Звезды не гаснут - Нариман Джумаев
Словно сказочная мелодия, звучали в ушах Эджегыз эти невероятные, удивительные слова. И таким же удивительным был для нее сам Поладов. Она чувствовала, что он верит в каждое слово, которое произносит. Поразительно. Как же можно выучить такое количество людей? Где взять столько учителей, столько школ? В ауле грамотных можно по пальцам перечесть. А дворцы? Невозможно достать обыкновенных гвоздей. Как же будут строиться дворцы? А может быть, все, что рассказывал ей Поладов, просто сказка, красивая, но несбыточная мечта? Но тогда зачем эти сказки ей, матери взрослых сыновей?..
За дверью раздался шум.
— Шагайте живее, гады!
Первым, шатаясь, вошел Худайберды. За ним показался бывший мулла. Милиционер подтолкнул их и закрыл за собою дверь.
— Товарищ Поладов! По вашему указанию доставил… вот этих. — И он отдал честь.
— Где ты их нашел?
— Известно, где. В доме Мурзебая. Пили водку и орали.
— Врешь, — крикнул Сахиб. — Я не ты, водки не пью…
Поладов пристально посмотрел на него, и под этим взглядом бывший мулла осекся.
— Мы, между прочим, вызвали тебя не из-за того, что ты пьешь водку. — И глаза Поладова сверкнули огнем, не предвещавшим ничего хорошего. — Ты клевещешь на представителей народной власти и не согласен с постановлением о равенстве мужчин и женщин. Или это неправда?
Сахиб-мулла побледнел.
— Ошибиться может каждый, — сказал он, стараясь унять дрожь. — Могли допустить оплошность, товарищ Поладов. Немного у нас еще политических знаний… в этом все дело.
— Хорошо, что вы признаете это. Мало знаний? Выход есть. Как раз сейчас в Ашхабаде открываются курсы учителей. Вот мы тебя туда и направим. Сделаем из тебя человека на пользу трудящимся.
— Не мальчик я, чтобы идти в школу учиться…
— Не учиться, а перевоспитываться. А не хочешь — придется тогда отвечать за клевету.
— Нет, лучше, конечно, учиться, товарищ Поладов.
— Договорились. — Взгляд Поладова задержался теперь на секретаре. — Тебя я назначаю учителем. Будешь вести ликбез.
Худайберды закивал.
— И еще. Я требую, чтобы ты стал настоящим помощником товарищу Дурдыевой. Предупреждаю тебя в последний раз. И если узнаю, что ты снова начал вилять хвостом в пользу классового врага, — пощады не жди. Тот, кто не порвет окончательно и бесповоротно с тунеядствующими и враждебными пролетариату элементами, будет сброшен в мусорную яму истории. Заруби это себе на носу.
Поладов придвинул лежащий на столе наган к Эджегыз.
— Берегите, товарищ Дурдыева, революционное оружие. Будьте бдительны. Классовый враг еще не уничтожен окончательно. Он еще жив и, притаившись, ждет удобного момента.
Падавший из окна свет тускло поблескивал на стволе нагана.
— Бери, Эджегыз!
Но Эджегыз никак не могла решиться. Зачем ей оружие? Ведь она не собирается никого убивать. Да и как можно выстрелить в человека?
Похоже, что Поладов догадался о ее мыслях.
— А что ты сделаешь, если на тебя и твоих детей набросится враг? И тогда Эджегыз протянула руку к нагану.
— Давно бы так. Вот теперь ты тоже боец. — И он стал натягивать шинель, а когда он повернулся, Эджегыз увидела неумело поставленные заплатки и подумала, что Поладов, наверное, очень одинок.
* * *
Каждый раз, приезжая в районный центр, Тахиров останавливался у памятника Гинцбургу. И каждый раз он снова видел, как тот стоял под наведенными на него стволами ружей — непреклонный и гордый боец революции, умирающий с улыбкой победителя. «Он не боялся смерти, потому что постиг глубинный смысл жизни, — подумал однажды Айдогды. — Ведь двум смертям не бывать, и не прожитыми годами измеряется ценность жизни, в конце которой все равно стоит смерть, а тем, как и для чего ты жил». Лучше сгореть, осветив на мгновенье мир, как молния, чем долгую жизнь тлеть, как навоз. В подвиге — вот в чем высший смысл жизни.
Но разве в том, что предложили ему сегодня в райкоме, есть возможность для такого подвига?
Предложение Поладова прозвучало для него слишком неожиданно. После возвращения из армии он работал мирабом[6], потом некоторое время руководил районной организацией Осоавиахима. Но милиция…
— Не нравится мне эта работа, — честно признался он.
— Ты все еще ненавидишь классового врага, товарищ Тахиров, или теперь уже нет?
— Какой тут может быть разговор, товарищ Поладов?
— А вот какой. Если ты не будешь бороться с врагом, я не буду, другой, пятый, кто же будет?
…Айдогды задумался, вспоминая этот разговор, и не заметил даже, как оказался у дверей райотдела милиции.
— Тахиров! Кого я вижу! Что привело тебя к нам?
И начальник милиции Сарыбеков с притворным дружелюбием поднял брови. Только в это мгновение по-настоящему понял Тахиров, почему именно он не хотел идти работать в милицию. Он не хотел подчиняться Сарыбекову. Он не любил его, не доверял ему, хотя для этого, казалось, не было причин — ведь тому, что Сарыбеков работал среди белых по поручению нашей разведки, поверили уже все, даже Поладов. Только не Айдогды. Возвращаясь мысленно в далекое уже сейчас детство, он снова и снова слышал голос Сарыбекова: «Такие не отрекаются от своих убеждений… Большевик до мозга костей».
Но разве это плохие слова? И разве не повторил бы их сейчас сам Айдогды? Да, повторил бы. Но не таким, нет, не таким тоном. Он произнес бы эти слова с восхищением, но не было восхищения в голосе Сарыбекова тогда, много лет назад. Только этого не доказать.
Сарыбеков пробежал глазами письмо, присланное из райкома, и с озадаченным видом почесал лоб.
— Жаль, что ты не пришел к нам хотя бы днем раньше. А на сегодня у нас полный штат. Все места заняты. Вот получим дополнительные штаты, и тогда — добро пожаловать в милицию.
Сарыбеков дружелюбно улыбался, при этом его маленькие усики смешно шевелились, но Айдогды был уверен, что начальник милиции в душе насмехается над ним.
— Я не напрашивался к вам на работу, — отрезал он. — Товарищ Поладов объяснил мне, что передовая классовой борьбы проходит сейчас здесь, и направил меня сюда, как коммуниста. Если у вас есть какие-нибудь вопросы —
