Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…
— Как тебе не стыдно! — начал я. — Какой ты пример подаешь своим пионерам… Портишь такое дерево!
Тоня молчала и продолжала срывать яблочки.
— Ой, Лешка, — донеслось сверху, — яблочки такие спелые! Хочешь, я тебе брошу одно?
Круглая твердая ранетка ударилась о мою голову и отскочила в сторону.
— Слезай, говорю! — Я схватился за ствол и стал раскачивать яблоню.
На голову мне посыпались листья, кора. Тоня спрыгнула с дерева.
— Что с тобой, Лешенька?
— Нам нужно поговорить по серьезному делу, — начал я.
— По серьезному?
— Да. Пошли, я расскажу.
Тоня послушно шла за мной.
Мы сели на скамью у окна в опустевшем зале.
— Ну говори… — прошептала Тоня и стала теребить ленту в косе.
— Видишь ли… — начал я и вдруг понял, что говорить-то мне не о чем. Вернее, не о том мне хотелось. Но я упрямо продолжал: — Видишь ли, через год мы все выйдем на трассы жизни.
— Куда, куда? — переспросила Тоня, и на ее щеках появились коварные ямочки.
— На трассы жизни… — повторил я, чувствуя, что меня бросило в жар. — Понимаешь, все ребята готовятся к этому событию. Становятся серьезными. Много читают. Возьми, например, твою подругу Ольгу. За лето она прочла Белинского, много других книг, думает над своим будущим. Правда, она по-прежнему какая-то индивидуалистка среди ребят, но хорошо играет на пианино, увлекается литературой, английским языком.
— Все это я знаю, а ты… — нахмурилась Тоня. — Ты зазвал меня сюда, чтобы расхваливать Ольгу Минскую?
— Нет, я говорю это затем, чтобы ты не имела недостатков.
— А какие, собственно, у меня недостатки, хотела бы я знать?
— Ты часто ходишь на стадион.
— Верно. Играю в волейбол, а ты отсиживаешься дома. Еще?
— Мало читаешь.
— Откуда тебе это известно?
— Мало. По сравнению с Ольгой, — убеждал я ее.
— Ну, допустим. Дальше?
Я молчал.
— Еще какие у меня недостатки? — повторила Тоня, начиная улыбаться.
— Ты не занимаешься общественной работой.
— Как? Я — пионервожатая четвертого класса «Б»! Мой отряд первый в школе! Не всем же быть редакторами стенгазет. Еще что?
У меня, должно быть, выступил пот на лбу. Но сдаваться было нельзя, и я тихо сказал:
— Ты много смеешься…
— Смеюсь! — всплеснула руками Тоня. — Да что же я, старушка столетняя? Вот не думала, что смеяться грешно! Ну, что еще скажешь?
— Все.
— Ах, все!.. — с насмешкой протянула Тоня. — Я думала услышать от тебя что-нибудь поинтереснее, а ты нашамкал тут по-старушечьи. — Расхохотавшись, она добавила: — В волейбол я все равно буду играть, смеяться мне тоже никто не запретит. О-не-гин! — И Тоня выбежала из зала.
А я? Я словно прирос к скамейке в тихом, безлюдном зале. Нечего сказать, внушил! Даже о плохой учебе ей не напомнил!
Когда на следующее утро я шел в школу, в голове теснились невеселые думы. Вспоминалась эта дурацкая проповедь в пустом зале. Разве об этом надо было говорить!
К тому же еще дождь. Порывами налетал ветер, беспощадно срывая с деревьев последние листья.
Тоня решила не замечать меня. Она делала равнодушное лицо и молча проходила мимо. С другими ребятами и шутила и весело смеялась. В перемену она громко сказала:
— Ребята, организуем волейбольную команду!
Да, и все согласились: и Филя, и Игорь, и Вовка, и даже Ваня Лазарев!
На переменах я много раз подходил к окну, с грустью смотрел, как на холодном октябрьском ветру качались яблони.
За уроком мне кто-то подсунул записку. На листке бумаги, вырванном из тетради, было нарисовано окно, в него пялил глаза долговязый юноша. Под карикатурой стояла подпись, сделанная печатными буквами:
Смотрю в окно. Одет, обут,Сырую осень проклинаю.А тучи все идут, идут,И нет им ни конца, ни края.
Недоставало, чтобы она еще подсмеивалась надо мной!
Я решил во всем признаться Игорю. Разговор с другом состоялся на «голубятне» — так Игорь прозвал комнатку под чердаком школьного здания, где размещался радиоузел.
Игорь расхаживал по комнатке взад и вперед. Иногда он останавливался и, пощипывая черный пушок над губой, ударял носком башмака об пол.
— Вот сюда, Лешка, поставим наш двухламповый, в этот угол — усилитель со щитком распределения, а на столе — микрофон. Настоящий микрофон, чтобы вести собственные передачи. «Алло! Говорит школьный радиоузел».
— Ты меня слушаешь или нет? — не вытерпел я. — Друг называется.
— Ясное дело, Лешка! Столько лет ты с ней дружишь, и вот — недоразумение.
Но не проходило и двух минут, как Игорь останавливался, прижимаясь ухом к стене:
— Слышишь, Лешка, стучат молотки? Это мои помощники. А вообще, знаешь, правильно она тебя! Не будешь морали читать!
— Ну, знаешь ли, — поднялся я, — за этим, что ли, к тебе пришел?
— Да ты не обижайся! Вот тогда на Байкале уж очень не хотел я тебе говорить насчет лыжного перехода. И Вовка не советовал. А почему?
— Ну, почему?
— Потому что у тебя привычка: «опасно» да «не стоит», да то, да се… То вспыхнешь, как спичка, то в проповедь ударишься. Что за характер!
— Но тогда, на Байкале, ты и вправду чуть не утонул!
— Значит, и рисковать не надо? Сидеть да раздумывать?.. Вот и Филя. Он тоже вроде тебя рассуждает, — продолжал Игорь. — Ты думаешь, о чем он меня спросил, когда его избрали секретарем? О радиоузле. «Ты, — говорит, — поторапливайся, друг, — радио имеет большое воспитательное значение». Видал, как заговорил? А помог? Ни черта!
Игорь с силой прикрыл открывшуюся дверь и остановился посреди «голубятни».
— Думаешь, откуда я взял это? — похлопал он себя по карманам, набитым роликами. — Выменял у Петьки на авторучку. Петька оказался куда сознательней своего братца: где-то раздобыл их и дал мне.
Дверь скрипнула, и Игорь опять ее прихлопнул, продолжая изливать свои обиды:
— Никто мне не помогает. Для Ковборина этот узел — что пустое место, «голубятню» и ту с трудом отдал. А Филя совсем… Даже вступительную речь на открытие узла не напишет. Звездочет! Натрепался всем, а теперь в небо тычется.
В это время дверь, которую Игорь так старательно прикрывал, вдруг с шумом раскрылась, и на пороге появилась грузная фигура Фили Романюка.
Игорь от неожиданности даже присел. Но из кармана посыпались ролики, и это быстро привело его в чувство.
— Подслушивал? За дверями стоял? — Он ползал по полу, подбирая ролики. — Ну и правильно! Наматывай на ус. А то где теперь критиковать начальство? Комсомольские собрания не проводятся, школьная стенгазета словно побывала у дантиста и осталась без зубов.
Филя с молчаливой улыбкой прошелся по радиоузлу, пощупал руками усилитель, включил и выключил рубильник.
— Как ты сказал про меня? Звездочет? — Филя уселся на подоконник, снял очки и покрутил их за дужки. — Так вот, документы из Москвы пришли…
— Ну и что?
— А то, что звезда — новая, та самая, вспышку которой предсказывали советские ученые. Гиппарх не знал, Тихо Браге не знал. Вот вам и паровозная астрономия!
— Я… я же, между прочим, так и думал! — радостно объявил хозяин «голубятни». — Вот и готовая речь для открытия радиоузла! Сенсация! Понимаешь, Филя, как ты кстати открыл звезду!
Глава пятнадцатая
Млечный путь
Однажды, проснувшись, я увидел, что за окном белым-бело. Снег облепил деревья, столбы, заборы. Деревянные домики точно выросли за ночь и походили на большие сахарные головы. Воздух с легким морозцем был напоен тем особым зимним ароматом, который ощущаешь даже на вкус. В утренней тишине звучно скрипел снег под ногами, с деревьев отчетливо доносились птичьи голоса. Небо было голубое, ясное, на его бескрайном просторе белой льдинкой висел месяц, не успевший скрыться за горизонт.
В этот день вечером состоялось наше «небесное путешествие». Всем классом мы высыпали на школьный двор и окружили Максима Петровича.
— Поздравляю, друзья мои, с наступающей матушкой-зимой. Она нынче у нас ранняя, — начал учитель.
— И такая тихая, торжественная! — с воодушевлением подхватила Ольга.
Мы посмотрели вверх. На чистом вечернем небе мерцали звезды. Одни звезды посылали на землю белый свет, другие горели синеватыми, красноватыми и зеленоватыми огоньками. Прямо над нами проходила широкая звездная полоса — Млечный путь.
— Ну, а теперь предоставим слово Романюку, — объявил Максим Петрович.
Наш астроном смущенно кашлянул.
— Говорить-то, пожалуй, и не о чем. Вон она, — Филя протянул руку.
И, следуя за ней взглядом, мы отыскали на небе группу небольших, тускло мерцающих звездочек. Среди них находилась звезда, замеченная его отцом.
— Это какая же — та, мутноватая? — ядовито спросил Маклаков.
