Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней - Лоррис Мюрай
Он, конечно, не ожидал услышать шаги, тем более различить в темных недрах леса человеческую фигуру.
— Папа?
Уолден привстал, запутавшись в одеяле. Ничего не было, разве что хруст покатившегося камня, сломанной веточки. Штат Мэн был большим, огромным живым телом, несказанным созданием из листвы, коры, шерсти, плоти и крови, напоенным тысячей озер. Он еще раз позвал жалким голосом:
— Папа?
«Ремингтон» леденил ему пальцы. Он повертел его в руках и, словно выбрав мишенью призрак, боль, выстрелил во тьму. Далекий щебет ответил ему. И тишина.
Зря он столько вертелся. Холод проник под одеяло. Уолдену вдруг скрутило кишки. Они бунтовали против жесткой диеты прошедшего дня, без существенной пищи, на одной воде, большом количестве холодной воды, может быть вдобавок зараженной, на ядовитых папоротниках и зеленой ежевике. Уолдену необходимо было встать. Он сдвинул недогоревшие ветки на подернутые золой, бледные угли и с «ремингтоном» в руках дотащился до берега.
Луна слабо освещала короткий узкий песчаный пляж. Он облегчился на нем как мог, прополоскал рот в ручейке и вдруг вспомнил, что не выполнил вечером ритуал, которому придавал величайшее значение. Он подобрал палочку и написал на песке: 12 л 7 м 8 д.
Двенадцать лет, семь месяцев, восемь дней.
Когда он вернулся, он был по-прежнему один.
Один, где-то там, между Соваднехунком, Риподженусом и Чезункуком, под непроницаемым взглядом Ктаадна, горы, чья вершина там, в вышине, мерилась взглядом с редкими звездами в небе. Рассмотрев ее получше, Уолден увидел, что Ктаадн курит трубку, носит на голове шапку облаков и смотрит на него двумя большими красными глазами.
Двенадцать лет, семь месяцев и девять дней
В 6:45 утра Уолден был на ногах, удивляясь, что здесь, удивляясь, что жив, удивляясь, что провел ночь так близко к лесу и его не растерзали и не съели. Зато его терзал голод. Он обшарил близлежащие заросли, отыскал еще один куст ежевики и скрепя сердце собрал несколько улиток, засунув их в бейсбольную перчатку. Вернувшись в лагерь, он подбросил в костер бумаги и сухого мха, потом хвороста. Когда жар показался ему достаточным, он опорожнил перчатку и подождал минут десять. Он еще не знал, хватит ли у него духу преодолеть отвращение.
Уолден давил раковины и находил внутри черные скукоженные комочки, опутанные белыми волокнами. Он выполоскал моллюсков в озерной воде и все-таки съел. Было вкусно. Нет, по правде сказать, было мерзко. Часть его говорила, что надо есть, другая — что да, наверно, но только не это. Даже желудок как будто раздвоился. Он требовал пищи, любой пищи, однако изъявлял намерение исторгнуть то, что ему предлагалось. Уолден сумел с ним совладать и гордился собой (хоть и тошнило его знатно).
День обещал быть лучезарным, обещал городскому мальчишке, который не знал, что розовое небо с утра, как оно ни красиво, сулит дождь в пути. Его путь, впрочем, резко оборвался. Долина, по которой он безмятежно шел, вдруг ухнула в пропасть. Внизу были уже не пруд, не озеро и не река — бурлящая бездна. Он проследил направление бурного потока, единственный выход к более спокойной водной поверхности.
Уолден догадывался, что способен спуститься на несколько метров по утесу до крутой тропы над горловиной. В его сознании ожили давние картины, из тех времен, когда, совсем малышом, родители водили его на ярмарочные гулянья. То, что он делал тогда, сможет сделать и сегодня. Он даже точно знал как. Надо было просто подражать жестам, которые привычно делали когда-то местные лесорубы.
Он без труда нашел то, что ему было нужно, этого добра было здесь полно. Полно еловых бревен, оставленных лесниками. Он подкатил то, что показалось ему лучше всего подходящим к его плану, и, толкнув, опрокинул, потом дождался, пока оно прогрохочет, и лег на землю, чтобы убедиться, что конец воткнулся, как он надеялся, в кусты, которыми густо заросла козья тропа.
Ребенком он спускался так в деревянных корабликах по водяной горке — «лягушатник» был длиной в сотню ярдов и глубиной в три или четыре фута. Но тогда его сажали в деревянную лодочку и привязывали.
Однажды кое-что произошло. Лодочку затянуло в сильный водоворот, и он крепко ударился о бортик. Мама подхватила его на руки и прижала к себе, а он отчаянно разревелся. Отец следил за происшествием с невозмутимым видом, даже слегка с интересом, на губах его играла улыбка. Когда Уолден заплакал, он отвернулся. Джек тогда бросил их с Лизбет и один ушел домой.
Теперь Уолдену предстояло упражнение в скалолазанье, перспектива которого повергала его в ужас. Не так уж и высоко, три или четыре длины его тела. Послушай он себя, осуществил бы опасный спуск зажмурившись. Но он начал его в полном сознании, шатаясь под тяжестью карабина и биты, под тяжестью рюкзака, раздутого от шерстяного одеяла. Он цеплялся за камни и ветки, качающиеся перед его носом. Наконец он выпустил их и приземлился на карниз, прямо над пенной водой, в двух метрах от своего бревна.
«Папа, смотри!»
Сценарий был ясен в его сознании, каждая деталь выделялась с особенной четкостью, одним отдельным движением, как в кино, где двадцать четыре кадра умещаются в одну секунду. Он видел ее, эту секунду, она принадлежала ему, но над ней темной крышкой нависла жуткая мысль: не будет ли она последней?
Всей силой рук он сдвинул бревно, запутавшееся в свисающих ветвях. Огромный деревянный цилиндр упал перед ним у края тропы. Осталось только толкнуть хорошенько, и оно скатится в воду, в это кипение, ледяные брызги которого уже холодили ему лицо. Та самая секунда помещалась точнехонько здесь. И если он оттянет ее, пропустит, она не представится больше никогда.
Уолден взглянул вверх. С огорчением и облегчением одновременно он понял, что вряд ли сможет взобраться по зернистой серо-белой стене, с которой только что спустился. У него не хватит сил, ему не удастся долезть до вершины по гладкой веревке, да и по веревке с узлами тоже. Ну вот, пора было действовать.
«Это моя секунда, папа».
Это оказалось труднее, чем он ожидал. Бревно было длинное и тяжелое, Уолдену пришлось напрячься, чтобы перевалить его через камни. Он собрался, зная, что другого шанса не будет, он и бревно как будто стали единым целым.
Уолден напружинил мускулы,
