Тамара Воронцова - С тобой товарищи
Рано утром, когда еще город спал и только на центральной улице у базара сонный дворник, ступая по подсохшей, слюдяно блестевшей рыбьей чешуе, взметал из-под прилавков утиные перышки, раздавленные грузди и сине-сизые ягоды жимолости, Шурик-Би-Би-Си уже подходил к Жениному дому.
Он еще раз оглядел пустынную улицу и, легко подпрыгнув, в одну минуту оказался наверху, скрытый от глаз жилистыми листьями старого тополя.
Отсюда ему был виден весь Кристин двор с огуречными грядками посередине, с полынными зарослями, с которых уже осыпался серый цвет.
Зная, что сидеть придется долго, он устроился поудобней меж двух могучих ветвей. Третья ветвь была, как спинка у этого своеобразного кресла.
— И совсем неплохо, — сказал вслух Шурик. Похлопал себя по карману куртки — по бутылке с водой. В другом кармане лежал ломоть хлеба с маслом и аппетитный кусок рыбы, которую привез дед Назар и, как водится, раздал ее всю по знакомым и незнакомым людям.
Эта улица, наверно, любила спать. В городе уже слышались гудки автомашин, лошадиное ржание, где-то протрещал велосипед с самодельным мотором, а улочка, где жил Женя, все еще была пустынна и тиха.
Потом враз одна за другой захлопали калитки, и к повороту заспешили мужчины в спецовках, в костюмах — торопились на работу. Из одной калитки выскочила девчонка лет шести с загнутой косичкой, в одной рубашке. Подпрыгивая, заорала на всю улицу:
— Папка!
Один в спецовке остановился.
— Маманя сказала, чтоб ты в столовке обедал. Мы по грибы пойде-ем!
Мужчина махнул рукой, скрылся за поворотом. Девчонка еще попрыгала. Потом остановилась. Захотела поймать севшего на лавочку воробья, но он улетел. И девчонка тоже порхнула в калитку.
На Кристином дворе по-прежнему никого не было. Улица также опустела. Шурика невольно потянуло в сон. Он тряхнул головой.
— Ты только, смотри, ничего не пропусти, — говорил ему Хасан. — Нужно узнать, живет Женя дома или нет. Он может выйти во двор на минуту. Вот ты эту минуту и не проморгай. Сделаешь?
— Конечно, сделаю, — пожал плечами Шурик. — В чем вопрос?
— И не сделает он ничего. А потом наврет с три короба, — горячилась Катька. — Вот и узнаем все. Нашел кому поручить, — накидывалась она на Хасана. — Лучше дай я.
Шурик прямо в драку полез на Катьку. Не применяя самбо, Катька совсем по-девчачьи вцепилась ему в волосы и сама же завизжала на всю улицу. Их еле разняли. Катька, рассердившись на Хасана, убежала. А он, расстроенный Катьки ной обидой, еще раз сказал Шурику:
— Ну смотри, этого не сделаешь, никогда больше ничего не будем поручать.
«Будете, — с гордостью о себе подумал Шурик. — Вы еще не знаете, какой такой Шурик. Говорили до обеда сидеть, а я буду весь день, пока не увижу…»
Солнце поднималось медленно, как будто его кто-то придерживал, не давая добраться до зенита.
«И что это, правда, когда хочется чтоб быстрее, время, как на веревке, тянется», — опять подумал Шурик, зевнул, сорвал лист, бросил вниз. Но лист не упал, задержанный плотной кроной, остался у Шуриных ног.
«Хоть бы узнать, сколько часов, что ли?» — Взглянул Шурик на небо, но тут же скорее почувствовал, чем увидел, и Кристином дворе произошло изменение. Он быстро взглянул.
Кристина стояла на крыльце и тоже, как Шурик минуту назад, смотрела на небо. Потом перевела взгляд на дерево за забором. Шурик невольно сжался.
«Увидит или нет?» — заволновался он и затаил дыхание.
Пожалуй, Кристина ничего не заметала, потому что равнодушно перевела взгляд на свои грядки. А потом, подняв руки, начала скручивать в тугой узел свои распушенные длинные белые волосы, Шурик облегченно перевел дыхание.
Немного погодя она сходила за водой, полила огурцы, снова зашла в дом и больше не появлялась.
У Шурика от неподвижного сидения заболела спина. Он потер ее руками, переменил положение. Со скукой оглядел улочку. Ну хоть бы что-нибудь, хоть бы кошка пробежала…
— Никогда не думал, что у нас в городе есть такие улицы, — проворчал он. Достал кусок хлеба с маслом. Есть не хотелось, но, чтобы чем-нибудь заняться, начал лениво жевать, запивая водой.
«Если за мной кто-нибудь наблюдает, — невольно пришло ему на ум, — подумает, что я сумасшедший». Эта мысль его развеселила. Поминутно поглядывая на Кристин двор, он искал место, с которого можно было бы за ним подсматривать. Но больших и густых тополей, кроме этого, на улочке не было, на крышах тоже никто не сидел. И Шурик опять заскучал.
Наверное, еще через час улочка начала понемногу оживать: кто ходил за водой, кто с сумками спешил на базар. Затем появилась уже знакомая девчонка с загнутой косичкой, в цветном сарафане и с плетеной корзинкой, за ней — женщина.
«По грибы пошли, — подумал Шурик. — А в лесу сейчас хорошо. Птицы поют, на траву можно лечь… — Спина опять заныла. — А лучше всего сейчас в речку. Ох и хорошо бы проплыть до косы — и на песок… И вода, наверно, прелесть. А тут…»
Шурик с ожесточением вытер вспотевшее лицо.
— Вот черт! И солнце еще как следует не встало, а уже чего-то жарко, — буркнул он и снова переменил положение.
Пришел Хасан. Шурик его увидел и сразу обиделся. Чтобы не вызывать никаких подозрений, решено было никому из них здесь не появляться. Не доверяют, значит, проверить пришел.
«Ну, проверяй. Думаешь, у меня совести нет. Да я, может, больше вашего за Женьку переживаю. И не слезу с этого дереза, хоть умру…» — мысленно обращался он к Хасану, и от товарищеской несправедливости щеки у него пылали.
Шурик давно привык, что особенно ему никто не верит, но почему-то в первый раз это недоверие задело его.
«И за что? — волновался он, хотя Хасан уже давно ушел. — За что? Что сочиняю иногда? Так, может, у меня фантазия так развита». Но где-то в глубине души признавался себе, что не был таким, как Хасан, как Сережа, даже как Катька. Ребятишки называли его «Би-Би-Си», мать — «балаболкой». И почему-то только сейчас Шурик понял, что прозвища эти просто оскорбительны.
Медленно-медленно уходило время.
Шурик старался не думать о воде — очень хотелось пить. Когда затекала спина, представлял себя пограничником, сидящим в особо важном секрете… Порой ему казалось, что сидит он на дереве целую вечность.
«Только б не впустую, — волновался он, — а все остальное — чепуха».
Еще несколько раз приходил Хасан, делал какие-то знаки. Шурик понял: Хасан предлагал слезть.
«Ага, разобрался, что мне здесь не мед», — усмехнулся Шурик. Но обиды на Хасана больше не было. Наоборот, если б было можно. Шурик крикнул бы, что Хасан самый лучший человек на свете.
Когда солнце склонилось к горизонту, случилось то, ради чего и перенес Шурик все эти муки.
Дверь в Кристином доме скрипнула — и на пороге появились Кристя и… Женя.
Женя был в трусах и тапочках. Придерживая под мышки, Кристя сводила его с лестницы. По худобе, по тому, как у Жени дрожали колени когда он спускался по ступенькам, Шурик понял, что он болен.
«Ах паразиты! Прячут от нас и, наверно, даже врача не вызвали», — охнул Шурик, наливаясь яростным, гневным чувством к тем, кто мучает Женю.
Все было ясно. Быстро спустившись с дерева, Шурик побежал к Иринке. Они ждали его и никуда не уходили — ни в сквер, ни на реку, ни и кино.
Когда он заскочил во двор, все сразу поняли по его лицу, что что-то произошло.
— Женя болеет, — сказал Шурик, и все сразу ему поверили. — Очень. — И попросил жалобно: — Мне бы водички…
Глава XVIII. На распутье
— Удалось что-нибудь? — спросил врач, когда к нему в кабинет зашла медсестра, маленькая, кик девочка-подросток.
— Нет, — виновато опустив глаза, отозвалась сестра. — Я вообще сомневаюсь, слышит ли он меня, — растерянно развела руками. — У него такое каменное лицо.
— М-да, — врач встал, прошелся по комнате, сказал раздумчиво: — Слышать то он слышит… — Захватив подбородок рукой, остановился у окна.
Он знал историю больного. Его привезли сюда несколько дней назад. Кроме того, что мальчик — сын сектантки, верующий, болен воспалением легких, врач знал еще и другое. У больного, которому едва ли исполнилось четырнадцать лет, тяжелейшее нервное расстройство. Вспоминая рассказанное о нем, логически дополняя все, что сказано не было, врач в первые дни с болью и облегчением думал: «Ведь еще бы немного, и довели бы парнишку до сумасшедшего дома».
Он, конечно, не обольщался, что в два-три дня сделает чудо… Но… вот уже вторая неделя, а больной не разговаривает. Когда к нему заходят, отворачивается к стене, закрывается простыней и главное — не ест. Последнее беспокоило всего более. Температура спала. Сейчас нужно питание не искусственное, а настоящее, крепкое. Но врач нее еще не может докопаться до той кнопочки в психике, нажав на которую можно было бы чего-то добиться. Пусть бы больной заплакал, забился — это все же лучше, чем отсутствие реакции на окружающее. Даже, кажется, страха у него нет, словно выдули из него все, и лежит сейчас в палате едва трепещущая оболочка — и только.
