Эдит Несбит - Дети железной дороги
– Эй, Мария! Как уложишь мальчишку, приходи ко мне. Я буду в «Розе и Короне»!
Едва он пропал из виду, ребята решили вернуться на прежнее место. На этом настоял Питер.
– Пусть даже канал принадлежит ему, в чем я сильно сомневаюсь, но мост – общественное достояние. Не смейтесь! Я повторяю то, что сказал мне доктор Форрест. И не собираюсь в угоду этому типу, и вообще кому бы то ни было, уходить с моста!
Уши у него горели и ныли, и эта боль передавалась всем его чувствам.
Сестры пошли за ним, как послушные солдаты следуют за командиром, даже если не питают никаких надежд на победу.
– Может быть, не надо бы… – сказали они в один голос.
– Если боитесь, то ступайте домой. А я не боюсь.
Какое-то время шаги мужчины еще были слышны вдоль тихой дороги, потом они смолкли. Ничто не нарушало вечернего покоя: ни треньканье пичуги в осоке, ни песня, которой женщина с баржи начала убаюкивать младенца. У баллады, которую она пела, были грустные слова: в ней девушка обращалась к человеку по имени Билл, умоляя его вернуться.
Дети стояли на мосту втроем, облокотившись на перила. Им приятно было успокоиться, хотя сердца их по-прежнему бились сильно.
– Не собираюсь я идти на поводу у какого-то старикана с баржи! – обиженно пробубнил Питер.
– На поводу не надо, а домой стоило бы пойти, – попыталась уговорить его Бобби.
– Я сказал «нет» – значит, нет! – твердо ответил Питер.
Больше никто не проронил ни слова, пока женщина с баржи не сошла по мосткам, не поднялась на берег и не вступила на мост.
Увидев, что дети отвернулись, она приблизилась к ним и окликнула:
– Мальчик, девочки…
Питер не захотел отзываться на ее обращение, а девочки повернулись.
– Вы его не бойтесь, моего Билла. Знаете, есть поговорка: бойся не той собаки, которая лает, а той, которая кусает. У нас тут есть озорники. Я недавно испекла пирог к празднику, а они залезли на баржу и все съели. Еще доедали там, под мостом.
– А что за дети, из какого дома?
– Кто теперь узнает? Что было, то прошло. Я вот вам что скажу: его часа два еще не будет, вы успеете за это время наловить много рыбы. Скорее, а то стемнеет, ничего не будет видно.
– Спасибо, – сказала Бобби. – Вы очень добры! А где ваш ребеночек?
– Спит там, в каюте. Я не боюсь его оставлять. До полуночи спит как убитый. А в полночь просыпается. По нему время можно узнавать.
– Простите, но можно мне на него поближе посмотреть. Я так люблю малышей! – попросила Бобби.
– Он у меня хорошенький! – в голосе женщины прозвучала гордость.
– А все-таки вам не страшно оставлять его одного?
– У них Бог заступник. Кто его обидит, крошку? Да я уж скоро и вернусь.
Женщина удалилась.
– Пора и нам домой, – сказала Филлис.
– Идите, вам в самом деле пора, – кивнул Питер. – А я останусь.
– Мы ведь сюда пришли, чтобы поговорить про день рождения Перкса, – напомнила Филлис.
– Мы будем его праздновать! – уверенно сказал Питер.
Девочки снова отошли на тропу, а Питер принялся удить. Но рыба не клевала.
Быстро стало темнеть, девочки очень устали, да и, как говорила Филлис, время было уже «кроватное». Вдруг Филлис закричала:
– Что это там? Что?
Она показывала в сторону лодок. Из трубы баржи над самой каютой валом валил дым, который, постепенно растворялся в вечернем воздухе. Но теперь пряди дыма становились густыми и черными – дым повалил из дверей каюты.
– Я пойду, там горит, – спокойно произнес Питер.
– Собачка, бедная! – воскликнула Филлис.
– Собачка… Там ребенок! Все трое побежали к барже.
Швартовы*[22] у баржи были ослаблены, и бриз, неощутимый поначалу, все же оказался достаточно сильным, чтобы отогнать баржу от берега. Филлис бежала впереди всех, за ней Питер. Но Питер вдруг поскользнулся и упал в воду. Вода была ему сначала по шею, потом он почувствовал, что ноги теряют опору, но в это время он ухватился рукой за палубу. Филлис тут же ухватила его за волосы. Ему было больно – но он был спасен. В следующее мгновение он вспрыгнул на баржу, за ним последовала Филлис.
– Тебе там нечего делать! – закричал Питер Бобби. – Я мокрый, мне не страшно.
У порога кабины между братом и сестрой завязалась борьба. Мальчик оттолкнул Бобби подальше от кабины. Случись такое в игре или прояви Питер в других обстоятельствах подобную грубость, – старшая сестра расплакалась бы от ярости и от боли. Но теперь, хотя у нее был выдран клок волос, а колени и локти покрылись синяками и ссадинами, она лишь закричала:
– Не ты – я пойду!
Она снова хотела вступить в борьбу с Питером, но опоздала. Питер уже успел войти в кабину.
Густое облако дыма окутало его. Мальчик остановился, припоминая все, что знал о пожарах, потом выдернул из нагрудного кармана намокший носовой платок и завязал себе лицо. В какое-то мгновение ему подумалось, что настоящего пожара и нет: так, что-то вспыхнуло и погасло.
Но, пожар все-таки был. И какое счастье, что Питеру удалось справиться с сестрой, не дав ей ринуться в кабину следом за ним.
Вся кабина полыхала багровым пламенем. Вокруг парафиновой лампы образовалось дымное рыжее облако.
– Эй! – крикнул Питер, отодвинув на секунду от лица носовой платок. – Эй, малыш, ты где?
Мальчик чувствовал, что ему нечем дышать.
– Дай, дай мне войти! – умоляла уже наступавшая ему на пятки Бобби. Он толкнул ее еще грубее, чем в первый раз, и сделал шаг вперед.
И если бы ребенок не ответил на зов, неизвестно, чем кончился бы этот день для всех, но малыш закричал. Дым все сгущался, однако Питер теперь знал, в каком направлении ему надо идти. Нащупав маленькое, мягкое, теплое живое тельце, он подхватил его и, разворачиваясь, чуть было не упал, натолкнувшись на Бобби.
Потом собака ухватила его за ногу и хрипло залаяла. Она потеряла голос от дыма.
– Он у меня! – воскликнул Питер, срывая с себя носовой платок, и, шатаясь вышел на палубу.
Бобби, еще с трудом различая предметы, пошла на лай и вдруг ощутила под рукой спину гладкошерстной собаки. Собака вывернулась и схватила зубами руку девочки, но не больно, словно говоря: «Мне положено лаять и кусаться, если чужие люди входят в хозяйскую кабину. Но я знаю, что вы пришли с добрыми намерениями, и я укушу только для вида».
Бобби принялась уговаривать собаку:
– Ну все, душка! Успокойся. Ты славная псина… Питер, давай мне малыша, ты такой мокрый, что можешь его простудить.
Питеру не хотелось расставаться с младенцем. Ему так приятно было держать этот странный сверточек, который корчился и похныкивал в его руках.
– Питер, – скороговоркой наставляла Бобби, – беги скорее туда, в «Розу и Корону», скажи им. А наш драгоценный побудет со мной и с Фил. Ну, мой сладкий, мой утенок, мой голубчик! Успокойся… Вот молодец… А ты беги, Питер, беги!
– Бежать у меня не получится. На мне все мокрое. Я как в доспехах. Ну, хорошо, я пойду.
– Значит, мне надо туда бежать, – сказала Бобби. – Поднимайся на берег, Фил, я передам тебе крошку.
Малыша осторожно передали из рук в руки. Филлис присела на берегу и всеми силами старалась успокоить младенца. Питер выжимал воду из рукавов и сушил башмаки, а тем временем Бобби мчалась быстрее ветра через мост. Потом она стала подниматься по белой, тихой, едва освещенной дороге к «Розе и Короне».
Там, в кабачке, была уютная, старомодно обставленная комната, где лодочники со своими женами сидели вечерами, потягивая пиво или поджаривая бутерброды с сыром на углях жаровни. От этой жаровни, прикрепленной к большой каминной трубе, в комнату шло тепло, и, пожалуй, Бобби не видела в здешних окрестностях другой такой красивой и уютной каминной, как эта.
У огня собралась приятная компания владельцев барж. Вам они, может быть, не показались бы особенно приятными, но они были таковыми, потому что дружили между собой или, по крайней мере, приятельствовали, имели общие привязанности и любимые темы для разговоров. А ведь как раз в этом и состоит тайна приятного общества. Билл с баржи, казавшийся детям таким грубым и недобрым, для его товарищей был самым замечательным компаньоном. Обычно он рассказывал истории о своих неприятностях, а это всегда возбуждает. В этот раз он говорил про свою баржу.
– Все красят в пять цветов, а краска потом остается… Я же свою всю выкрасил зеленым от носа до кормы – и дело с концом.
Шепоток сочувствия пробежал по комнате. И вдруг дверь в комнату широко распахнулась. На пороге стояла Бобби.
– Мне Билла! Лодочника Билла!
Все мигом оцепенели. Пивные кружки застыли в воздухе, не коснувшись губ.
– Ах, – проговорила Бобби, узнав жену лодочника и беря ее за руку, – у вас там загорелось, в кабине баржи. Бежим скорее!
Женщина вскочила с места и схватилась за сердце. Это обычное движение, которое мы делаем, когда нам страшно или мы узнаем о непоправимой беде.
