Мальчик-наоборот - Ганна Ожоговская
— И потерять?
— Но я же не виноват, что у человека нет кармана, как, например, у кенгуру. Животное, а устроено гораздо лучше, чем люди: карман прямо в шкуре, на брюхе! Когда кенгурёнок спит, бегает или купается — всё равно карман при нём, и туда можно положить платок…
— Кенгуру обходятся без носовых платков, — говорит мама.
— Вот видишь! У кенгуру вечный карман, и то от него мама не требует, чтобы он носил носовой платок!
— О, пресвятая Мария! — воскликнула мама. — Как бы я хотела, чтобы ты не плёл таких глупостей!..
Я обиделся, но мама даже внимания на это не обратила: заперла чемодан и ушла в кухню — приготовить мне еды в дорогу. Я, конечно, успел вложить в чемодан пяток гвоздей, моточек проволоки, клубок бечёвки. Но доска пропала: мама унесла её на кухню.
На вокзал я хотел ехать один, но мама заявила, что усадит меня в вагон собственноручно, иначе она ночью глаз не сомкнёт. Ведь никогда не известно, какое чудо может со мной приключиться. Она ничуть не удивится, если по дороге в лагерь я сверну куда-нибудь и высажусь на луне.
Эта мысль мне понравилась. Вот бы правда на луне очутиться.
Стыдно мне было ехать по городу с мамой, будто я маленький. Но на вокзале я увидел, что все ребята были или с мамами, или с папами, а некоторых даже вся семья провожала. Толчея страшная!
К счастью, начальник лагеря приказал прощаться побыстрее, построил нас парами и вывел на перрон. Родители остались за оградой. Они ещё долго что-то кричали — никто ничего не слышал, но догадаться было не трудно.
Все ребята хотели сидеть у окна, но, конечно, к окну пробились только самые сильные. Я тоже высунулся, хотел маме платочком помахать — мол, будь спокойна: еду! Но в эту секунду паровоз рванул, и какая-то женщина, ехавшая вместе с нами, схватила меня сзади за ремешок от брюк; я, конечно, испугался, и ветер вырвал платочек из моих рук.
Славное начало!..
Я огорчился, но ненадолго. Ведь от огорчений можно заболеть, а мама мне болеть не велела.
В вагоне было весело и шумно. Один только Ва́цек — он тоже живёт на нашей улице — грустный сидел у окна. Наверно, жалел, что без мамы едет. Я давно заметил, что он очень привязан к дому. Никогда не увидишь его одного: то с мамой, то с папой или даже с маленькой сестрёнкой, которую ещё в коляске возят. А чаще всего — с собакой. Очень семейный человек!
Едва поезд тронулся, все почувствовали, что страшно голодны. Распаковали свои запасы и принялись за еду. Только Вацек не притронулся к своему пакету. Всё смотрел в окно, прижавшись к стеклу носом. И на нас — никакого внимания. Я заметил, что у него глаза мокрые. Плакса!
Но То́мек — он сидел возле меня — всё объяснил; оказывается, у Вацека вчера любимый пёс попал под грузовик и сразу умер. Томек даже помогал хоронить этого пса.
— Мы выбрали красивое место — в садике, под кустом сирени, — рассказывал Томек, — и большой такой камень сверху положили. Да, это страшное горе!..
Тут к нам в купе заглянула та женщина, что меня тогда за ремешок удержала. Ребята наперебой стали расспрашивать её насчёт того места, куда нас везут.
— А лес там есть? — спросил Ро́мек.
— Есть, и большой.
— А дикие звери в нём водятся?
— Не знаю, — говорит она. — Но думаю, что там встречаются зайцы, барсуки, а может, и олени.
— Олени, — протянул Ромек, — какие же это звери? Я думал — львы и тигры.
— К счастью, ни тигры, ни львы в Польше не водятся. К счастью, потому что иначе я в лагере и минуты покоя не знала бы. Живи в вечном страхе!
— Кому страх, а кому и нет, — расхвастался Ромек. — Надо только знать специальные охотничьи приёмы.
— Какие? — заинтересовались ребята.
— А вот например: если нести перед львом зажжённый факел, то лев ничего тебе не сделает! Проверено!
— Точно! — подтвердил Томек. — Волки тоже огня боятся.
— А вы как считаете, это правда? — обратился Севе́рек к женщине.
— Вполне возможно, что правда, — ответила она, — но при одном условии.
Все сразу заинтересовались. Даже Вацек оторвался от своего окна.
— При том условии, что этот факел надо нести быстро-быстро — чтоб пятки сверкали! А то и ног не унесёшь.
Ой, смеху было! И вообще всё путешествие прошло очень весело.
Я украшаю умывальную комнату
Наш лагерь действительно расположился в хорошем месте. Красиво! И лес близко, и речка. Мелкая, правда, речушка — не глубже, чем по пояс, но дно твёрдое и чистое. Купаться можно!
Мы с Томеком как приехали, сразу же ознакомились с обстановкой, в каждую щёлочку заглянули. Около дома — парк, в нём огромные деревья. Есть очень подходящие, но есть и такие, что никак не заберёшься. Мы попробовали. Томек оцарапал ногу, а я порвал рубашку. Точнее, не порвал, а просто рукав почти целиком ампутировался. Нитки теперь очень плохие: только человек заденет за что-нибудь — вся одежда в клочья.
Дом наш небольшой, деревянный, построенный специально для лагеря. Столовая — огромная. Мы с Томеком и Севереком сразу решили, что в плохую погоду здесь вполне можно в футбол играть.
По обе стороны от столовой — спальни и умывалки. Спальни большие, умывалки маленькие. А внизу, в подвалах, разные кухни, кладовые, склады. Мы, конечно, всё это обследовали. Где двери были заперты, в щёлку заглянули. Ничего особенного: уголь, картофель, мешки какие-то. Томек, который каждый год ездит в лагерь и понимает что к чему, сказал:
— Всё подготовлено! Здорово будет!
Не в добрый час он это сказал. Моя бабушка не зря говорит, что нельзя ничего хвалить вслух: «Сглазишь!» Вот и Томек сглазил наш первый день в лагере. Едва он сказал свои слова, раздался звонок, и мы побежали сломя голову на площадку перед крыльцом. На крыльце уже стоял начальник лагеря, рядом воспитатели; они смотрели на нас будто со сцены. А мы выстроились по четыре в ряд, справа ребята, слева девочки.
Начальник лагеря стал говорить речь.
Я слушал, и мне становилось грустно. Взрослые всегда выдумают что-нибудь такое, чтобы у детей свободной минутки не оставалось. Даже в лагерях! То дежурство, то шефство…
Я так задумался,
