Звезды не гаснут - Нариман Джумаев
— Не давайте… Гарагулаку… стоять… поводите его… а то погибнет, — хрипел Мамед. — Братья, не дайте погибнуть коню.
— Полежи, полежи немного. Посмотрим за твоим Гарагулаком, — сказал старший дозора и накинул на коня попону.
* * *
А пустыня молчала.
«Почему они не стреляют? — думал Горелик. — А, понятно. Хотят обойтись без лишнего шума. Слышны ли отсюда выстрелы в Ортакую? Вряд ли? Значит, они не знают нашего расположения… Как бы то ни было, время работает на нас. А как там Айдогды? Только бы продержаться. Ведь в штабе ждут от нас донесений, и раз их нет, наши рано или поздно забеспокоятся, начнут разыскивать нас».
«Они хотят взять нас живыми, — думал в это же время Тахиров. — Но живым я им не дамся».
И тут на вершине бархана, прямо напротив того места, где залег Тахиров, показался человек. Это был старик, и он был безоружен и не похож на басмача. Стащив с себя мохнатую шапку, он помахал ею.
— Эй, сынок, — сказал он дружелюбным голосом. — Давай поговорим.
— А кто ты?
— Я старейшина племени. Я туркмен, как и ты.
— Если ты старейшина и туркмен, что ты делаешь в этой банде басмачей?
— Мы не басмачи, сынок. Простые кочевники.
— А зачем стреляли в меня?
— Разве мы стреляли в тебя? Ты видел — одной пулей был убит твой конь. Разве у нас не было второй пули? Но мы не хотели твоей смерти. Нет у нас к тебе вражды — живи, наслаждайся жизнью. Тебе надо еще жениться, я вижу, надо оставить после себя потомство. Мы тебе зла не желаем…
— Зла не желаете, а посреди пустыни оставили меня без коня.
— Это чтобы ты не сообщил своим командирам о нас. Ты красный воин, мы — свободные люди пустыни. Мы только не хотим никому подчиняться, а сами никого не трогаем. Брось нам свое оружие и, клянусь кораном, мы не причиним вам зла, пойдем своей дорогой, а?
— Я вижу, яшули, ты хитрый старик. Хочешь ватой перерезать нам горло.
— Подумай еще немного, сынок. Ведь на этом свете лучше, чем на том. Зачем ты сам туда спешишь?
Гул самолета заглушил его слова. Горелик нацепил фуражку на ствол карабина и помахал ею, но в тот же момент она упала на песок, пробитая пулями.
Когда основные силы полка добрались до вала Оджарлы, басмачей там уже не было.
* * *
Мамед Широв не спал. В мозгу у него словно завелся пчелиный рой. Дз-з-з, д-з-з… Ты предатель, Мамед. Д-з-з… Трус… д-з-з…
— Не мучай себя, браток, — услышал он голос Горелика.
— Знал бы ты… знал бы мою вину. Ведь я…
— Я знаю, Мамед.
Сердце у Мамеда остановилось.
— Откуда?.. откуда знаешь?
— Когда ты… когда ты корчился на песке, я посмотрел тебе в глаза.
— Что мне теперь делать, скажи? Как жить?
— Отец говорил мне: «Только человек, потерявший совесть, может обмануть друга». Но разве ты такой? Нет, ты просто растерялся. Верно? Это может случиться с каждым. И все-таки я верил, что ты придешь к нам. И разве ты не пришел? Ты спас Айдогды и меня от верной смерти. Ты искупил свою вину. Спи, браток…
И только тут Мамед успокоился. Огромный улей в его голове утих. Только тут он почувствовал, как устал.
Через мгновение он уже спал…
Эскадрон выступил еще до рассвета. Словно боясь растаять с наступлением дня, грустно поблескивали в светлеющем небе звезды, вечные свидетели бесконечной реки по имени Время. Наступающий день все гасил и гасил звездный свет, расширяя горизонт, и, гордясь своим простором, пустыня на дальнем краю сливалась с небом.
Бескрайний, родной Каракум! Копыта коней топчут сейчас твой чистый, словно небо, песок. Понимаешь ли ты, что происходит, ощущаешь ли боль, томится ли твоя вечная душа? Или тебе это безразлично, и ты не вмешиваешься в этот спор, что ведут меж собою люди, и ты с равным вечности безразличием терпишь людскую несправедливость…
Взметая песок, примчался командир дозора.
— Приказано вашему эскадрону занять позиции на этом рубеже, — передал он комэску Атаеву. — Основной бой принял на себя второй эскадрон…
Зарядив карабин, Тахиров приготовился к бою. Сердце его билось рывками. Вот сейчас… сейчас покажется враг. Тогда он прицелится и, как учили на занятиях, плавно потянет спусковой крючок. И смертоносная пуля начнет свой неумолимый полет. «Пока я не убивал еще никого. Но враг должен быть уничтожен, к нему не может быть никакой жалости. Выстрел — и смерть. Каков же он будет, первый человек, которого я убью? Молодой или старик, вроде того яшули? Закоренелый преступник, убийца, чьи руки обагрены кровью жертв, или обманутый наемник, батрак, ничего не видевший в своей жизни? Но кто бы это ни был — это враг, и мой долг — убить его…»
Стрельба усилилась и резко оборвалась. Наступила тишина, такая неожиданная и огромная, словно небо внезапно опрокинулось на степь и разом приглушило все звуки.
Потом запели птицы — одна, другая… и вот уже звонкие птичьи голоса принялись кромсать на куски тяжелое покрывало тишины. Прямо перед глазами Тахирова на ветке саксаула как ни в чем не бывало вертелась и охорашивалась пеночка. Неужели кончился бой?
Так оно и было. Бой действительно кончился. Окруженные со всех сторон, басмачи предприняли отчаянную попытку прорваться и ринулись в атаку. Теперь те, кто остался в живых, молча сидели на склоне двугорбого холма; остальные нашли себе могилу и обрели вечный покой в песках пустыни. А только что насыпанный бугор — братская могила тех, кого сразила басмаческая пуля.
…Атаев, как всегда, говорил коротко:
— Вы отличились в этой операции. Даю вам рекомендации для вступления в партию. Держите.
— Я не достоин… не достоин стать коммунистом, товарищ комэск, — сказал Широв.
Атаев посмотрел на него внимательно.
— Мы оцениваем людей не по словам, а по поступкам, товарищ Широв. В том, что нам удалось окружить и ликвидировать эту банду, немало и вашей заслуги.
— Товарищ комэск, — обратился к Атаеву Горелик. — Разрешите… доложить. То, что наша разведка оказалась удачной, — простая случайность…
Тонкие брови комэска Атаева нахмурились, лицо потемнело.
— Выходит, вы заслуживаете не награды, а трибунала?
Никто не проронил ни слова. Молчание нарушил командир.
— Вы искупили свою вину. И тем, что выполнили задание, но еще больше тем, что не скрыли своего проступка и не побоялись открыто признаться в нем. Для этого вам потребовалось не меньше мужества, чем в бою. Вы
