Софья Могилевская - Восемь голубых дорожек
Наконец он сказал:
— Людмила Васильевна, давайте сходим домой, погреемся немного, потом опять пойдем искать.
Людмила Васильевна увидела озябшее лицо Антона. Спохватилась:
— Голубчик ты мой! Скорей пошли, скорей! Не простудиться бы тебе. Идем, чаю с малинкой у меня попьешь.
И вот они сидят друг против друга. Недавние враги, а теперь — водой не разольешь! Сидят и пьют чай с малиновым вареньем. Людмила Васильевна потчует Антона, и Антон в долгу не остается: выложил из кармана на стол горстку конфет.
— Кушайте, Людмила Васильевна! Купил в бассейновом буфете. Ваши любимые — «Клубника со сливками».
Людмила Васильевна растрогана. Так растрогана, что почти уже не думает о пропаже Котикса.
— Спасибо тебе! Еще чашечку выпей.
А вкусная штука — малиновое варенье! Антон ест его с удовольствием, а попутно утешает Людмилу Васильевну:
— Насчет Котикса вы не горюйте. Я вам другого кота притащу.
Людмила Васильевна качает головой: не надо ей другого, зачем ей другой? Нет-нет! И она грустно поглядывает в угол, где лежит ватный матрасик, сшитый для Котикса. Где он теперь, бедняга?
Потом, остановив взгляд на раскрасневшемся лице Антона, вдруг говорит ему:
— Уж извини меня, Антоша, что я тебя тираном обзывала. Прости меня.
Но Антон полон великодушия. Он похрустывает карамелькой.
— Да ладно, Людмила Васильевна! С кем не бывает? Я давно позабыл, что вы меня тираном обзывали.
Людмила Васильевна, отхлебнув из блюдца чай, продолжает:
— Теперь я вижу — никакой ты не тиран.
Антон набирает из банки еще одну ложку варенья и успокаивает снисходительно:
— Это все нервы, Людмила Васильевна! Бывает, и у меня нервы не выдерживают. Сегодня, например…
Но Людмила Васильевна теперь на Антона не смотрит и Антона не слышит. Лицо у нее застыло в напряженном внимании, а блюдце с чаем остановилось на полдороге к губам.
И у Антона ложка с вареньем не попадает в рот. Он во все глаза глядит на Людмилу Васильевну, не понимая, что с ней?
Брякнув блюдце с чаем на стол, Людмила Васильевна закричала:
— Он! Он! Ах, негодный!
Теперь и Антон услышал мяуканье, доносившееся издалека.
Опередив Людмилу Васильевну, он бросился в кухню и распахнул входную дверь.
Метель бушует на улицах, в переулках и на всех дворах Москвы. Тучи снежинок с яростью вьются вокруг фонарей. Ветер чуть ли не сбивает с ног. А на крыльце стоит Котикс. Но какой он жалкий! Куда девалась его важная осанка? Весь в снегу. Мокрый. Какой-то весь облезлый. А глаза голодные, виноватые: «Сперва накормите меня. Бранить будете потом».
Но Антон уже не смотрит на кота. До него ему теперь нет дела. Невдалеке от крыльца, за метельным снегом еле видная стоит машина. А от машины, словно чудом оказавшаяся не в Барнауле, здесь, к нему бежит мама.
Конечно, мама! Да, мама же!
А папа вместе с шофером вытаскиваем вещи из багажника.
Перешагнув разом через все ступеньки крыльца, прямо под снег и в метель, Антон кинулся им навстречу.
День рождения Туси
В обычные дни по утрам у Туси бывает так.
Др-р-р… — во всю мощь звенит будильник.
Семь часов тридцать минут. Иначе говоря, половина восьмого. Ровно через час, в восемь тридцать, Туся должна быть в своем классе, сидеть на своей парте.
Тусина мама уже на ногах. Возле Тусиной кровати. Наклоняется над Тусей:
— Проснись, деточка. Пора, моя светик.
Никакого ответа.
— Туся, вставай, — говорит Тусин папа. И, хотя за окном еще ночная темень, зачем-то с громким щелканьем раздергивает шторы.
Тут как тут и Тусина бабушка:
— Ту-уся! Немедленно!
Туся уже не спит, но вставать не собирается. Сердито дрыгнув ногой, натягивает на голову одеяло. Ну их! Как они ей все надоели!
И тогда начинается.
— Тусик, дочурка, проснись.
Это Тусю молит мама.
— Туся, вставай, наконец!
Это требует папа.
— Ту-уся!
Это бабушка.
И затем все трое наперебой:
— Тусенька, проснись…
— Туся, опоздаешь в школу!
— Ту-уся, поднимайся тотчас! Кому говорят?
Туся знает, что это ей говорят, но вставать не хочет. Не хочет, да и все тут! Во-о-от еще-е-е… Не пойдет она сегодня в школу. Надоело ей ходить в школу!
— Что делать с ней? — почти с отчаянием восклицает мама.
— Березовой каши ей дам, — грозно обещает Тусина бабушка.
— Если она сейчас же, сию же минуту… — говорит папа.
Голос у папы прямо ужас до чего строгий!
Но Тусю ничто не берет: ни березовая каша, которую ей сулит бабушка, но которую она, к сожалению, никогда не получала; ни беспомощные восклицания мамы; ни папа, которого она нисколько не боится: ведь у папы в руках электрическая бритва. Он уже торопится в ванную комнату, и сейчас его электрическая бритва зажужжит на весь дом.
Так бывает в обыкновенные дни, но не сегодня.
Ведь сегодня Тусин день рождения. И сегодня все происходило по-другому.
Сегодня Тусю никто не разбудил. Она проснулась сама. Проснулась раньше обычного. В доме напротив не было видно еще ни одного освещенного окна. Сегодня воскресенье. Отдых.
Туся сбросила с себя одеяло, прыгнула на пол и скорее к подаркам. Вот они все тут, приготовленные, лежат на стуле.
Ах, Какое платье получилось!
Чудо что за платье! Розовое! Пышное! Прозрачное! На розовом чехле. И чулки, о каких она мечтала. И туфельки. И еще что-то завернуто в бумагу. А там еще! Еще! Еще!
Подарков куча. Туся радуется, хлопает в ладоши.
— Мама, папа, бабушка — все! Скорее вставайте!
Но всем еще хотелось спать. Такая рань.
— Тусенька, — сонным голосом прошептала мама, — котик мой, поздравляю тебя! Только дай мне подремать еще немного.
И бабушке вставать еще неохота. Один день в неделю можно бы ей и не вскакивать так рано, не бежать к плите готовить завтрак, всех кормить, отправлять на работу, а Тусю — в школу.
Воскресное утро. Почти вся Москва еще спит.
Но Тусе — какое ей дело до всего этого? Сегодня день ее рождения! Сегодня у нее будут гости. Сегодня с раннего утра весь дом должен быть на ногах. Все должны крутиться, вертеться до позднего вечера.
И в конце концов все делается так, как хочет Туся. Все поднимаются чуть свет.
И уже бабушка и мама что-то варят, жарят, пекут, взбивают, колотят на кухне. Папа носится с хозяйственной сумкой из дома в магазин, из магазина домой. То за лимонадом, то за колбасой. То за какими-то любимыми Тусиными конфетами. А бабушка дает ему все новые и новые распоряжения.
Задолго до того, как прийти гостям, Туся уже истомилась. Она начала на всех сердиться, а больше всего на часы: что они, нарочно идут так медленно? Ей назло, наверно! Еле-еле передвигают стрелками.
Но вот обе стрелки подошли к назначенному часу. Половина пятого. Туся нарядилась.
— Очаровательно! Прелесть! Именно то, что надо! — восхищенно повторяет Тусина мама.
Бабушка тоже любуется внучкой, поправляет на ее волосах розовый бант, одергивает пышные оборки.
Папа молча косится на Тусю: что-то не так у них с дочкой. Нельзя так баловать девчонку. Нужно бы с ней по-другому.
И вот Туся чинно сидит в кресле, глаз не спускает с входных дверей. Интересно, кто раньше придет — Ашот или Костя? Быть может, Галя? Или эти оба, как их — Шур и Юр?
А на часах уже пять. Ребят еще нет.
Туся снова начинает сердиться: как они могут опаздывать? Она же велела им быть ровно в пять. Сейчас две минуты шестого.
И Туся требует у бабушки:
— Пойди и позвони. Почему их нет до сих пор?
Бабушка послушно подходит к телефону, берется за трубку.
— Кому, Тусенька, звонить? Марине, что ли, Голубевой?
— Нет, ей не надо.
— Почему?
— Я ей не велела приходить.
— Не велела?
Бабушка очень удивлена: такую славную девочку да не позвала! Как это так?
Туся капризно морщит нос:
— Ну ее! Я с ней в ссоре. Ашоту лучше позвони.
Пожав плечами, бабушка звонит Ашотику. Там ей говорят, что Ашот уже ушел. Давно ушел? Давно. Куда? В гости, на весь вечер.
— Теперь Великанову звони, — командует Туся.
Находят номер телефона Кости Великанова. Там такой же ответ: ушел в гости.
И Шур с Юром ушли. С подарками. На именины. А Галин телефон у Туси не записан.
— Они, наверно, сговорились и всей компанией нагрянут, — говорит Тусе ее мама.
Туся садится на стул и продолжает нетерпеливыми глазами смотреть на входную дверь.
Сейчас, скоро, вот-вот раздастся звонок.
Но уже шесть часов. Туся ждет, а ребят все нет.
И в половине седьмого никого.
И к семи часам, и позже из ребят никто не появился.
Шур и Юр собираются в гости
В то самое воскресенье, когда Туся ждала гостей, но раньше — это было около двух часов дня — у братьев-близнецов Шурика и Юрика (или, как звали их в бассейне, Шур и Юр) шли обстоятельные сборы. Их мать, заняв половину стола, тщательно разглаживала каждому из сыновей по белой парадной рубахе, а мальчики деловито ели суп, побрякивая по тарелкам ложками.
