Эдит Несбит - Дети железной дороги
– Разве могут девочки чинить локомотив? – недоверчиво произнес Питер.
– А почему же нет? Думаешь, девочки глупее нас? Вовсе нет. Филлис, ты хочешь быть машинистом поезда?
– У меня же все лицо будет грязное, – вяло пробормотала Филлис, – и я обязательно что-нибудь поломаю.
– А я, пожалуй, хотела бы! Как думаешь, папа, у меня получится? Или даже истопницей? – с энтузиазмом отозвалась Роберта.
– Ты хотела сказать «кочегаршей»? – спросил папа, продолжая толкать и трясти машину. – Ну, что ж, мы тебя обучим, и ты будешь первой в мире женщиной-кочегаром. Помню, когда я был мальчишкой…
В это время раздался стук в дверь.
– Ну, кто там еще? Если это закон, что для англичанина его дом – его крепость, то уж и строили бы крепости за семью запорами и с подвесным мостом.
Между тем в комнату вбежала Руфь, рыжеволосая служанка, и сообщила, что какие-то два джентльмена требуют хозяина.
– Я проводила их в библиотеку, – добавила девушка.
– Это, наверное, подписка о назначении викария, или собирают деньги на церковный хор, – сказала мама. – Как-нибудь отделайся от них поскорее, иначе вечер будет испорчен, да и детям уже скоро пора спать.
Но у папы никогда не получалось быстро отделываться от посетителей.
– Как бы хотелось, чтобы у нас были рвы и мосты, – вздохнула Роберта. – Появился какой-то нежелательный гость – и сразу же мы поднимаем мосты. Боюсь, они так заморочат папе голову, что он забудет, кем он хотел стать, когда был мальчиком.
Мама пыталась развлечь детей волшебной сказкой о принцессе с зелеными глазами, но это плохо удавалось, потому что из библиотеки доносились реплики папы и двух пришедших господ. Папин голос звучал громче и совсем по-другому, чем когда он говорил с людьми, пришедшими собирать подписи или деньги на церковные праздники.
Потом в библиотеке зазвонил колокольчик, и все облегченно вздохнули.
– Это он позвонил, чтобы служанка их проводила, – сказала Филлис.
Но Руфь вместо того, чтобы провожать посетителей, вбежала в детскую, и вид ее показался всем очень странным.
– Мэм, простите меня, пожалуйста… – бормотала она, – хозяин вас просит зайти в кабинет. У него такой ужасный вид, он как мертвый… Приготовьтесь к самому плохому: или кто-то умер из ваших близких, или банк лопнул, или…
– Не волнуйтесь так, Руфь, – ласково проговорила мама, – ступайте к себе.
Потом мама вошла в библиотеку. Были слышны еще разговоры. Руфь пошла вызывать кэб*[4]. Дети слышали стук ботинок по коридорам и ступенькам. Кэб уехал, и кто-то с силой хлопнул дверью. Потом пришла мама. Лицо у нее было такое же белое, как ее кружевной воротничок. Глаза казались огромными и сверкающими. Губы были как одна тонкая красная полоска. Они потеряли всякую форму.
– Уже время спать, – проговорила она, – Руфь вас уложит.
– Мама, но ты ведь обещала, что по случаю папиного приезда мы посидим подольше, – напомнила Филлис.
– Папа… Его вызвали по делу. Нам всем пора спать, мои милые.
Питер и Филлис поцеловали ее и пошли каждый в свою спальню. Роберта задержалась, она крепко обняла маму и прошептала:
– Ведь ничего не случилось плохого? Никто не умер?
– Нет, никто не умер, – мама, казалось, отталкивала от себя девочку, – я пока ничего не могу тебе сказать. Ступай, моя девочка. Прошу тебя…
Роберта повиновалась.
Руфь расчесала им с Филлис волосы и помогла переодеться (обычно это делала мама). Когда служанка вышла на лестницу, чтобы пойти в спальню к Питеру, она увидела, что мальчик сидит в ожидании на ступеньках.
– Руфь, что там делается, наверху?
– Не задавай мне вопросов… Я не хочу тебя обманывать… Ты скоро сам узнаешь всю правду.
Поздно ночью мама приходила поцеловать ребят. Из всех детей одна Роберта проснулась от ее прикосновения. Но она затаила дыхание и притворилась спящей. «Что ж, – думала девочка, прислушиваясь в темноте к материнскому дыханию, – если мама не хочет, чтобы мы знали, почему она плачет, значит, нам не надо допытываться».
Когда сестры и брат утром спустились к завтраку, мамы уже не было дома.
– Она уехала в Лондон, – пояснила Руфь и оставила детей одних в столовой.
– Случилось что-то ужасное, – проговорил Питер, разбивая яйцо. – Руфь сказала вечером, что мы скоро все узнаем.
– А ты, наверное, мучил ее вопросами, – укоризненно заметила Роберта.
– Да, представь себе! – сердито ответил Питер. – Если вы можете идти спать, когда мама в тревоге, то я не могу так.
– Не следует спрашивать прислугу про то, о чем мама не хочет, чтобы мы знали.
– Пай-девочка, как обычно, права. Проповедница… – проворчал Питер.
– Я вот не пай-девочка, но Бобби теперь права, – вступилась Филлис.
– Главное, что она себя всегда считает правой!
– Замолчи! – крикнула Роберта, бросая на стол чайную ложку, которой ела яйцо. – Неужели сейчас время срывать зло друг на друге? Случилось какое-то страшное бедствие. Не накликать бы нам еще худшей беды!
– Интересно, а кто начал первый?
Роберта готова была взорваться, но опомнилась и проговорила кротко:
– Я первая начала, я. Прости.
– Ну ладно, мир! – торжественно заключил Питер, но, перед тем как уйти в школу, он небольно стукнул старшую сестру по спине – это был знак ободрения.
Дети вернулись домой в час дня и сели обедать, но мама не приехала. Не появилась она и к вечернему чаю.
Она приехала только в семь часов, и вид у нее был такой болезненный и усталый, что дети почувствовали: теперь не надо ни о чем ее расспрашивать. Она бросилась в кресло, и пока Филлис вынимала из ее прически длинные шпильки, а Роберта стягивала с нее перчатки, Питер расстегнул пряжки ее туфель и сбегал за домашними туфлями.
Потом ей подали чай, и Роберта потерла ей виски одеколоном, чтобы унять головную боль. Только после этого мама начала говорить.
– Вот, теперь я хочу вам что-то сказать. Те люди, что приходили вчера, принесли очень плохие вести. Папа должен отлучиться на некоторое время. Я прошу вас помочь мне и не делать ничего такого, отчего мне стало бы еще тяжелее.
– Если бы мы только могли! – воскликнула Роберта, прижимая мамину руку к своей щеке.
– Вы мне очень поможете, если будете без меня жить хорошо и мирно. – (При этих ее словах Роберта и Питер виновато переглянулись). – Потому что я могу отлучиться на очень большой срок.
– Мы не будем ссориться. Честное слово! – ответили все трое в один голос.
– И еще, – продолжила мама. – Прошу вас не задавать мне никаких вопросов по поводу того, что произошло. И никому другому не задавать этих вопросов.
Питер сразу съежился и принялся переставлять на половике свои башмаки.
– Вы мне обещаете ни о чем не спрашивать? – настаивала мама.
– Я спрашивал у Руфи, – не выдержал тогда Питер. – Прости меня, но я спросил.
– И что она тебе ответила?
– Что уже довольно скоро я про все узнаю.
– Тебе совсем не обязательно все узнавать, – сказала мама. – Это относится к папиным делам, а что ты в них понимаешь?
– Так это касается правительства? – вмешалась Роберта. – Ведь папа же работает в правительственном учреждении.
– Да, – ответила мама. – А теперь, милые, пора спать. Не переживайте. Рано или поздно все образуется.
Мама вздохнула и расцеловала детей.
– Завтра утром, как только проснемся, сразу начинаем быть хорошими, – объявил Питер на лестнице.
– Почему не сегодня? – спросила Роберта.
– Что же можно сегодня успеть, глупая?
– По крайней мере, надо уже сейчас почувствовать себя хорошими. И не обзываться.
– Обзываться – это значить давать прозвища. А я же не сказал «Бобби», я сказал «глупая».
– Ну тебя, честное слово.
– Ты не обижайся. Это я, как папа говорит, любя. Спокойной ночи.
Девочки сложили свои платья с необыкновенной аккуратностью. Пожалуй, это было единственное хорошее дело, которое они успевали сделать сегодня.
– Вы так себя ведете, как будто ничего не случилось. Вы думаете, это только в книгах что-то случается. А мне вот кажется, что у нас теперь СЛУЧИЛОСЬ! – говорила Филлис, разглаживая свой передник.
– Я больше всего боюсь, когда случается то, от чего маме плохо, – поддержала сестру Роберта. – Все просто ужасно.
Несколько недель дела в доме шли из рук вон плохо.
Мама заглядывала на короткое время и опять уезжала. Сначала рассчитали горничную. Потом приехала погостить тетя Эмма. Тетя была гораздо старше мамы. Она отбывала за границу работать гувернанткой. Тетя Эмма всецело была занята подготовкой своего гардероба. Все ее платья были неприглядные, мрачные. И они были раскиданы по всему дому. И казалось, что швейная машина стрекочет целый день и даже по ночам. Тетя Эмма свято верила в то, что дети должны знать свое место. Они же в свою очередь полагали, что помнить свое место не мешало бы и тете. Общались они мало. С прислугой было гораздо, гораздо интереснее. Повар, когда бывал в хорошем настроении, пел им шутливые песенки, а горничная, когда не была сердита на детей, отлично изображала кудахтанье наседки, звук открываемой бутылки шампанского и мяуканье двух подравшихся котят. Слуги таили от детей плохие новости, которые доставили папе два джентльмена. Но по намекам чувствовалось, что если дети попросят, то они могут что-то рассказать. И от этого детям было очень неловко.
