Дарья Вильке - Грибной дождь для героя
Его купил Ринкин прадедушка, когда еще правили цари.
Время будто въелось в шершавую, слово грецкий орех, древесину шкафа и пахло изнутри шоколадом, ванильным кремом, лавровым листом и пряностями. А внутри прятались заветные сокровища: старая деревянная кофейная мельничка, после которой кофе пах дубовой бочкой, хрустальная вазочка с виноградным сахаром и синие карловарские «носики». Из них было так здорово пить вечерами чай с молоком — на последних глотках разрешалось даже чуть-чуть прихлебывать — иначе как выпьешь до дна?
Ринка окончательно повеселела. Да ну их, пусть смеются, а мы сегодня пойдем гулять, и Бабтоня расскажет новые истории. И еще папа сказал, что на лето сняли дачу — на ней будем жить прямо до школы. С Бабтоней. Дача очень старая, с большим чердаком, а рядом — большое озеро и лес, в котором, говорят, даже водятся лоси. Родители тем временем сделают ремонт в квартире и съездят на юг — «врач рекомендовал отдохнуть от стресса, семьи и всякого такого». Но главное, главное — это целое лето с Бабтоней.
В дверь позвонили два раза, а потом дробно, причудливой мелодией, — затарабанили.
— Ба, дед Толик пришел!
Да, еще — к шкафу, пирогам и прочим чудесам — у Бабтони был дед Толик.
Он приходил к ней в гости и часами сидел на кухне, под стеной, увешанной жостовскими подносами — Бабтоня собирала их давно и страстно: маленькие, большие, старые, новые. Со старых Ринка иногда-тайно отколупывала крохотные кусочки эмали, там, где эмаль топорщилась тоненьким кружевом.
Дед был фронтовым другом дедушки — Бабтониного мужа. Дедушка не дождался, пока родится Ринка, и умер, а дед Толик оказался покрепче.
Родной Ринкин дедушка, если судить по маминым рассказам, был настоящий герой. Он мог отстать от поезда и бесстрашно догонял его на перекладных, умел варить наваристую уху из одной малюсенькой рыбешки и ничего не боялся. Вместо одной ключицы у него была ямка, в которую мама и тетя Маняша, когда были маленькими, просовывали пальцы — от пули, дедушка ведь прошел две войны.
Ринка жалела — оттого, что все так неправильно получилось, у нее не было родного дедушки, и поэтому донимала расспросами всех, кто его знал, — ей казалось, что если она услышит про него много всякого, то сможет хорошо представить, каким он был.
А однажды Ринка собралась ехать к дедушке на кладбище — ездила же Бабтоня «навещать» разных родственников, — и тут оказалось, что никто и не знает, где он похоронен.
— Понимаешь, дочка, в последние годы дедушка не жил с нами, — сказала мама, усадив Ринку к себе на колени будто маленькую, — теперь ты уже выросла и тебе можно рассказать. Дедушка много пил — привык на фронте — и ссорился с бабушкой. В квартире получался настоящий сумасшедший дом, и тогда мы с сестрой поставили ультиматум: или они не ругаются, или расходятся. Или из дома уйдем мы.
Мама помолчала.
— А что с ним было потом? — спросила ошарашенная Ринка.
— Не знаю, — мама отвернулась и смотрела куда-то на цветочный горшок, — я его больше не видела никогда после того, как он ушел.
Ринка долго не могла понять — как это, просто ушел, и все? Она то и дело спрашивала у Бабтони: «Куда он ушел? Неужели даже не сказал куда, не позвонил?» А та заладила — нет да нет — и шла сразу же по каким-нибудь срочным делам, которые вдруг появлялись ниоткуда. Ринка переживала, придумывала себе, как дедушка водил бы ее в Парк культуры и на каток, то и дело приставала к деду Толику — чтоб и тот рассказывал ей про дедушку, — а тот говорил про него мало, нехотя.
В детстве Ринка думала, что Толик — их близкий родственник, так часто он бывал у Бабтони в гостях. Он был похож на какого-то английского джентльмена — гладко выбритый, квадратный, с ямочкой посередине подбородка, ворот белой крахмальной рубашки щегольски распахнут, вязанная косами кофта перехвачена аккуратным поясом.
Правда, его отчего-то никогда не звали на семейные торжества. И мама с папой его не знали. «Просто не было случая познакомиться», — говорила мама.
Дед Толик принес им бидон кваса: «Как ты просила, Тонь». И ушел на балкон — курить: Бабтоня всегда выгоняла Толика туда. Ринка побежала за ним — она любила смотреть, как он курит. Вытаскивает из кармана «Беломорканал» или беленькие самокрутки, которые вкусно и сильно пахнут и сыпятся на пол табачными коричневыми закорючками, напевая под нос не стариковски-дребезжащим, а сочным баритоном: «Темная ночь, только ветер свистит в проводах…»
— Дед Толик, а, дед Толик? — начала Ринка издалека. Она почему-то твердо знала — деду Толику рассказать про Машку и то, как плохо быть не таким, как все, и смешным, можно. — Ты веришь, что бывают такие вещи, которые только для тебя? Ну, которые другим непонятны? Из-за которых ты для них глупый и смешной.
— Со мной только такие и бывают, — сказал дед Толик.
И тогда Ринка, торопясь и сбиваясь, рассказала ему все.
Слушая, Толик пыхтел самокруткой и внимательно глядел на Ринку. А потом, когда она замолчала, выжидая, объявил: «Сегодня мы идем в ресторан».
Ринкины обиды как рукой сняло. Что там глухота и вредная Машка Тыкобинец против похода в ресторан с дедом Толиком!
Бабтоня как-то странно посмотрела на него и, не сказав ни слова, ушла надевать праздничный — «выходной» — пиджак с жемчужной брошью, похожей издалека на маленький парусник.
Они шли мимо Детского городка на автобусную остановку, по кромке зелени вскипали белым заросли боярышника, а Бабтоня рассказывала свои фирменные истории. Про то, как Божество Ночи рассыпало на землю всю муку, собираясь замесить тесто для пирога, и из нее получился боярышник. Или про новые духи Царицы Грозы, которые она открывает в начале мая, как раз когда пахнет черемуха, — такие истории она выдумывала на ходу, и каждая новая была интереснее старой.
— Антонина Васильевна, — укорял папа, услышав одну из них, — у нее же двойки по биологии будут.
— Не выдумывай, Митя, — отмахивалась тогда Бабтоня от папы.
Ринка шагала между Бабтоней и дедом Толиком, держала их за руки, подпрыгивала от радости, то и дело сбиваясь с шага, — «козликом», как добродушно говорила Бабтоня, — и была совершенно счастлива.
Двадцать пятое мая.
Дорогой дневник!
Я — Ринка. Глухая. Ну, не совсем. Я слышу, конечно, но маловато. И не люблю, когда меня называют «глушня», — у сестры Риты это получается необидно, но все равно не люблю. Рита меня старше, она умеет играть на пианино и думает, что совсем большая. У нее взрослые друзья, ей со мной неинтересно. Ты меня еще совсем не знаешь, но теперь я каждый день буду тебе что-нибудь записывать.
Сегодня, к примеру, дед Толик водил нас в ресторан. Там ужасно красиво. На столах — скатерти и салфетки, такие белые и твердые, что хрустели под пальцами. От крахмала — объяснила Бабтоня. Блестящие ножики и вилки.
И самое главное — большущий аквариум. Во всю стенку. Туда, наверное, могла бы поместиться настоящая акула. Только еще невзрослая.
В аквариуме плавали разные рыбы, еще крабы и раки. Крабы были очень смешные, они прыгали по дну аквариума бочком, и от их лап поднимались облачка из песка. Потом Бабтоня сказала, что аквариум, оказывается, не для красоты. Рыб ловят сачком, который лежит наверху, на крыше аквариума, и жарят для посетителей.
Это просто ужасно, понимаешь? Люди смотрят на рыбу там или краба, те им улыбаются, а потом человек показывает толстым пальцем и — хлоп! — рыбу отводят на казнь. То есть этим людям нравится думать, когда они ковыряются вилкой в рыбьем мясе, о том, что только что встречались глазами с тем, кто лежит у них в тарелке.
Фу, кошмар. Я так расстроилась, что мне даже расхотелось есть.
Дальше было ужасно интересно. Бабтоня заказала себе мясо под майонезом, мне винегрет. А дед Толик попросил рыбы.
Живой.
Такого свинства я от него не ожидала.
Он подошел к аквариуму и долго тыкал пальцем в раков и разных рыбешек.
— Как обычно? — спросил у него официант устало, когда тот натыкался вдоволь — кажется, заказал почти весь аквариум.
Официант вроде ни капельки и не радовался тому, что дед Толик заказал так много рыбы.
— Как обычно, — сказал Толик, — а есть я буду чахохбили.
— Опять полпенсии просадил, — вздохнула Бабтоня. Но не расстроенно, а так, словно для виду. То есть он не в первый раз целый аквариум на ужин заказывает. Я, конечно, очень удивилась — до чего оказался прожорливым дед Толик, как же он умудрится съесть всю эту уйму рыбы, да еще и чахохбили впридачу?
У меня настроение стало — хуже некуда. А на Толика я не на шутку разорилась — про себя. Ведь он этим рыбам только что в глаза смотрел.
А потом принесли чахохбили, и винегрет, и мясо — и мы ели, очень вкусно.
