полицаем... Я хочу с вами...
Евсейка нашарил в кармане последнюю картофелину, протянул:
- Возьми, съешь...
Потом опомнился, схватил его за руку:
- Бежим!..
Евсейка спохватился вовремя. Сзади уже слышался суматошный крик часового, который, не увидев на обычном месте Штампфа, сначала бросился к обрыву, а затем - по более пологому склону - к реке. Второпях он неловко подвернул ногу. И теперь, привалившись к валуну, одной рукой держался за ногу, как бы усмиряя боль, а другой - палил из автомата вверх, призывая на помощь.
Ребята скатились кубарем вниз и, скрываясь за валунами, берегом, вдоль кромки воды, успели добежать до леса.
На мокрой гальке следы не остаются.
Односельчане
Немцы в селе Долгом не обосновались. Но побывали: подгребли сусеки, отобрали, какая нашлась, скотину и установили «новый порядок». Вместо привычных колхозных властей здесь появились староста, полицай и сотский, как его почему-то прозвали в селе, а точнее, он был прихвостень: когда надо - кучер, когда надо - конюх, когда надо - лакей. Нововведения эти, вообще говоря, с первых дней оккупации все предвидели. Гораздо удивительнее было то, что на чужеродных, непривычных должностях оказались люди, в недалеком прошлом - свои, то есть односельчане. В Долгом полсела носило фамилию Шуйских, полсела - Дементьевых. И эти трое были тоже Шуйскими, Дементьевыми... Однако не за страх, а на совесть служили рейху.
Ну, пусть староста был давным-давно за что-то судим и вообще не любил никого в жизни. А полицай Ванька, его племянник, - молодой еще, вместе со всеми учился, потом работал, плясал под гармошку?.. Или сотский, неизвестно каким образом быстро вернувшийся с фронта «на побывку», как он говорил, с ранением в ногу красноармеец?.. Теперь все трое глядели на сельчан сверху вниз, очень довольные собой, и, можно сказать, шагу пешком не делали: полицай разъезжал обязательно верхом, а староста - барином: в легком рессорном тарантасе, который неведомо где и как раздобыл. На передке при этом, пошевеливая вожжами, восседал сотский, в недалеком прошлом просто Митрошка.
Вскоре, после того как установилась эта «новая власть», в глубоком лесу, над яром, коротко прострочили немецкие автоматы, и село лишилось двадцати своих жителей. Могло быть, что никто из них и не знал, где скрываются два русских летчика с советского самолета, который был подбит, когда наша авиация совершила налет на скопление живой силы и техники немцев в районе двух узловых станций, расположенных в стороне от села. Еще несколько десятков сельчан уже на следующую ночь после расстрела у яра бежали кто куда, чтобы не дождаться той же участи. Остались по домам главным образом только старики, женщины, дети...
Полицай Ванька Шуйской, упреждая побеги, любил повторять: «Мы не догоним - так пуля догонит!» И случалось, она догоняла...
* * *В первый раз Лида - уже не понаслышке, а своими глазами - увидела и прочувствовала, что такое оккупация и террор, когда в доме у них появилась случайная гостья - худая, изможденная женщина из какого-то отдаленного рабочего поселка.
Полина Осиповна, мать Лиды, отшатнулась, когда на робкий стук с улицы открыла дверь и увидела гостью - до того уж она была жалкой и беспомощной.
- Приюти, хозяюшка, на денек. Сил больше нету двигаться... - Женщина беззвучно заплакала. - Барахлишко бы кой-какое поменять... С голоду пухнем, дети мрут...
- Нешто приютить только... - не то вздохнула, не то простонала Полина Осиповна. - Самой-то дать тебе нечего... Ни так, ни за барахлишко...
- Может, соседям шукнешь... Выжить-то надо!
- Полицай у нас - гад, а не человек, шла бы ты в другое село, где, может, власть помягче...
- Где она мягкая сейчас? - возразила женщина.
- И то правда!.. - Полина Осиповна опять вздохнула.
- Спасибо, спасибочки тебе, хозяюшка!.. - утирая слезы, несколько раз повторила женщина, когда Лида провела ее через комнату и усадила на лавку. - Не ведаю, застану ли кого в живых дома... Это уже распоследний скарб! - Она кивнула на свою котомку.
- Ну, ты посиди или приляг, - посоветовала ей Полина Осиповна. - А я пойду потолкую. Может, бог даст, и выменяешь что-нибудь...
Отдавать за барахло последнюю горсть муки или десяток картофелин соседи не торопились. Но Полина Осиповна обошла почти все село, и кое-кто все же заглянул к ним в дом. Больше из сострадания, а не из жадности к барахлу. Тем более что женщина никаких цен не устанавливала:
- Что дадите - то и ладно... Чай, на каждом крест есть...
Именно в эту минуту, с треском распахнув дверь, в дом ворвался хмельной, как всегда, красномордый Ванька-полицай.
- Что здесь за народ?! И сходка по какому случаю?!
Он сгреб в котомку женщины разложенную на столе одежду: кое-что из мужского, женского, детского, сунул туда же принесенные сельчанами муку, пшено.
- С голоду ведь - не с радости пошла она! - простонала Полина Осиповна.
- Это мы еще посмотрим с чего! А ты будешь привечать кого зря - покаешься! Знаешь ведь, что запрещено посторонних впускать. - Полицай толкнул женщину, изо всех сил вцепившуюся в свою котомку. Женщина упала, не выпуская котомки из рук, так что Ванька до порога волок ее по полу.
