Владимир Разумневич - Веснушки — от хорошего настроения
— А зачем это тебе? — неодобрительно спрашивает Колька Мерлин.
— Чтобы знать, сможем ли мы соревноваться. Разница в числе кроликов, как выяснилось, у нас незначительная — лишь на два с половиной процента. Силы у нас почти одинаковые, и, значит, мы сможем соревноваться на равных. После этого мы всей бригадой решили вызвать вас на соревнование. Хотите — принимайте вызов, хотите — нет. Ваше дело. Я кончил.
И снова тишина в тире. Мальчишки ждут, что скажет Стасик. Последнее, решающее, слово за ним.
Стасик медлит. Думает. Хорошо, если бы рядом был Тим Савельев. Но того нет. Приходится самому находить решение.
И Стасик произносит слова, созревшие в его голове:
— Как вы только что слышали, Степан Батов просит извинения и предлагает нам мировую. Ну что ж, это хорошо! Соревноваться так соревноваться. Но только честно. Доверять друг дружке. И незачем было разведчика посылать. Мы бы и так вам всё рассказали. Мы же пионерская бригада, не бандиты какие-нибудь… А вообще-то вы чудные: «два с половиной процента»… А если бы десять с половиной или все тридцать, тогда и соревноваться, что ли, нельзя?
Интернатские кролиководы весело шумят, хлопают в ладоши, переговариваются. Они одобряют всё, что говорит Стасик. Кольке Мерлину особенно нравится, как друг сказал про доверие — пусть Стёпка не засылает больше своих лазутчиков. Всё равно будут обнаружены! А Мирона окончательно образумили слова про то, что интернатовцы «не бандиты какие-нибудь». Борька Титов тоже во всём согласен со Стасиком. Его раздражает лишь странное поведение Томы Асеевой. Она вовсе перестала замечать Борьку, глазеет на обоих кролиководческих командиров. Если бы Тома смотрела только на Стасика, Борька, пожалуй, так бы не расстраивался. Но когда она смотрит, не отрываясь, на представителя другой стороны — это уж слишком!
Борька дёргает Тому за рукав и ворчит обиженно:
— Где твоя девчачья гордость? Батову глазки строишь…
— И вовсе я не строю. К тому ж у нас теперь мир!
Написав под копирку два договора о соревновании, Стасик Комов и Степан Батов дважды расписываются под текстом. Один лист забирает себе Стасик, другой — Степан. И оба они, обменявшись рукопожатием, направляются к выходу. Ободрённый Родька Пирожков вытряхивает из рюкзака белые лизунцы на стол и восклицает:
— Как дела-то закручиваются! Посоревнуемся! А то без соревнований да без игр, ёлки-палки, какая же жизнь! Тоска зелёная…
До ворот гостей провожают Стасик и Колька Мерлин. Они отстали от гостей на несколько шагов и с интересом прислушиваются, о чём Степан беседует с Родькой. Батов бросает на ходу:
— Какой же ты, Пирожков, разведчик! Только успел проникнуть в интернат, как тебя засекли.
— В интернате работать трудно. У них нюх собачий. Раз — и схватят!
Пирожков лихо пинает бутсами булыжник на тропинке.
Глава VIII. Крутой спуск
Стасик озадачен. Ночью кто-то побывал в крольчатнике. Клетки внутри обглоданы, исцарапаны.
— Петька, признавайся, только по-честному: ты ножиком скоблил?
Петя в недоумении пожимает плечами.
— Неужели опять Родька Пирожков? — предполагает Стасик.
Сомнения помогает разрешить Владимир Семёнович.
— Кролики к какому отряду принадлежат? — спрашивает он.
— Ни к какому. У них отрядов нет.
— Я совсем о другом, Стасик. Вот, например, зайцы, суслики, мыши относятся к отряду грызунов.
— Кролики мышатам не ровня! Мыши — вредители, а кролики — полезные.
— И всё же кролики из отряда грызунов.
И Владимир Семёнович рассказывает, как в давние времена, когда кролики обитали лишь на тёплом побережье Средиземного моря, тамошние жители иногда не знали, как избавиться от них. Кролики налетали на поля и сады, поедали хлеб, портили деревья. Вредили ужасно, к тому же размножались неимоверно быстро. Люди вынуждены были бросать все свои дела, брать ружья и устраивать облаву на грызунов. У домашних кроликов нрав несколько иной, но они тоже грызуны. Если не давать им древесных веток, они не только клетку, весь сарай изгрызут.
— Мы с Петькой из комнаты веник принесём, — говорит Стасик.
— От веника они, пожалуй, отвернутся. Им подавай что посочнее, повкуснее — ветки липы, осины, ольхи, вяза.
— Завтра воскресенье. Отпустите меня, Владимир Семёнович, с утра на тот берег. Я из леса во какую охапку веток принесу!
— Не возражаю…
Утром Стасик просыпается чуть свет. Ребята ещё спят. В тёмной комнате слышно лишь Колькино посапывание.
Стасик берёт из тумбочки ножик, одевается и, миновав лес за интернатом, на лыжах скатывается к Волге. Река под крепким льдом, припорошена снегом. Равнина. Приходится нажимать на палки. Лыжи скользят легко. Кажется, только выехал, а уже другой берег.
Лес насупился, молчит. Иней причудливой сверкающей бахромой свисает с разлапистых ёлок. Всё вокруг как в новогодней сказке. Кажется, крикни — и перед тобой в один миг предстанут, словно по волшебству, Дед-Мороз и Снегурочка.
Стасик усердно работает ножом, срезая гибкую лозу. Всё дальше и дальше уходит он в тальниковые заросли к озеру. Здесь кустарник особенно густ. Нарезал большую вязанку, а кажется, всё мало. Набирает вторую. Надо, чтобы веток всем хватило. Река тронется — сюда не пробраться.
У Чернявки глаза разбегутся, когда увидит столько вкусного корма. В благодарность начнёт весело двигать колючими усами и дёргать хвостиком. Только пусть не подлизывается — он ей всех веток не отдаст. Он и другим оставит. У него нет любимчиков. Для него все равны. Он будет делить по справедливости.
Собранные ветки Стасик перевязывает верёвкой, забрасывает вязанки себе за спину и на лыжах выбирается из зарослей на гору.
Отсюда виден интернат. И Студёные Ключи видны. Издали дома там похожи на спичечные коробки. К посёлку со всех сторон, словно ленточки, сбегаются дороги, извилистые и узкие, и лишь тёмное шоссе, идущее от города, похоже на широкую и прямую школьную линейку.
Стасик сбрасывает вязанку на снег возле коренастого дуба, чтобы на обратном пути захватить, а сам двигается дальше. Под ногами чуть слышно поскрипывает снежок, белый и чистый, как бумага для рисования. Не будь лыж — провалился бы в сугроб выше колен. А на лыжах всё нипочём: катись — и ничего с тобой не случится!
На лесной полянке Стасик замечает цепочку петляющих заячьих следов. Как-то он вместе с конюхом дядей Митей ходил на охоту, и тот научил его разгадывать звериные следы. Вот и теперь Стасику хочется «прочитать», чьи следы отпечатались на снегу: зайца-русака или зайца-беляка? Конечно же, русака! У него след длиннее и уже, чем у беляка. Да и прыжков таких беляку ни за что не сделать! Возле куста дикого шиповника заяц прыгнул так далеко, что ему позавидовал бы самый лучший спортсмен. Прыгнул не ради баловства, ясно, а с тайной мыслью: одурачить охотника, запутать его, сбить со следа. До чего ж хитрющий зверюга!
Проворный русак оставил след не только на снегу, но и на дереве — обглодал ствол молодой осинки. Его острые зубы прошлись по коре высоко, значительно выше заячьего роста. Наверное, пришлось косому вставать на задние лапки, чтобы дотянуться. Вот циркач!
По заячьему следу Стасик уходит всё дальше и дальше. След русака неожиданно пропадает. Зато в кустах и на полянке по-хозяйски хлопочут птицы: что-то ищут в снегу важные молчаливые вороны, прыгают, пугливо озираясь по сторонам, длиннохвостые стрекотуньи сороки. В нескольких шагах от Стасика перепархивают с ветки на ветку, с дерева на дерево маленькие пухленькие птички-синички. Они неутомимо обшаривают дерево толстыми, короткими клювами, обследуют каждую веточку: нет ли там зазимовавших гусениц и мошек. Судя по всему, такая работа им по душе — синички то и дело вскрикивают радостно и звучно: «Цер-цер! Цер-цер!»
Стасик ближе подходит к хлопотливой птичьей компании. Шорох кустов пугает синичек. Вспорхнув, они обдают Стасика изумрудной морозной пылью с веток. Какая жалость, что подсмотреть не удалось! Но ничего не поделаешь — сам виноват, нужно было осторожнее.
Стасик вновь налегает на лыжные палки. Места вокруг знакомы до последнего кустика. Сколько раз он с мальчишками катался здесь на лыжах! Правда, с горы напрямую Стасику скатываться ещё не приходилось. На это осмеливались только старшеклассники, да и то не все. Уж больно головокружительная здесь крутизна, ям и пней впереди много. Стасик обычно обходил стороной этот спуск. Но сейчас почему-то хочется рискнуть. Чем он хуже тех мальчишек, которые бросаются с горы вниз, ничего не страшась!
— Была не была! — Стасик с силой отталкивается палками и на секунду закрывает глаза.
С зажмуренными глазами не страшно. Чем дальше скатывается Стасик под гору, тем легче и проворнее становятся лыжи. Палками работать не надо. Такое чувство, что лыж вовсе нет под ногами, а он парит в воздухе сам по себе. Страх пропадает. Стасик широко раскрывает глаза. Лыжи несутся ещё стремительнее, словно к ним приделали авиационный мотор. Только знай не зевай, сворачивай, куда нужно, чтобы не наскочить на дерево или не угодить в яму.
