Мария Ботева - Мороженое в вафельных стаканчиках
И вот этот человек появляется в нашем классе. Каково? Что он тут оставил?
— Чего он пришёл? Отчислили? — спросила я Таньку после уроков.
— Переехали, — скучно ответила она, — дом у Спички.
— Да ладно уж! Не маленький, поездил бы на автобусе. Тоже мне!
— Слушай, нормальный парень, чего ты на него тянешь?
Я помолчала, а потом решилась спросить:
— Он ничего про меня не говорил?
— Это про папу твоего? Так мы уже видели его в действии. Ты не переживай. Наша Зина Ивановна таких не боится, он быстро у тебя успокоится.
— Может, — ответила я. Значит, про самое главное он не рассказал. Про то, почему я ушла из школы.
— А, ну ещё про ваши эти, поездки разные, походы.
— Да? — просипела я.
— Здорово, слушай! Ты молодец! — сказала Танька.
Издевается, что ли? Никогда ещё людей не хвалили за предательство. Я же уехала из Сосновки, бросила своих, как только вышли из электрички. Своих и несколько «ашек», Шмагин тоже тогда был с нами. Пока мы ехали, я смотрела в окно, и мне всё больше хотелось домой и всё меньше — в Сосновку. Я сказала классной, будто мне позвонила мама и сказала, что папа в больнице. Точнее, в своём же госпитале. Он и правда лежал в больнице, но это был плановый осмотр, ничего серьёзного. Настроение было плохое, я не выспалась, нисколько не хотелось гулять по городу, идти с классом в краеведческий музей, потом ночевать в воинскую часть. Папа договорился, нас бы пустили. Их всех и так пустили, тут дело в другом. Мы везли книги и игрушки в больницу и детский дом Сосновки, пришлось кому-то нести мой груз. К тому же я играла роль Варвары в «Докторе Айболите», мы с этим спектаклем побывали не в одной больнице. Пришлось им как-то выкручиваться без меня. После этой поездки отношения со всеми как-то сами собой расклеились. Я всё думала: для чего я им? При любом удобном случае брошу их, предам. Лучше уйти, не мозолить глаза. Это было весной, а летом я перешла в эту школу. Думаю, никто из прежнего класса и не пожалел. Наверное, даже не заметили. И вот Танька вдруг сказала, что я молодец. Смеётся, точно.
А она дальше говорит:
— Генка сказал, ты быстрее всех бегала от ручья к ёлке. А он бегать не мог, у него кеды сгорели. Ещё сказал, у тебя запасные были. Ты ж и Викашаре тогда свои отдала, да? Она рассказывала.
Таня всё говорила, но слова проходили сквозь меня и сильно гудели во всём теле, а смысл оставался где-то в стороне. Голова шумела, и поэтому я её почти не слышала. «Значит, ничего не сказал!» — вот о чём я думала.
— Эй! Так что? Согласна? — Танька трясла меня за плечо.
— А? Нет, кеды ему кто-то другой дал, — ответила я.
— Какие кеды? Ты чего, говорю? Пойдём, покажешь щенков! Я с клубом дрессировщиков договорилась. Берут их, если прикус нормальный. Натренируют и раздадут, продадут даже.
— А если ненормальный?
— А если плохой, то отдадим в приют. Там старушки разберут. В городе приют открывают, слышала? Новость намба ту!
— Намба ту? А первая какая?
— А первая: в школу привезли ОЗК, будем одеваться. Во Солёный нас погоняет! Не видела раньше ОЗК? Такой костюм, от разной химии защищает, резиновый весь. Скоро увидишь.
И мы пошли ко мне во двор, смотреть щенков. Они, кстати, уже глаза открыли. И прикус у них оказался хороший. Тётя Вера была счастлива и дала нам по три десятинки.
Одноглазый статист
Никогда до этого не была я на Гурзуфской улице, пожалуй, и не надо было соглашаться и ехать с Танькой. Вдруг в коридоре на перемене она ко мне подошла и говорит:
— Слушай, ты статистом хочешь быть?
— Статистом? — довольно глупо спросила я. Я всегда так спрашиваю, когда не понимаю, о чём речь.
— Ну, ты мне хочешь помочь? — с какой-то даже обидой в голосе спросила она. — Ты же знаешь, я Шороха на спасателя готовлю. Аттестовать его надо бы. Будешь статистом? Ну, поможешь мне. Викашара вон идёт. Это нетрудно. Самое время сейчас для тренировки собак. Снег выпал, незнакомый запах. Только оденься как-нибудь так… Похуже.
— Зачем?
— В схроне будешь сидеть. Это ненадолго. Час, может быть, дольше.
— Ну… — сомневалась я.
— Ты — чудо, правильно Минька говорит. Я забегу вечером, — она чмокнула меня и подбежала к какой-то девчонке из девятого класса.
Странные новости. Минька говорит Таньке, что я чудо, Танька велит мне одеться похуже, а вечером я буду сидеть в каком-то схроне. Ничего не поймёшь. Какой-то ненормальный класс, а с первого взгляда и не скажешь.
Она пришла ко мне часа через два после школы. Посадила у двери свою собаку и без церемоний открыла шкаф в прихожей. Достала самую старую одежду. Курточку и штаны, в которых только по оврагам ползать, чтобы никто не видел.
— Грязнее нет ничего? — спросила Танька. — Это какое-то чистое всё.
— Мы в лес идём, что ли? — спросила я. — Это у меня для леса. Летом ходила.
— Лучше на Гурзуфскую. Никакого леса не надо, — ответила она и побежала ждать меня во дворе. Оказывается, там было ещё пять статистов: Викашара и какие-то девятиклассницы.
Гурзуфская — красивое название, я думала, что и улица будет красивой. Мы ехали через весь город, а когда вышли, оказалось, что на Гурзуфской нечем дышать. Наверное, все машины пытаются объехать по ней городские пробки. Вот почему там нет свежего воздуха, одни сплошные выхлопные газы. И вот почему на дороге разбит асфальт.
Дома на Гурзуфской неприглядные. Маленькие, скрюченные, двухэтажные. От остановки до нужного места мы шли минут пятнадцать, как раз уплотнились сумерки, но Танька сказала, что для Шороха так даже полезнее, пусть тренируется в темноте. Остановились у какого-то бывшего барака. Люди его бросили ещё до нашей эры, это понятно: стёкла выбиты, половины крыши нет, двери валяются на полу или держатся на одной петле. Таня привязала своего лохматого пса к столбу, и мы пошли в дом. Внутри стояла почти кромешная тьма, только уличный фонарь пытался осветить нам путь. Но это было бесполезно: где мы, а где фонарь. Все кое-как нашли себе укрытия и спрятались в них.
— А вот твой схрон, забирайся, — сказала мне Танина на втором этаже.
С бывшего чердака свешивался бывший потолок. Он свешивался до пола. Я спряталась под потолком, в углу комнаты. Доски висели так низко, что мне пришлось сесть на пол. Хорошо, что Танька дала мне маленький кусок туристского коврика, на нём было тепло.
— Вот мясо, — она протянула мне какой-то пакетик. — Когда Шорох найдёт тебя, он должен залаять. Ты ему дай немного мяса. Но только так, с ладони. А то укусит. Не шевелись, пока он тебя не нашёл. Поняла?
Мне не хотелось отвечать. Конечно, чего тут непонятного? Ладно, я посижу в этом схроне, не буду шевелиться, дам собаке мяса.
— Долго сидеть? — спросила я.
— Как получится. Как Шорох тебя найдёт. Иногда по полчаса сидят, иногда дольше. Посмотрим. Не бойся, в дом никто не заходит. Его почему-то боятся. Не шевелись, не разговаривай, не шмыгай носом. Дыши тихо, почти не дыши.
И ушла. Мне сначала не было страшно. Но вокруг стало так тихо и тоскливо, как будто я переела кислой капусты, а тут ещё и во всём мире наступили сумерки. Как только я подумала о сумерках и капусте, так в ту же минуту что-то заскрипело и как будто задышало поблизости. Неизвестность и тьма, тьма и неизвестность под руку всё ходили и ходили по дому, сопели и кряхтели. Из-за этих звуков только и оставалось заключить себя в круг, я читала про такие вещи. В кармане нашёлся фломастер, он лежал там с весны, никогда не угадаешь, что когда пригодится. Я старалась рисовать бесшумно, но фломастер скрипел по полу. Уж не знаю, круг там получился или что другое, ничего же не разобрать без света, но я немного успокоилась. Уверена, это самый тёмный схрон из всех, какие бывают. Если немного наклонить голову и посмотреть на стену, то видно окно. От ветра раскачивается на нём остаток шторы. Мне хотелось вскочить и бегом бежать из этого дурацкого дома, с этой Гурзуфской улицы — кто же знал, что она такая мрачная? Наконец где-то внизу залаял пёс — значит, кого-то нашёл, и очередь скоро дойдёт до меня. Потом лай повторился. Ещё нашёл!
Конечно, двигаться было нельзя, но я подумала, что крутить головой я могу. Тем более что пёс был ещё где-то на первом этаже. Зря, всё равно ничего не видно. Шорох загавкал снова. Я решила, что успею посмотреть в другую сторону. Лучше бы я этого не делала, честное слово. В углу что-то светилось. Яростный зелёный свет был направлен явно на меня. Хотелось крикнуть, и пусть Танька делает со мной что угодно: кричит, смеётся — лишь бы пришла. Но кричать не получалось. Я как зачарованная молча смотрела прямо в этот зелёный свет. А он дышал и безотрывно следил за мной. Наверное, это гипноз. Несомненно, гипноз. Вдруг над самым ухом я услышала громкий, нет, просто оглушительный лай. Или это был вой? Я закрыла глаза, но чувствовала: вокруг происходит что-то стремительное. Лаяла собака, со стороны зелёного шипело, потом что-то прилетело или прикатилось мне в ноги, острое и в то же время мягкое. Тут же оно отъехало или убежало куда-то. Пропало. Исчезло. Видимо, на потолок, потому что над своей головой я услышала громкий топот и шипение. По-прежнему лаяла собака над самым ухом. Потом я поняла, что визжу на весь дом. Не раскрывая глаз.
