Николай Федоров - Сказано — сделано
— А что, Геннадий Николаевич, — сказал парень, — давай-ка и мы с тобой позагораем. Говорят, весенний ультрафиолет самый полезный.
— А откуда вы моё отчество знаете? — удивился Генка.
— Интуиция. И между прочим, меня тоже так зовут.
— Так вы тоже Геннадий Николаевич? — Генка захлопал глазами. — Значит, мы тёзки.
— Вдвойне, можно сказать, тёзки. Поэтому, во избежание путаницы, продолжайте называть меня капитаном. Сергею после морского купания я, если не ошибаюсь, присвоил звание мичмана. Ну а Геннадий Николаевич остаётся пока в гардемаринах. Есть возражения?
Возражений не было.
Мы легли на тёплый жёлтый песок, подставив спины полезному весеннему ультрафиолету.
— А теперь, — сказал капитан, — расскажите мне, что у вас за послание в бутылке. Если тут, конечно, нет какой-нибудь кровавой тайны.
— Кровавой тайны нет, — сказал Генка. — Просто мы написали, кто мы такие, откуда, где учимся. Да вот, у нас черновик остался. Прочтите.
Капитан прочёл листок с нашим черновиком и задумчиво сказал:
— Так-так. Ищу, значит, человека…
— Какого человека? — не понял я.
— Да это я так, вспомнил кое-что. Жил, понимаете в Древней Греции один чудак философ. Диогеном звали Большой был оригинал. Ночевал в пустой бочке, а днём бегал по городу с зажжённым фонарём и заявлял, что ищет человека.
— А город что, пустой был? — спросил Генка.
— Представьте себе, нет. Полно было народу. Так же как, впрочем, и в нашем городе.
— Кого же он искал?
— Человека.
— Как же так?
— Вот так. Люди, выходит, были, а человека не было.
— Что-то я того, — сказал Генка, — не улавливаю.
— Да, тёмное дело, — сказал капитан. — Но ведь вы тоже, получается, человека ищете, бутылки «на деревню дедушке» в океан бросаете.
— Почему же «на деревню дедушке», — сказал я. — Ведь могут же её в конце концов где-нибудь в Карибском море, а то и в Индийском океане выловить. Ну ведь могут?!
— Всё может быть, — сказал капитан. — Можно даже в «Спортлото» выиграть. Но уж больно маленький шанс.
— Ничего. Зато это дело. Самое настоящее дело.
— Что значит «настоящее»?
— Ну, как бы вам объяснить. Смотрите вы, к примеру, «Клуб путешественников» по телевизору, и ведущий вам говорит: «Сегодня вы побываете на вулкане Фудзияма, в тропической Африке, а также на островах Зелёного Мыса». Но ведь это неправда! Совершенная неправда! Нигде вы не побываете, кроме своего дивана. Это всё ненастоящее. А бутылка наша с письмом самая настоящая. Вон она на волнах качается. — И я махнул рукой в сторону залива.
Капитан привстал и пристально посмотрел в море, будто и вправду желая увидеть на волнах сургучное горлышко нашей бутылки.
В конце лета, перед самым началом учебного года, в один из вечеров ко мне примчался Генка. Вид у него был совершенно дикий. Он размахивал над головой каким-то конвертом и кричал:
— Письмо! Нам письмо из Японии!!!
— Неужели бутылка? — изумился я.
— Конечно! — крикнул Генка. — Что у тебя, в Японии тётя, что ли?!
На длинном заграничном конверте, залепленном множеством разноцветных марок, был чётко выписан Генкин адрес, а под ним стояли наши фамилии и имена. В правом нижнем углу было написано: «Япония. Гора Фудзияма».
Мы, затаив дыхание, вскрыли конверт. Внутри лежала глянцевая цветная открытка с изображением знаменитого вулкана. На обратной стороне её было написано:
Дорогие ребята!
Со спортивной делегацией нахожусь в Японии. Сегодня нас привезли любоваться Фудзиямой. Наш гид так нам и сказал: по программе полтора часа любования Фудзиямой. Да, вы были правы, гора намного красивее, чем в передаче клуба путешественников. Но самое главное — её можно потрогать и даже понюхать.
В начале сентября буду дома. Обязательно зайду к вам и расскажу много интересного.
И хотя я не ведущий телеклуба, но зато я «настоящий». Вы ведь меня понимаете. Вчера ходил по берегу Тихого океана и искал вашу бутылку. Пока не видно. Но её найдут. Обязательно найдут. Я в этом уверен. До скорой встречи.
Ваш капитан.
Мы прочитали письмо, аккуратно вложили открытку назад в конверт и помолчали. Потом я сказал:
— Знаешь, Генка, у меня такое чувство, что нашу бутылку уже нашли.
Шишка
Во время большой перемены мы с Генкой стояли на школьном дворе и думали. Следующий урок — математика. Контрольная. А мы вчера целый вечер печатали фотокарточки и подготовиться, конечно, не успели.
— Вот если бы нас собака покусала, — мечтательно сказал Генка, — нас бы тогда отпустили.
— Может, и отпустили бы, — сказал я. — Только перед этим по двадцать уколов. Против бешенства.
— Зачем же бешеную собаку брать?
— А ты что, справку у неё попросишь перед тем, как она тебя кусать будет? Да и что там говорить. Все равно собаку взять негде. Не будешь же сам себя кусать.
Мы замолчали и стали глядеть, как первоклашки гоняют в футбол. Вдруг Генка просиял:
— Идея! Идем сейчас к врачу и говорим, что у нас сотрясение мозгов. Играли в футбол и в борьбе за верхний мяч столкнулись лбами. А теперь кружится голова и всё такое прочее.
— Так она нам и поверила. Ты что, нашу врачиху не знаешь? Ведь шишки нужны! Большие хорошие шишки.
— Сделаем, — сказал Генка.
— Как это — сделаем?
— Очень просто. Набьём. Что у тебя, шишек никогда не было? Хороший щелбан — и дело в шляпе. Ну-ка, давай попробуем.
Генка выставил лоб. Я щёлкнул.
— Да ты сильней давай. Не бойся.
Я щёлкнул сильнее.
— Слушай, ты что, не ел сегодня? Кто же так щёлкает?
— Нет, — сказал я. — Щелбанами шишку не набить. Предмет нужен.
И мы принялись искать подходящий предмет.
— Во, гляди, что нашёл! — закричал Генка, вылезая из кустов. В руках у него был здоровенный ржавый молоток, похожий на кувалду.
— Ты что, спятил? — сказал я. — Тут сразу дуба дашь. Я вот что думаю. Ботинком надо попробовать. Он и мягкий и в то же время твёрдый.
Генке моя мысль понравилась. Мы сняли по ботинку и внимательно их осмотрели. Каблук моего показался нам подходящим: острые края уже сносились и резина в самый раз, средней жёсткости. Генка сел на ящик, стиснул зубы и зажмурился.
— Давай! — выдавил он.
Но легко сказать: давай. Попробуй-ка вот так, ни за что ни про что, треснуть своего товарища башмаком по лбу.
— Не могу, — сказал я. — Рука не поднимается.
— Трус, — сказал Генка.
— И ничего не трус. Хочешь, бей меня первого.
— Ну, ты представь, что это не я, а просто стенка.
— Как же я могу стенку представить, если твою голову вижу.
— Иди тогда и пиши контрольную. А я сам себе такую дулю навешу, что и правда сотрясение мозгов будет!
Напоминание о контрольной оживило меня. Я размахнулся и треснул Генку по лбу!
— Молодец! — крякнул он и схватился за ушибленное место.
И тут мы услышали голос:
— Ничего умнее вы, конечно, придумать не могли?
Я выронил башмак и обернулся. Позади меня стояла завуч.
— Что за дикие игры такие? — строго спросила она. — Дураками хотите друг друга сделать?
— Мы… это… вот… Опыт вот хотели произвести, — заикаясь, сказал Генка.
— Ага, опыт, — сказал я. — По физике.
— Ну вот что, физики, — сказала завуч, — сейчас марш на урок, а после занятий зайдите ко мне. С дневниками. Разберёмся, что у вас за опыты.
И она ушла.
— Влипли, — сказал Генка. — И чего она сюда пришла? Всё так хорошо шло.
Тут я взглянул на Генку и увидел у него на лбу шишку.
— Генка, а шишка-то выросла. Больша-ая.
Но он только рукой махнул.
— Кому она теперь нужна, эта шишка. Дай-ка лучше пятак приложить.
А в классе мы узнали, что контрольную перенесли на другой день.
Амадей
— Подожди, Сергей, не уходи, — сказала мама. — Сядь на минутку. Я хочу с тобой поговорить.
Я сел, пытаясь вспомнить, что такого я натворил за последнее время.
Но вспомнилась только сервизная чашка, у которой я проверял термостойкость на газовой плите. Но за чашку мне уже влетело.
Мама села напротив меня и, разгладив на скатерти складки, сказала:
— Ты бы не хотел учиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?
Я вздохнул свободнее и бодро ответил:
— Конечно хотел бы. На тромбоне.
— Почему на тромбоне? — удивилась мама.
— Хороший инструмент, — сказал я. — Главное — кнопок никаких нажимать не надо. Работаешь как напильником — взад, вперёд. А вообще, я согласен и на контрабас. Тоже серьёзный инструмент. Один футляр чего стоит!
— Не паясничай, — сказала мама. — Я с тобой серьёзно говорю. Знаешь ты, например, что Вольфганг Амадей Моцарт уже в три года умел играть на клавесине? А в десять лет он сочинял симфонии и даже оперы? Тебя не поражают такие факты?
