Виктор Сидоров - Рука дьявола
Приходит Ленька к Шумиловым каждый день или утром, или к вечеру — как успеет управиться с делами дома. Когда он в первый раз забежал помочь, Варька прямо-таки взъерошилась вся, будто воробей перед дракой:
— Нечего. Обойдусь. Сама управлюсь, без всяких тут...
Ленька не стал ни уговаривать, ни спорить, взял молча ведра и принялся за поливку. На другой день Варька уже не ершилась, встретила Леньку тихая, присмиревшая:
— Лень, что делать будем? Мне бы постираться надо да мамане что-нибудь сготовить... А я не знаю что: она ничего не ест...
Ленька что-то прикинул в уме:
— Ладно. Ты давай стирай, а я авось придумаю...
Он тогда сварил гречневый суп, какой часто готовила мама и который они все очень любили, приправил его луком и укропчиком. Потом сварил жиденький молочный кисель...
В тот раз тетя Марья первый раз за несколько дней немного поела...
Нынче Ленька решил пораньше управиться с делами дома, чтобы помочь Варьке привезти с лесосеки дров. По дороге он встретил Ваську Култына со вспухшими от слез глазами.
— Ты что такой? Побили?
Култын всхлипнул и кивнул:
— Побил... Титка Оглоблин...
Титка — Елбанов брат, Ленькин одногодок, щекастый и крепкий, под стать самому Елбану.
— За что?
— Да ни за что... От злости.
— Ну и плюнь… Айда со мной: дров Шумиловым привезти надо. Сколь раз говорил: не якшайся ты с этими толсторылыми. Так нет — все лезет.
Култын еще раз всхлипнул и поплелся за Ленькой. Но, пройдя несколько шагов, вдруг оживился:
— Слышь, Лень, что я видел там!
— Где?
— Да у Титки, в бане. Не в новой, а в старой... В огороде которая. Развалюха, все бревна посгнили, крыша лебедой заросла...
— Ну и что?
— Погоди...— Глаза у Култына округлились.— Там какая-то нечисть живет... Вурдалаки, должно быть.
Ленька засмеялся.
— Ну и застращал тебя Быня! Вурдалаки!.. Их, что ли, видел?
Култын быстро перекрестился:»
— Что ты! Не приведи господь... Другое какое-то... Не знаю... Душа прямо зашлась... Лапу... Агромадную такую, черную и мягкую...
У Култына даже губы перекосились и нос побелел. А Ленька насторожился:
— Лапу? Чью лапу?
— Да не знаю я, не знаю!.. Черная, большая, под полком лежит... Когда Титка стал вадить,— мы в прятки играли,— я взял и спрятался туда, под полок. Титке бы меня там сроду не сыскать. Да я как увидел эту лапу, так и выскочил, чуть жив от страха. Хотел было Титке рассказать, а он меня сразу по морде: обиделся, что пришлось из-за меня долго вадить. И вытолкал за ворота.
Ленька остановился, боясь еще поверить своей догадке.
— Может, это и не лапа? Может, помстилось тебе?
— Лапа. Я ее тронул. В дегтю она, что ли, вон пальцы досе пахнут.
Ленька сразу загорелся:
— Слушай, Вася, мне бы поглядеть, а? Сходим? Ночью?
Култын замахал рукой:
— Что ты, что ты — ночью! Ни в жисть! Днем еще — ладно, а то ночью! Этот, который... вдруг прилезет за своей лапой и придушит! Не-е, Лень, не пойду.
— А днем не с руки: увидит кто-нибудь, скажет, что мы по огородам шастаем, воруем.
— Кто увидит-то?! Так проведу — собака не учует.
Ленька подумал самую малость и кивнул.
— Ладно. Идем. Прямо сейчас.
Култын поморщился, однако согласился:
— Чего ж, айда. Токо я, чур, в баню не полезу...
Култын повел Леньку к усадьбе Оглоблина окольными путями, и они вскоре вышли на задах огородов. Здесь, на недопаханной из-за канав и ям земле, вымахала такая лебеда, что оказалась выше плетней, которыми были огорожены огороды. Култын, настороженно оглядевшись, юркнул в самую чащобу лебеды. Ленька за ним. Тут было жарко и душно, словно в парной, — никакого движения воздуха. У Леньки заструился пот по лицу и спине. А Култын, петляя то влево, то вправо, вел Леньку по чуть приметной тропке.
Наконец Култын замер у плотного плетня, прошептал:
— Тут, — и, легко отодвинув в стороны несколько тынин, открыл неширокую щель. — Лезь.
Ленька без труда перелез в огород Оглоблина. За ним и Култын.
— Теперь ложись и — ползком. За мной. И не шуми.
Сначала вдоль межи, потом между рядами капусты, помидоров, между грядками бобов и моркови они добрались до какого-то бугра, заросшего той же лебедой, только пониже.
— Вот она, баня... — произнес Култын одними губами... — Дверь с той стороны... А я тут... Да живей...
У Леньки неприятно защемило сердце, но он, не мешкая, дополз до осевшей приоткрытой двери и очутился в полутемной низкой бане, пропахшей гарью и гнилью. Ленька присел на некоторое время, чтобы перевести дух и привыкнуть к этой полутьме. Наконец его глаза выхватили в углу полуразвалившуюся каменку, грубо сколоченную скамью, а напротив — полок. Туда и полез Ленька.
Сердце его колотилось. У него было такое чувство, будто он попал в гадючник и вот-вот дотронется до чего-то живого, скользкого и холодного. И когда Ленька нашарил в дальнем углу что-то мягкое и липкое, он с непроизвольным вскриком отдернул руку и отпрянул от полка.
Несколько успокоившись и смахнув со лба пот, Ленька снова полез туда. Решительно протянув руку, до ломоты сжав зубы, он ухватил это мягкое и липкое и выволок его из-под полка. В сером свете небольшого окошка, присевшего на землю, Ленька взглянул на свою находку, взглянул и судорожно передернул плечами — он узнал ее, страшную черную лапу, которую видел тогда ночью, убежав от Тимохи Косого. И как тогда же, ему вдруг сделалось нехорошо. Он едва удержался, чтобы с визгом не отшвырнуть лапу и не выскочить опрометью на свет, на свежий воздух.
Это была пятипалая рукавица, сшитая из тряпок и пропитанная дегтем. Каждый палец был толстый и длинный, а ладонь шириной, пожалуй, в четыре Ленькиных. Он надел ее на руку, повертел перед глазами. «Вот тебе и дьявол,— подумал.— Кто: сам лавочник или Елбан?» Но раздумывать долго не было времени, и Ленька, ухватив двумя пальцами «лапу», понес обратно. Из-под полка чернело еще что-то. Ленька вытащил. Это оказалась широкая и длинная холстина, сшитая из трех-четырех полос и окрашенная в темное. «Вот и одежка его. Завернется с ног до головы — веретено!»
Засунув «лапу» и холстину на место, Ленька выбрался из бани и вздохнул облегченно. Култын нервно прошептал:
— Слава богу!.. Чего так долго? Тут ходит кто-то по огороду, хрумкает, сопит. Я уж думал того... Тебя этот... вурдалак жрет.
Ленька хотел было засмеяться, да неподалеку раздался грубый лавочников голос:
— Поди сюда, Титка!.. Ты, это самое, кончай игры со своими приятелями тут, в огороде. Ишь, грядки потоптали... Плеть вот огуречную сломали... И в баню чтоб ни ногой: рухнет, придавит насмерть.
— А мы, тять, только во дворе играем,— соврал Титка.— Зачем нам в огород-то?
— Видел, потому и говорю. А то гляди: надеру зад — неделю не сядешь.
А шаги все ближе и ближе. У Леньки сердце будто переместилось в голову — застучало в висках. Култын как сидел, прижавшись спиной к стене бани, так и застыл, лишь водил загнанно круглыми глазами.
— Слышь-ка,— раздался голос Оглоблина уже совсем близко,— принеси топор.
Култын дернулся, словно проснулся, слабо шевельнул рукой и беззвучно пополз в лебеду. Ленька следом, боясь громко дыхнуть. Обратный путь показался намного длиннее. Ленька даже ободрал живот, так прижимался к земле. Опамятовались, когда пролезли через плетень и Култын водворил на место сдвинутые тынины.
— Ух и напужался я!.. — прошипел он, облизнув губы.— У меня и досе что-то в животе трясется... Это зачем бы Оглоблину топор, а?
Ленька пожал плечами:
— Кто его знает... Айда-ка побыстрей отсюда.
Они выбрались из лебеды на тропку, потом пошагали по дороге к центру села.
Култын заглянул Леньке в лицо.
— Ну, видал эту?..
— Видал.
— Вот. А не верил еще. Ить страшная, а?
У Леньки не хватило духу соврать:
— Страшная, язва...— Помолчал малость, добавил: — Поначалу. Потом — нет. Потому что это...
Хотел было сказать, что это никакая не лапа, а рукавица, но осекся: очень уж ненадежный Култын — возьмет да выболтает. А Култын уже ухватил Леньку за руку, заглянул нетерпеливо ему в глаза.
— Что хотел сказать? А? Скажи, Лень!
— Да ничего... Лапа, говорю, страшная, должно быть, давно валяется там.
— А чья она, Лень?
— Похоже, вурдалак какой-нибудь оставил.
— Да ну?! — прошептал Култын.— Вот, а ты смеялся. Что теперь будет, а?
Ленька усмехнулся.
— Ничего не будет, если ты не станешь болтать. А сболтнешь, тогда гляди — обратает.
До самой сборни Култын больше не проронил ни слова — думал. У сельсовета остановились. Ленька произнес, как можно равнодушней:
— Ты давай иди домой, а я загляну в сельсовет. Дело у меня тут...
Лыков и Иван Старков сидели за столом, перелистывали какие-то бумаги и о чем-то спорили. Увидав Леньку, они оборвали разговор на полуслове и выжидательно уставились на него. Ленька с ходу подошел к столу и произнес:
