Оскар Хавкин - Всегда вместе
Тогда все трое, друг за другом, вошли в зимовье.
— Лыжный кросс Новые Ключи — Урюм, — учтиво ответил Троша, подходя к столу.
— Зойка, — сказал Малыш, вытирая ладошкой глаза, — мы же тебя любим, дура ты упрямая!
— Даже я, — подтвердил Трофим.
Зоя подняла на него насторожившиеся глаза, но встретила еще невиданный ею очень добрый, очень внимательный взгляд.
А Захар Астафьев сел рядом с нею на скамейку и молча положил теплую ладонь на покрасневшие, ледяные коротенькие ее пальцы.
— Вот что, — распоряжался между тем Трофим: — каждому своя работа. Захар тащит хворост и топит плиту. Малыш разделывает дичь и готовит ужин. А я утешаю Зою.
Скоро зимовье наполнилось дымом от давно не топленной печки. Затрещал, живо сгорая, сушник, и вкусно запахло из большого чугуна, расшумевшегося на плите.
Трофим разыскал в комнатке зимовщика большую миску, ложку, налил бульону, положил несколько кусков белой глухариной грудинки.
— Суп пейзан, как значится в меню нашей столовой, — сказал он, ставя миску перед Зоей. — Больше посуды нет, граждане, каждый ест своим методом.
Ребята пили бульон из кружек, а куски мяса разложили прямо на столе.
Зоя опустила ложку в бульон, и крупные слезы закапали в большую алюминиевую миску.
— Зоя, — строго сказал Трофим, — не солите, пожалуйста, бульон — Тиня уже солил.
Тогда Зоя подняла глаза и улыбнулась.
— Вот так-то лучше, — с удовлетворением сказал Троша. — А теперь спать. Завтра, — объявил он, — участники кросса возвращаются хотя и с полпути, но с призом.
12. Директор рудника
Дверь учительской раскрылась резким движением. В комнату стремительно вошел коротконогий, розовощекий юноша в костюме полувоенного образца.
Это был секретарь райкома комсомола Спиридон Горкин. С ним Хромов познакомился еще осенью в Загоче.
— Спиря! — обрадовался Геннадий Васильевич. — Вот молодец! Не забыл, выходит!
Горкин сразу же после окончания педагогического техникума попал на Новые Ключи, проработал в рудничной школе несколько лет и только с весны прошлого года оставил ее.
— Приехал, Геннадий Васильевич, приехал, — отвечал юноша. — А где Платон Сергеевич?
— У Владимирского.
Горкин поздоровался за руку с учителями и сразу же обрушился на всех.
— Наколбасили, — звонким, крепким тенорком выговаривал Горкин, — а теперь расхлебывай за вас!
— Горкин, — холодно заметила Гребцова, — может быть, мне лучше уйти? Или придется выслушивать грубости?
— Это он умеет, — спокойно вставил Геннадий Васильевич.
— Да поймите, Варвара Ивановна… — Горкин покраснел, для чего-то схватил линейку со стола и начал ударять ею по руке. — Поймите, не могу я быть равнодушным при таких происшествиях, да еще в моей родной школе.
— Значит, вы думаете, что я… что мы равнодушны! — Гребцова смотрела в окно. — Тогда снимайте, если не хотите разобраться.
— Ну вот! — поморщился Горкин, будто ему за ворот капнули холодной воды. — Я и прав-то таких не имею.
Он долго расспрашивал учителей обо всем: о здоровье Мити, о настроении Кеши и настроениях ребят. Заинтересовался занятиями с геологом и кружком Бурдинской.
Наконец он повернулся к Хромову:
— Вы член бюро комсомольской организации? Пойдемте вместе к Владимирскому. Кстати и Платон Сергеевич там.
Директор рудника взволнованно расхаживал по кабинету, останавливаясь то у окна, то у письменного стола, то у шкафа, машинально беря минералы и вновь кладя их на место. У стола, справа, уложив длинные руки на зеленом сукне, неподвижно сидел Кухтенков.
— Садитесь! — отрывисто пригласил Владимирский, будто вызвал на совещание.
Хромов и Горкин переглянулись. Первый чувствовал себя как-то связанно, неловко, но Горкина, видимо, трудно было смутить.
— Ну, чего панику навел, Владимир Афанасьевич? — прозвенел он своим тенорком, будто ничего особенного не случилось.
— Ты еще спрашиваешь! — возмутился Владимирский. — Сынишка третий день в постели!
— Отлежится — встанет.
— Отлежится? Взглянул бы ты на него: чуть не в кровоподтеках весь…
— Наука парню! Будет с уважением относиться к коллективу.
— Спиря!
— Был Спиря, а теперь Спиридон Гаврилович.
— Все равно. Мальчишкой был, мальчишкой остался, — махнул рукой Владимирский.
— Старо, Владимир Афанасьевич. Старо и неумно.
— Постой, Горкин. — Владимирский помолчал и, поморщившись, как от боли, сказал. — Давай говорить серьезно. Это не шуточка: из интерната убегают, драки между школьниками. Полный развал воспитательной работы.
— А я серьезно и говорю. Скажу то же самое, только другими словами. Я их не оправдываю, — кивнул Горкин в сторону учителей, — у них свои промахи… А вот товарищ Владимирский, — эти слова Горкин произнес с необыкновенной горячностью, — не хочет понять, что он оболтуса из своего сына выращивает, а не советского человека! За что ты ему в прошлом году велосипед подарил, а в этом году — ручные часики? За что? Третий год он без испытаний из класса в класс перекатывается. Под твоим нажимом это делается…
Все больше краснея и, видимо, от смущения приходя в ярость, Горкин продолжал наступать на Владимирского:
— Ты думаешь, Владимир Афанасьевич, это не удар по школе? В какое положение это ставит учителей! О Митеньке я и не говорю: ты, хотел или не хотел, но развил в нем высокомерие к товарищам, неуважение к труду учителей. Ведь ему все легко достается, без напряжения, без приложения собственных сил.
Владимирский слушал Горкина, опершись руками о край стола. Желваки бегали на скулах худощавого властного лица. Поглядывая на Кухтенкова, он сдерживал себя.
— В общем, Владимир Афанасьевич, не порадует тебя потом сынок. Плохой тебе будет из него помощник. И государству нахлебник!
— Какой он будет помощник, — начал Владимирский, — это не твоего ума дело…
Горкин досадливо махнул рукой и сел на диван рядом с Хромовым.
Кухтенков придвинул Владимирскому коробку «Северной Пальмиры»:
— Закурим. И успокойтесь… Вот что, Владимир Афанасьевич: вы спрашивали Митю, за что его Кеша?
— Да. Митя давно замечал, что Евсюкову не нравится его дружба с Линдой. И дневник он взял с целью осрамить Митю. Все ясно.
— Эта ясность от незнания, Владимир Афанасьевич, — сухо, но вежливо возразил Хромов. — Кеша избил Митю не за дружбу с Линдой, а за то, что он оскорбил коллектив. И его, Кешу, обидел.
— Выходит, Хромов, что вы лучше знаете Митю, чем его отец? — сердито оказал Владимирский.
— Не берусь это утверждать, но факт остается фактом. Да вы и сейчас говорите не как отец, а как директор рудника. Отец должен понять, что его сыну, советскому школьнику, не подобает наплевательски относиться к своим товарищам, которые требуют одного: чтобы он у шлея как следует! Что касается дневника, то я убежден, что Кеша его не брал. И ребята этому не верят.
— Выходит так, — оказал со спокойствием бешенства Владимирский, — выходит так, что сына моего избили, а виноват он. И я… Вы тоже так считаете, Платон Сергеевич?
— Как вы думаете, Владимир Афанасьевич, — заговорил Кухтенков тихим, ровным голосом, словно в раздумье, — если бы мы собрали ребят и спросили их, на чьей они стороне — на стороне вашего сына или на стороне Евсюкова, что бы они ответили?
Владимирский покосился на учителей:
— Ну, если их так дурно воспитали…
— Не упорствуйте. Пусть мы их еще плохо воспитываем, но это честные, хорошие советские дети. Наши дети. И они будут за того, кто выступил защитником коллектива. Евсюков, конечно, должен быть наказан. За самоуправство. И это сделают педагоги и сами комсомольцы. Но худо будет для школы, если Евсюков поймет, в чем он виноват, а Митя и его отец не поймут.
Кухтенков помолчал.
— Владимир Афанасьевич, — добавил он, — я честно окажу: и школа виновата. Давайте вместе исправлять общую вину.
Владимирский откинулся за спинку кресла. Он будто сразу постарел. Глаза его были закрыты, Кухтенков молча встал, налил из графина воду и поставил стакан перед Владимирским. Горкин даже с некоторым сожалением посматривал на директора рудника.
— Владимир Афанасьевич, — мягко сказал секретарь райкома, — пойми, тебя целыми днями не бывает дома: то ты на строительстве гидравлики, то выезжаешь в район, то тебя вызывают в Читу. Воспитывает его старая бабка… Часто ли ты с ним разговариваешь вообще, и не только о школе, об учебе? Вот и прозевал…
— Нехорошо, — тихо сказал Владимирский, открыв глаза, — нехорошо, товарищи… Если я директор рудника, значит можно мне позволить заблуждаться? Не-хо-рошо! — в третий раз произнес он.
— Что же, товарищи, — директор школы встал и обратился ко всем, — давайте исправлять и исправляться.
