У царя Мидаса ослиные уши - Бьянка Питцорно
– Да быть такого не может. Это просто вопрос времени.
Глава шестая
Но время шло, а Тильда, похоже, не страдала ни от скуки, ни от одиночества.
В компании она говорила мало и, когда могла, старалась остаться одна, однако, к большому удивлению Лалаги и Ирен, не казалась грустной и, что ещё более странно, очень заботилась о своём внешнем виде. Она проводила долгие часы перед зеркалом, пробуя новые причёски и меняя их три-четыре раза в день, старательно подбирала аксессуары в цвет одежды. И каждый день после обеда вместо того, чтобы пойти подремать в спальню или хотя бы спрятаться в тень, как это делали Лалага с Ирен, выходила на прогулку под палящим солнцем.
Как и следовало ожидать, и на пляже, и в деревне вокруг неё начали крутиться не только мальчишки-ровесники, но и ребята постарше. Впрочем, Тильда не соизволила обратить на них внимание. А когда Серджо Ладо однажды настоял на том, чтобы сопровождать её во время послеобеденной прогулки, она вообще вела себя так, словно он придурок и отпетый хулиган.
– Не смей больше за мной ходить! Хотя... знаешь, что? Не смей даже заговаривать!
Бедняга Серджо! Вот же досада: до сих пор он считался самым очаровательным и неотразимым сердцеедом, настоящим Порфирио Рубиросой[3] Серпентарии!
О том, чтобы прогуляться во второй половине дня на яхте с тётей или кем-то из детей, Тильда даже и слышать не хотела.
– Мне хватает двух переходов в день, до вашего Конского лимана и обратно, – заявила она.
Согласно неписаному закону, прогулки под парусом во второй половине дня не считались для отдыхающих обязательными. Кое-кто из них, особенно взрослые, после сиесты предпочитал порыбачить на пристани, другие занимали себя бесконечными карточными играми на террасе бара Карлетто, где благодаря камышовой крыше и заросшей виноградом перголе было прохладно.
Страдавшая морской болезнью Лалага и без того приносила большую жертву в виде ежедневного путешествия из Портосальво до пляжа и обратно. Отчасти это компенсировалось удовольствием от купания в чистейшем море, но всё-таки жертва есть жертва, поэтому от послеобеденных прогулок на яхте она с самого детства была освобождена. Так что и племяннице синьора Пау не могла запрещать оставаться дома после обеда.
Но Тильда так ни разу и не присоединилась ни к вылазкам двоюродной сестры и её подруги, ни к их играм на улицах Портосальво или во внутреннем дворике бара, и после нескольких дней возбуждения Лалага совсем опустила руки: видимо, надеждам не суждено было сбыться.
– Она не хочет иметь со мной ничего общего, не могу же я её заставлять, – жаловалась она Ирен.
Глава седьмая
Теперь, когда Лалага потеряла всякую надежду привлечь внимание кузины, подруги вернулись к обычной жизни. И, поскольку близилось шестое июля, они решили отпраздновать день рождения Анджелины.
Зира и Форика считали празднование дня рождения давно умершей женщины безумием, а то и святотатством. Но Ирен смотрела на это по-другому:
– День рождения – это же всё равно что именины. Сами знаете, в церкви чуть ли не ежедневно отмечают именины какого-нибудь святого! А ведь святые поголовно покойники.
– Ваша Анджелина – никакая не святая!
– А кто это может знать? На могиле написано: «ярким примером жертвенности и добродетели». Если уж даже после этого она не попала на небо...
Лалага сильно сомневалась, существует ли рай на самом деле, и эти сомнения были связаны не с тем, заслуживала ли его Анджелина, а с той жизнью или, скорее, существованием, которое влачат мёртвые.
С самого «удочерения» она частенько задавалась вопросом, в курсе ли бедняжка-покойница всего этого внимания: уборки надгробия, свежих цветов, молитв, празднований дней рождения... Знает ли она, что происходит на свете? Существует ли где-то, в какой-нибудь невидимой форме, не имея тела, но обладая сознанием, позволяющим ей видеть и слышать? А то легко сказать: «рай»... Но если тело Анжелины, тлеющее в старой могиле, так до сих пор и не обрело воскрешения (а оно, как известно, произойдёт только после конца света, в день Страшного суда), то ни глаз, ни ушей у неё больше нет. И как же тогда она видит и слышит?
Вот матушка Эфизия в тот день, когда Аврора Леччис плакала по только что умершей бабушке, всё ворчала:
– Ну-ка, прекрати! Она же смотрит на тебя и, конечно, ужасно сердится.
А сидевшая
