Айрин Хант - Недобрый ветер
Когда я очнулся, то увидел, что лежу в постели под теплым одеялом. За окном морозный ясный день, в комнате пахнет наваристым бульоном. Тут я зашелся кашлем, по чьи-то руки приподняли мою голову и влили в рот с ложечки сладкое тягучее лекарство. Кашель утих. Не было слышно ни звука, только потрескивали поленья в печи, занимавшей едва не половину комнаты, Я не мог понять, где нахожусь, и был слишком утомлен и слаб, чтобы долго думать об этом. Кто-то сидел возле меня, тот, кто поил меня лекарством. Какой-то добрый человек. К кровати подошла девочка и остановилась у меня в ногах. На ней была просторная рубашка до колен, за ушами тугое каштановые косички, на маленьком забавном личике — веснушки. «Невзрачная девчушка», — подумал я и тут же устыдился: все-таки я очень злой. Девочка пристально разглядывала меня. Лонни, кажется, он приходит в себя. Надо бы дать ему еще бульона. Она сказала «Лонни»! Меня пронзила радость. Я с трудом повернул голову в сторону сидящего у постели человека, и, прежде чем глаза успели разглядеть его лицо, я сжался от страха, боясь, что мне померещилось имя. Но нет, все верно! Рядом с кроватью сидел Лонни, он кивал и улыбался мне:
— Тебе уже лучше, верно, Джош? Ну и напугал же ты нас!
Прошло много времени, прежде чем я смог заговорить. Язык не слушался, казалось, я позабыл все слова.
— Как вы меня нашли? — наконец выдавил я.
— На тебя наткнулась одна супружеская пара в пятидесяти милях к югу от Омахи. Ты лежал на обочине дороги. В твоем бумажнике оказался мой адрес, вот они и сообщили мне. Мы с Дженни привезли тебя сюда, к нам.
Девочка застенчиво улыбнулась. Очевидно, она и есть Дженни. Но не это сейчас важно. Какая-то страшная неосознанная беда стучалась в мое сознание. Я еще не знал, что это, не мог вспомнить, знал только, что это очень большая беда. Я снова перевел взгляд с девочки на Лонни.
Он нагнулся, и его глаза оказались на одном уровне с моими.
— Ты слишком ослаб, чтобы много говорить, но мне необходимо узнать: где твой брат? Где Джой?
И тут все вернулось, будто огромная волна накрыла меня; боль и гнусная злость, заставившая ударить Джоя; гнев и осуждение в его глазах — все вспомнилось мне. Я вспомнил хлюпавшую слякоть в ботинках, вспомнил, как упал, не имея сил подняться… В ужасе я закрыл глаза.
— Скажи мне, Джош, — услышал я снова голос Лонни, — что произошло? А потом можешь спать.
— Лонни, ему трудно говорить. — Голос девочки был полон сочувствия. — Не заставляй его.
— Мне необходимо знать. — Он подошел к печи, зачерпнул из кастрюли супу, передал миску девочке, а сам приподнял мне голову. — Я подержу, а ты его покорми.
Комок подкатил к горлу, я попытался оттолкнуть ложку. Но Лонни и не думал сдаваться.
— Поешь, Джош, тебе станет легче. Кому говорят, поешь!
Пришлось подчиниться. Я съел немного супа, даже не почувствовав его восхитительного вкуса. Лонни оказался прав — бульон словно влил в меня силы. Собравшись с мыслями, я рассказал ему главное, чтобы он понял, что случилось. Лонни иногда перебивал меня вопросами. Он хотел знать, был ли Джой тоже болен, когда мы расстались. В чем он был одет? Я вспомнил про боты, и Лонни немного успокоился. В конце я так устал, что последнюю фразу произнес уже шепотом:
— Если Джой погиб, то и я не хочу жить.
Лопни долго молчал.
— Понятно, — сказал он наконец. Потом добавил совсем другим, звонким и веселым голосом — Да не погиб он! Уверен, у него все в порядке. Джой так нравится людям. Мы отыщем его, даже если придется прочесать всю Небраску.
Он опустил занавеску, и в комнате стало сумрачно.
— А теперь спи, Джош. Тебе надо набраться сил. Не беспокойся, я позабочусь обо всем.
Я поверил ему. Вера в Лонни и усталость притупили на время мое отчаяние. Я заснул, забытье длилось несколько часов.
Когда я открыл глаза, комната была тускло освещена стоявшей на столе керосиновой лампой. Девочка куда-то ушла, а Лонни сидел у печи, подперев голову руками. Я негромко позвал его, он встрепенулся и пересел к кровати.
— Мне лучше, Лонни.
— Вот и хорошо. Ты скоро поправишься. У тебя железный организм.
— Я… долго здесь не пробуду. Не хочу быть обузой.
— Пробудешь столько, сколько потребуется.
— А вы нашли другую работу?
— Да, мне повезло. Конечно, я не разбогател, но моя семья не голодает. В наши дни и это немало.
— Это девочка ваша родственница? — Я вспомнил его рассказ об упрямой девчонке, не желающей называть его «дядя Лонни».
— Да, Дженни — моя племянница. Она с нами с четырех лет; ее родители погибли в автомобильной аварии. Она живет с бабушкой — моей мамой — в соседнем доме. Я за ними приглядываю. У меня больше никого нет.
— Славная девочка. — Мне все еще было стыдно, что сначала я назвал ее про себя невзрачной.
— Это верно, хорошая девчушка. — Он поправил на мне одеяло, разгладил наволочку. — Днем она будет навещать тебя, пока я на работе, да и бабушка тоже. Покормят, дадут лекарство.
Мы помолчали, потом я спросил о том, что не давало мне покоя:
— Лонни, как вы думаете, мы найдем Джоя?
— Обязательно найдем. Он где-нибудь поблизости. Прошло всего три дня, как мы тебя привезли. Его ищут в Омахе, Линкольне и во всех маленьких городках в округе. Этот постреленок от нас не уйдет.
— Я гнусно обошелся с ним. Сам не знаю, что на меня нашло. Джой не догадывался про жар. А я ведь бредил.
— В этом, наверное, все дело.
Лонни задумчиво глядел на меня и кивал головой, будто соглашаясь со своими мыслями. Потом неторопливо завел будильник и собрался в спальню.
— Теперь главное, чтобы ты поскорее поправился. Ни о чем не беспокойся, Джош. Найду я твоего братишку.
Остаток ночи я не сомкнул глаз — все думал о Джое, строил догадки, надеялся. Наступит ли день, когда я снова его увижу? Когда я проснулся, Лонни уже ушел на работу. Вскоре пришла его мать, тихая, робкая старушка с добрыми глазами. Умыла меня, покормила завтраком, дала лекарство. Она почти ничего не слышала и от этого казалась нелюдимой. Покончив с делами, она ушла. Я оставался один до тех пор, пока не появилась Дженни с маленьким радиоприемником. Ее было не узнать: та же просторная рубаха и голубые мальчишеские брючки, но волосы не заплетены, как вчера, в косички, а распущены и перехвачены красной ленточкой. Такие красивые, светло-каштановые кудри. Она поздоровалась, и ее щеки заалели румянцем, скрывшим веснушки. Да она просто хорошенькая! Сам-то я, наверно, похож на бродягу. Я оробел и долго не мог справиться со смущением. Она поставила радио на столик у моей кровати.
— Нам в школе задали послушать первую речь президёнта Рузвельта. Может, и тебе будет интересно?
Я и думать забыл о президентских выборах. Долгие месяцы прошли в неустанных поисках еды и ночлега. Разве то, что происходит в столице, может отразиться на моих делах? Но в тот день, 4 марта 1933 года, я готов был слушать что угодно, лишь бы отвлечься хоть на миг от страшных мыслей о Джое. Когда Дженни нашла нужную станцию, диктор уже начал репортаж из Вашингтона. Несмотря на колючий ветер, вокруг Капитолия собралась стотысячная толпа: усталые, сумрачные лица, и что удивительно — в огромной толпе царила необычная тишина. Диктор рассказывал, что по Пенсильвания-авеню движется процессия. Уходящий с поста президент Гувер ехал в одной машине с вновь избранным президентом Рузвельтом. «Лицо у Гувера — суровое и неулыбчивое, — говорил диктор. — Он не отвечает на приветствия толпы».
— Народ на него сердится, — тихо сказала Дженни. — Его обвиняют во всех несчастьях. Но ведь один человек не мог из творить столько зла. Дело не только в Гувере.
Я замахал руками, чтобы она не мешала слушать.
«Рузвельт как будто погружен в свои мысли, — продолжал диктор. — Они едут молча, новый президент, как и его предшественник, настроен невесело».
Мы долго еще слушали репортаж. Наконец, диктор сообщил, что Рузвельт медленно поднимается на трибуну, опираясь на руку сына.
— Он ведь калека, — шепнула мне Дженни, — правда, мало кто это знает. Сам он никогда об этом не говорит и ведет себя как здоровый человек. В детстве он перенес полиомиелит и не может ходить без посторонней помощи.
Голос диктора зазвенел от волнения: «Военный оркестр сыграл марш в честь президента. Мистера Рузвельта встречает Чарльз Эванс Хьюз, председатель верховного суда, который сам едва не стал президентом в 1916 году…»
— Ты про это знал? — спросила Дженни. — Его уже называли президент Хьюз, а когда подсчитали последние голоса, оказалось, что избран Вудро Вильсон.
Она смолкла, и я снова мог слушать диктора.
«Ветер развевает седины мистера Хьюза, мистер Рузвельт очень бледен; он опускает правую ладонь на Библию…»
Мне передалась приподнятость Дженни. Я услышал незнакомый голос, повторявший вслед за верховным судьей слова присяги:
