Айвен Саутолл - А что же завтра?
Снег, Сэм. Настоящий снег!
Волнуясь, все еще не веря, что это наяву, Сэм протянул ладонь.
Вот он кружится в воздухе. На самом деле. Тот же, что на горе Эверест. Тот же, что на Южном полюсе. Куда же он девается, когда достигает земли? Мгновение, и его нет.
Белые хлопья в воздухе все гуще, гуще и гуще… Наглядись хорошенько, Сэм! Подумать только! Легкий, как перышко, мягкий, как пух, и плотный, как стена. Но через эту стену можно пробежать. Будто летишь, будто взлетел высоко-высоко в воздух.
Будто ты — птица, а снег вокруг — облака. А что, мог бы я взлететь, если бы захотел?
Смотрите же, смотрите! Повсюду снег! И я, Сэм, весь в снегу! За свои четырнадцать лет четыре месяца и девять дней я никогда еще не видел снега. Никогда! Никогда! Никогда! Ух ты! Ну кто бы поверил! Здесь идет снег! Я-то думал: чтобы увидеть снег, уж не знаю сколько миль надо проехать, может, тысячу, может, миллион.
Эй, кто тут есть? Настоящий снег! Я никогда еще не видел снега.
Да посмотрите же вокруг!
Снег повсюду. Побелил землю. Кружится в воздухе. Словно это миллионы цветов, миллионы лепестков. Словно это крылышки миллионов бабочек, но только еще мягче и нежнее. Снег летит, такой мягкий-мягкий.
Почему об этом никогда не говорят? Почему этому не учат в школе? Что бы им сказать:
«Высунь-ка, друг, наружу свой нос и узнай, что такое жизнь».
До чего же снег красивый! И какой чистый! Как приятно ловить его руками!
— Эй, мистер! Настоящий снег!
— Да, мальчик. Настоящий снег.
— Ужасно красиво. Ведь правда красиво?
— Глядя на тебя, я бы сказал, да. Красиво. Но сойди-ка лучше с проезжей части. Другой бы на моем месте мог бы и не остановиться. Будет ехать мимо какой-нибудь болван на полной скорости, вместе того чтобы дома сидеть от греха подальше.
Раскачиваешься, зацепившись одной рукой за гибкое деревце, туда-сюда, с носка на пятку, и смотришь, как снег обрушивается каскадом вниз, точно карты из колоды, и растекается, точно волнующееся море. Сэм улыбается, кусает губы, и от волнения к горлу у него подступают слезы.
Ух!
— Скажите, а здесь часто идет снег? — приходится кричать, потому что звуки приглушены, словно бы тонут в мягком. Человек в кабине грузовика может не расслышать, а очень важно, чтобы расслышал. Сэму надо поделиться.
— Примерно раз в семь лет, мальчик.
Вот это да! Подумать только, какая красота валится с этого огромного страшного неба!
Да это гениально!
Подумать только! Всего раз в семь лет!
Подумать только! И именно сегодня, когда здесь он!
Подумать только! Такой снег!
— Полезай-ка ты лучше сюда ко мне, мальчик, — сказал человек. — Слишком долго оставаться под снегом все же не стоит.
Сэм, это ведь тебя приглашают.
А ты не ослышался?
Интересно, что это за машина такая, «форд» или «шевроле»? Кузов деревянный? Из досок с брезентовым верхом? Машина мелко дрожала, словно холод добрался и до ее скрипучих суставов. На переднем стекле налипла кучи снега.
— А куда вы едете, мистер?
— В Монбалк.
Сэм медленно покачал головой:
— Это где, мистер? Это в Гипсленде? За перевалом? Ах, смотрите… Снег перестал падать.
— Мальчик!
Голос стал строгим. Лицо у человека было морщинистое, и лет ему по виду было очень много. А может, таким его сделали долгие дороги и жизнь среди гор.
— Да, сэр, — отозвался Сэм.
Дверца с пассажирской стороны приоткрылась. С земли до нее было очень высоко.
— Залезай.
Может, это «остин», а может, «бьюик»?
Сэм закинул длинную ногу и полез. Вот это да! Забрался и сел рядом с водителем на сложенном холщовом мешке. Внутри тоже был снег. День чудес! Сэму случалось ездить в автобусе по Кентербери-Роуд, но это совсем другое дело.
— Ух!
— Затвори дверцу.
Сэм с силой хлопнул дверцей. Может, это «рено», а может, «эссекс»?
— Нет, — сказал человек. — Это не в Гипсленде и не за перевалом. Но вообще-то в том направлении.
— Смотрите, снег… Снег пропадает. Посмотрите, он тает. Разве он не останется?
— Может, и останется. Трудно сказать. До вечера еще далеко.
Сэм сидел в кабине. Прямо перед ним, рукой можно достать, ветровое стекло. Конечно, это не легковая машина, но все-таки машина. На дне кузова валяются капустные листья. Вот рулевое колесо. А вот часы. А это рычаги, на которые нажимает водитель.
Здорово!
— Мальчик, — сказал человек. — Давай напрямик. Ты не из рыцарей большой дороги?
Внутри у Сэма что-то дрогнуло. Неужели у него такой отчаянный вид? Голос сорвался на фальцет:
— Вы хотите сказать, что я разбойник?
— Разбойник? Нет… Я хочу сказать, может, ты живешь на дороге? Может, ты бродяга? Может, ты сезонник?
Сэм подумал.
— Да, — ответил он. — Я сезонник.
— А где же твоя скатка?
Сэм посмотрел на него и тут же сконфуженно опустил глаза на рычаги, что торчали снизу между голых досок. Так вот всегда и бывает. Он об этом и не подумал. А взрослые сразу всё замечают. Только зазевайся на минуту и сразу попался.
— Где твое одеяло, мальчик? Где твой котелок? И где твоя шляпа? У тебя должна быть шляпа. И где твой чай, мука и сковородка?
Сэм только кусал губы.
— И давно ты стал сезонником, мальчик?
— Со вчерашнего дня, сэр, — вздохнул Сэм.
— Господи… Неужели же ты не мог подождать, пока немного потеплеет?
Сэм отвел глаза. Человек был абсолютно прав. Выбрал времечко для начала!
— Меня зовут Хопгуд, — сказал человек. — А тебя?
— Сэм.
— На Сэма ты похож, но сегодня уж такой день, что, пожалуй, довольно доказывать, что ты мужчина. Я отвезу тебя домой.
Сэм вскипел, о, как в нем все заклокотало!
— Нет! Вы этого со мной не сделаете! Мне четырнадцать лет! И я к вам в машину сел, только чтобы укрыться от снега.
Жилистая рука схватила Сэма и удержала на месте. Она была поразительно сильна, эта рука. Один нажим пальцами, один поворот кисти — и Сэму пришлось бы накладывать шины.
— Не к тебе домой, Сэм. Ко мне.
Железная хватка разомкнулась, и у Сэма внутри тоже все отпустило, словно развязались болевые узлы. Некоторое время он сидел растерянный, поглаживая пострадавшую руку, потом посмотрел на мистера Хопгуда и улыбнулся. Странный он все-таки человечек. Сколько же ему лет? Все двести? Или он такой просто оттого, что живет под открытым небом, не прячась от солнца и дождя?
— Я еще никогда не сидел в кабине рядом с водителем, — сказал Сэм.
ТРИНАДЦАТЬ
Тот день навсегда остался у него в памяти особняком, черно-белой картинкой среди пестрых дней. Таким он запомнился Сэму: черно-бело-серым, но вовсе не мрачным. Неожиданным — так будет вернее сказать. Как если встал человек утром, раздвинул шторы спальни — а за окном такое, дух захватывает! В шесть часов утра, заспанный, с сонными глазами, посмотришь в окно, и оказывается, твой дом плывет по морю среди айсбергов. Что-то в этом роде — такое же диво, такое же небывалое зрелище.
А дорога-то все крутила, и вихляла, и взбегала вверх, и скатывалась вниз, и деревья стояли такие голые, черные, высокие. И столько их, такая уйма деревьев, и все такие высокие и прямые, будто тысяча мачт раскачивается в бурю на палубах тысячи кораблей. Похоже на огромную гавань, куда набились корабли со всего света, из всех портов, какие только можешь припомнить: из Фритауна, Рио-де-Жанейро, Владивостока. Из таких мест, которые даже не знаешь, как пишутся. Вот так это было. Потрясающе. Если посмотреть вверх, на вершины, если высунуться и задрать голову, то как-то терялось ощущение твердого мира: казалось, под тобой и вправду прогибается зеленая волна, а над тобой на острие мачты висят разверстые небеса.
Собственно, ничего особенного не происходило, особенного ничего, но все вокруг Сэма плыло и кружилось. Вот так сидеть в кабине, сидеть в кабине рядом с водителем, видеть снег, и вершины гор, и долины, и деревья и ехать, ехать… Ехать неведомо куда, даже представить себе невозможно, в какие края. Ехать под уклон и в гору со скоростью сорок миль в час, не крутя педали, — ничего подобного с Сэмом во всю его жизнь не происходило.
Ничего, подобного этому. Такое случается только однажды, а дважды не бывает. Достигаешь этой точки, и все, что было прежде, как бы отменяется, отходит прочь. Полное попадание. И возникает предельный, срывающийся вой самолетного мотора, словно набирает звук сирена, отчаянная, предупредительная сирена, истошная, обезумевшая. Она возвещает, что вот он настал, этот день, этот час, час настал!
Возникает пронзительный визг пропеллера, превысившего допустимый предел оборотов, и давит панель управления, давит с такой силой, что кажется, живому человеку не выдержать, живой не вытерпит, и вибрация пересиливает все живое, словно газы атмосферы превращаются в камни и камнями побивают тебя насмерть, потому что час настал.
