Дарья Вильке - Грибной дождь для героя
— Рудик, а может, не надо? — попросила Ринка.
Но было уже поздно.
Словно средневековый рыцарь, с палкой наперевес, элегантно заложив одну руку за спину, Рудик кинулся на осиное гнездо. Он сделал стремительный выпад и залихватски проткнул гигантскую грушу. С сухим треском стенка осиного гнезда откололась, обнажив серые соты, похожие на бесчисленные квартиры многоэтажного дома, вроде того, в котором жила Ринка с родителями.
Осы, обезумев, вылетали из разрушенной своей многоэтажки — и их становилось все больше.
«Как они там все помещаются?» — только и успела подумать Ринка, одна — совсем огромная, как показалось ей, — сумасшедшим самолетом спикировала на Рудика.
— Ой-ой-ой, прямо в глаз тяпнула! — завертелся он на одном месте. Другая тут же вцепилась ему в губу.
— Бежим! — Ринка схватила его за руку и, почти не чувствуя боли от двух укусов на плече — осы, похоже, решили пережалить их до смерти, — потащила враз ослепшего Рудика с чердака.
Глаз у него уже распух и заплыл. Не разбирая дороги, летели они вниз: по чердачной лесенке, пулей по всему второму этажу, по сосновым ступенькам винтовой — и с криком выбежали в сад.
Осы, злобно жужжа, летели за ними — казалось, они уже заполнили весь дом и не было такого уголка, куда бы не просочился темный осиный рой.
— Что стряслось? — крикнула им навстречу Бабтоня — она как раз снимала с кипящего варенья бело-розовую пенку.
— Осы! — вопила Ринка. — Летят сюда!
— Я сломал гнездо, нечаянно! — орал благим матом Рудик.
— Где гнездо? — взволнованно спросила Бабтоня, а Рудик, перемежая слова ревом, выкрикивал: «На-чер-да-ке.»
— Так, — сказала Бабтоня, и Ринка не знала, что хуже — заполонившие весь дом жалящие осы или это предгрозовое Бабтонино «так».
— Быстро в сарайчик, — скомандовала она.
Погнала ревущего Рудика, перепуганную Ринку и притихшую Риту — словно цыплят — в сарайчик, который когда-то должен стать кухней. Пока они бежали, воздух в саду вибрировал, жужжал, кипел осиным негодованием — из окон дома вылетали черные осиные толпы. Весь домик превратился в жужжащее гнездо, как с перепугу показалось Рудику.
Было страшно — так страшно Ринке не было никогда. И она могла поклясться — Рудику тоже.
Самым главным казалось — бежать со всех ног, успеть спастись.
Бабтоня захлопнула тяжелую дверь и заперла ее снаружи на ключ.
— А ты? — только и успела пискнуть Ринка.
Бабтоня — будто из дома не летели сумасшедшие, разъяренные осы, будто прогуливаясь даже, подошла к печурке, покидала в большое железное ведро горящие головешки, а сверху — траву. Взяла одну головешку, словно факел, в руку.
А им только и оставалось, приникнув к окну, с замирающим сердцем смотреть в сад, как на сцену.
Бабтоня шествовала — с ведром и факелом — к дому и выглядела настоящим храбрым воином на поле жестокой битвы. Дым из старого ведра окутал ее с ног до головы, так что даже цветочки на платье растворились в плотном сизом мареве. Осы не летели на нее, словно она была заколдованная.
Ринка гордилась тем, что у нее такая смелая бабушка, — и боялась за нее ужасно.
Особенно когда Бабтоня скрылась в доме и ей показалось, что наступила пугающая, давящая тишина.
— Ой что будет… — прошептал Рудик. Он уже забыл про распухшее лицо и не подскуливал больше.
— Да заткнись ты! — оборвала его Рита, но видно было, что она тоже очень волнуется за Бабтоню.
Ринка захотела бежать ей на помощь и даже — на всякий случай — подергала ручку двери, хоть и знала, что та заперта.
Дом вдруг задымился и из окон черными струйками снова показались осы — они улетали. Улетали насовсем — а вслед им клубился дым, расползался по саду, и чудилось, покосившийся домик с облупившейся розовой краской и кособокой террасой вот-вот взлетит к облакам. Тронется с места, как паровоз, пробующий перед самым отправлением паровую тягу.
— Вон она! — вскочила Рита с колченогой скамеечки — казалось, с тех пор, как Бабтоня вошла в дом, прошла целая вечность.
Она стояла на крыльце — уже без ведра, но — все еще окутанная дымом. В руке у нее было осиное гнездо.
Шестнадцатое июня.
А потом Бабтоня нас выпустила. Когда все совсем-совсем закончилось, прибежал дед Толик. Да-да! Представляешь, он теперь наш сосед по даче. Вот чудно.
Дед Толик, когда все понял, так разволновался — я таким нервным его никогда не видела. А Рудик стал похож на надувного медвежонка. Только его как-то неправильно надули: весь глаз распух и даже не осталось щелочки, чтоб смотреть, а губа стала будто огромный пирог.
Бабтоня сначала прикладывала нам к укусам сырую землю, а потом подорожник. Он все лечит и еще оттягивает гной — так сказала Бабтоня. Еще его можно прикладывать к ране или ожогу — он остановит кровь и вообще вылечит. Получается — какое-то волшебное растение, не как все остальные.
Рудик поклялся, что больше никогда не станет разорять осиные гнезда. Осы так рассердились оттого, объяснил дед Толик, что мы порушили их дом. Им некуда было больше идти. Я бы, наверное, тоже с ума сошла на их месте — и Рудика так бы искусала, что ему мало не показалось.
Потом мы все ели земляничное варенье — оно было еще теплое, даже горячее. А Рудик съел осу — она плавала прямо в варенье. Их там много плавало вообще — утонули, когда решили съесть нашу пенку.
Было очень хорошо, только я все время вспоминала, что с Бабтоней, оказывается, что-то может случиться — раньше мне это и в голову не приходило. Как же мы тогда все будем — если с ней что-нибудь случится, — и я, и Рита, и мама с папой, и дед Толик?
Сегодня вечером, сказал дед Толик, обещали похолодание, дождь, грозу и даже град. Но после того, как Бабтоня победила ос, тучи с горизонта все куда-то девались, и наступил теплый-теплый вечер. Ночью даже видны были звезды. Мы с Риткой выбрались на крышу — так мы называем большой балкон без перильцев, а на самом-то деле это просто крыша веранды, недостроенная, просто покрытая досками. На веранде мы пьем чай и едим в жару.
На крышу можно выйти прямо из нашей спальни — тайно, никто, получается, нас не видит. Это наш с Риткой секрет — выходить на крышу ночами. А если подползти к самому краю — только не нужно заглядывать вниз, упадешь, — можно сорвать вишенку или сливу. Когда-нибудь потом, когда они поспеют. Если же подойти к крыше дома и выглянуть — то видно дома, дома до горизонта.
Мы лежали с Риткой на крыше, и воздух был такой прозрачный, что я, на удивление, слышала каждое слово, которое она мне шептала. И думала, что я ни капельки, оказывается, не скучаю ни по школе, ни по ребятам, ни по Машке Тыкобинец. Она даже па прощание ведь проорала мне прямо в ухо: «Ну что, до осени?» Это она нарочно, чтоб показать другим, какая она крутая и что вовсе не водится все время с «глушней». Рудик — он совсем другой.
Наверху мигали звезды — маленькими такими глазами подмигивали — и летали спутники, которые запустили еще до того, как мы родились, сказала Ритка. А еще, сказала она, если прислушаться, слышно, как звезды шепчутся и шелестят.
И знаешь, что? Мы замолчали, и я услышала — правда-правда услышала, — как шелестят звезды.
Глава третья
Тысяча лиц тишины
Если вы думаете, что тишина немая, — вы не знаете тишины. Тот, кто лучше всех остальных звуков слышит ее, знает — она ни секунды не молчит. Вечером она вздыхает устало, готовясь бродить по ночным улицам, освещенным желтыми фонарями, под утро задерживает дыхание — так, что его почти не слышно, — чтобы взорваться криками птиц, перекатами воды и скрипом велосипедных колес. В зной она звенящая, будто струна не торопится отдавать последний звук — и он тает-тает и все никак не растает в раскаленном небе.
Сотни, нет, тысячи видов тишины знает Ринка. У тишины тысячи голосов, тысячи лиц — она может быть мирной и сердитой, угрожающей и боязливой, плачущей и смеющейся. Но никогда, никогда тишина не молчит. Так думала Ринка, вслушиваясь в преддождевую тишину — та клокотала невидимыми еще потоками, шелестела, перекатываясь, опережая дождевые тучи.
Днем на сады обрушился страшный ливень — а все потому, что утром Бабтоня вымыла окна.
— Что за наказание, — пыхтела она, унося с веранды тазик с водой, мочалку и ворох газет, которыми только-только натерла до блеска последнее окно.
Теперь ветер швырял на свежевымытые окна потоки воды, вниз грязными дорожками бежали песчинки, мелкие щепочки и прелые еловые иголки, принесенные дождем бог знает откуда.
В прошлый четверг было то же самое. Никак не удавалось Бабтоне помыть окна.
— Тебя нужно посылать в засушливые страны вместо гуманитарной помощи, — смеялся дед Толик, допивая чай из кружки с нарисованным репейником и щербинкой на ручке, — лечебно-спасительное мытье окон.
