Янис Яунсудрабинь - Белая книга
— Чистый сахар!
Дедушка высверлит дырку нужной глубины, вытащит иаверточек вместе с налипшей пробкой из мелких мокрых стружек, и тотчас по корявой коре покатятся торопливые белые капли. И впрямь казалось мне тогда, что это кровь и что березе больно — ведь рана глубокая. Однажды я робко спросил:
— Дедушка, а березе не больно, когда сверлят?
— Чего ж она не кричит? — отвечал мне дед, наворачивая паклю на широкий конец лотка.
Я смотрел, как дед вбивал лоток, как из маленькой скважины засочился сок и потек по желобку. Дед еще разок-другой пристукнул обухом топора по лотку — и вмиг брызги пеленой застлали мне глаза. Мы тут же подставили под лоток ведро. Кап-кап-кап! Ишь как потекло! Хоть и не ручьем, но и не капелью.
С этой минуты я приступал к своим обязанностям. Мне надо было часто делать обход, следить, не переполнялись ли ведерки, не относит ли ветер струйку сока вбок, мимо ведра. Тогда я срезал топкую ольховую ветку, вставлял ее в ведерко, верхний конец прислонял к лотку, и сок стекал по ней, а ветер напрасно силился сбить его с пути.
Я выуживал из ведерка мух, которые жадно устремлялись в него, а потом, распластав крылышки, отчаянно перебирали лапками, пытаясь выплыть, но не двигались с места. Приползали попить соку и муравьи и, позабыв осторожность, тоже тонули. Они лежали на дне, будто скрюченные черные цветочные рыльца. Иной раз утопленников набиралось так много, что сок бывал то ли с горчинкой, то ли чуть кислил.
Мне надлежало охранять сок и от школяров, потому что ополдень в нашем березнячке так и поблескивали козырьки школьных фуражек. Домашние посылали меня гнать непрошеных гостей. И я, гордый и важный, грудь колесом, шел выполнять поручение. Деревянные башмаки прибавляли мне росту, но как только я подходил поближе и видел, что у ведерок толпятся большие мальчишки, целый пяток, а то и десяток, храбрости у меня убавлялось/
— Эй, малый! Хочешь хлебнуть глоточек? — кричали они мне.
А я только стоял и глазел на них, прижавшись к стволу березы или осины.
Мальчишки опускались на корточки, наклоняли ведерко и, припав к нему, пили. Много соку выплескивалось на землю, а я только стоял и смотрел.
Сколько раз бывало — ребята все еще торчат у ведерок, а в школе уже звенит звонок. Тут они как припустят напрямик по болотцу, как поскачут с кочки на кочку — только брызги из-под пят во все стороны. Ведерки с соком они кидали где попало. Я ставил ведерки на место и страшно гневался:
— Бесстыдники! Воры! Разбойники!
И все же соку у нас набегало вдоволь. Мы наполняли и бочку, и кадушку, и несколько бутылей. До чего же вкусное питье — забродивший березовый сок! Молодые парни чертили на большой кружке мерки — отметины, а напившись, крякали от удовольствия:
— Вот это пиво так пиво!
Нам и на троицу хватало этого пива, которое, как говаривал хозяин, наварил для нас сам господь бог.
Когда на березах из рыжих сережек пробивались зеленые листочки, сок мутнел. И на вкус бывал кисловат, а на лотке кое-где появлялся густой, вроде сливок, налет. Дедушка говорил, что теперь подсочка березам во вред и больше пускать им кровь нельзя. И опять мы с ним вместе шли в березнячок. Дед вытаскивал из стволов лотки, а в ранки загонял затычки из сухого дерева, так что даже и неприметны были шрамы. И мне всегда представлялось, будто деревья тотчас выздоравливали и радостно смеялись.
Спустя дня два-три на березах уже вырастали большие зеленые листья. Войдешь в рощицу — от душистого запаха закружится голова. Так и тянет лечь ничком на землю, болтать ногами и смотреть, как в молодой мураве копошатся жучки и букашки, радуя глаз всеми красками земли и неба.
ЧЕРНЫЕ РАКИ
Оказывается, раки черные! Когда Шукав уходил их ловить, то, бывало, я как встану поутру, — вижу большие плошки, доверху полные раков, но не черных, а ярко-красных. И лишь когда мне самому довелось вместе со взрослыми пойти на реку, я своими глазами увидал это чудо.
Каждую весну наши домочадцы ходили ловить раков на большую реку, и как только я немного подрос, пообещали и меня прихватить с собой. Но сперва мне надо поработать. Возле овина лежала груда березовых чурок с гладкой корой. Вот я и трудился под весенним солнышком — сдирал с них бересту. Бабушка клала куски бересты на печь, и там они скручивались свитками и так высыхали, что, можно сказать, издали вспыхивали от малой искры.
Едва схлынули первые вешние воды, мы погожим тихим вечером набили сухой берестой мешки и отправились в путь. Народу набралось — целая орава: бабушка, дед, дядя, хозяйка и Катрэ. Мы шли в вечернем сумраке, переговаривались вполголоса. Все обули постолы, чтобы спокойно шлепать по грязи и лужам. Я этому был очень рад и сразу, как вышел с прогона, будто ненароком, заскочил в лужу. Ой, какая холодная была в ней вода!
До реки надо было пройти версту с гаком. Дойдя до Бичской поймы, мы увидели, что она еще под снегом. В низине глухо плескалась река, и я ее испугался. Но когда мы к ней подошли, страх мой пропал: у берега было неглубоко, значит, мы будем ходить по мелководью.
Речка вышла из своих летних берегов и затопила пойменные луга на излучинах.
Взрослые стали готовиться к ловле раков. Они вынули торбы, и каждый повесил себе торбу на плечо. Потом накололи бересту на длинные железные вертела и подожгли. Наша Катрэ боялась живых раков, поэтому ей дали мешок с берестой, наказав беречь от воды. Ну, а мне было велено подносить раколовам бересту, как только замечу, что пламя слабеет. Поначалу такое занятие показалось мне очень увлекательным, но вскоре я начал сетовать на свою долю: ведь я бегал без передыху и ни минутки не мог спокойно понаблюдать, как кружит, как играет вода.
Только вспыхнули огни — раки сразу же один за другим стали попадать в торбы. То и дело дед пригибался, опускал руку в воду, вытаскивал рака и совал в торбу. Чуть подальше точно так же наклонялись и хозяйка, и все остальные раколовы. С кусками бересты под мышкой я перебегал от одного к другому и все просил, чтобы показали мне рака, но им было недосуг возиться со мной. Ну и не надо, сам увижу, и я стал ходить за бабушкой следом и присматриваться. И так я их высматривал, что бабушка меня не отпускала. Дескать, зоркие у внука глаза, пускай помогает. Еще бы не зоркие! Она мимо проходит, а я вижу: вон трава пробивается, а в ней лежит большой черный рачище и лапками шевелит. Я вздрагиваю и, боясь, что рак меня услышит и сбежит, шепчу:
— Гляди, вон где! Но он черный!
Бабушка усмехнулась, воротилась и ухватила рака. Только тут я узнал, что живые раки черные, а вареные — красные. Ну и чудеса!
И вот бреду я по воде за бабушкой и смотрю во все глаза. Под конец я так пригляделся к этим черным катышкам, что попробовал и сам одного поймать. Не тут-то было! Только руку протянул, рак выставил клешни да так грозно, так воинственно, что мне пришлось спасаться бегством. В другой раз я подкрался потихоньку, но едва дотронулся до рака пальцем, он задергал хвостом и уполз на глубину. Бабушка побранила меня и сказала, чтобы не совался без толку, а то руки застужу.
— Видишь, у меня какие! — И она показала правую руку.
Рука была красная, опухшая.
Мы ловили раков до тех пор, покуда не опустел мешок с берестой. Но торбы наши к тому времени наполнились, а мы успели пройти немалый путь вдоль берега мимо Понтагов, мимо Биланей, Квичей, Бергишей, до Пулпской поймы, тоже покрытой снегом. Ночь была па исходе. Задул ветер, порою он гнал дым нам прямо в глаза. От копоти мы стали черными, как негры.
На обратном пути мы обсуждали все события минувшей ночи. Дядя руками поймал налима фунта на три и рассказал, как это ему удалось.
— Не надень я рукавицу да не ухвати его покрепче, наверняка бы ушел. Он же скользкий — хуже мыла.
Мы возвращались домой через Бергишский выгон по кочкам, по лужам. Взрослые спешили, и я бежал за ними трусцой. То и дело спотыкался, падал и всякий раз давал себе зарок больше на реку не ходить. Какой от этого толк? Ни единого рачишки не поймал, только вымок да прозяб, а тут еще всю дорогу бегом беги.
Но когда мы воротились домой и я лег подле матери в теплую постель и услышал, как в повешенных на крючке торбах шепчутся раки, такой меня взял задор, что я — только позови, — спотыкаясь и падая в темноте, снова бы пошел на реку.
— Да чего ты крутишься, спи! — рассердилась мать. Но я еще долго не мог уснуть. Я так торопился жить.
СЕЛЕДКА
Не раз я слыхал, что селедку с картошкой с одинаковой охотой ест и нищий и царь. Не знаю, ест ли царь селедку просто-напросто с печеной картошкой, но у нас, когда случалось купить селедку, ели ее именно так. Бывало, схватишь горячую картофелину, чуть оботрешь золу о штаны и сдавишь в руке. Пах! Корочка лопнет, и покажется дымящаяся мучнистая мякоть. Мы были бережливы и поэтому ели картошку с шелухой. Все не только говорили, но и верили, что это очень полезно.
