Успенский Эдуард - Эдуард Николаевич Успенский
— А хотите, я вас помирю? Я ее приведу, вы и заговорите.
— Яс ней разговаривать не собираюсь, — упрямо твердит Татьяна Семеновна.
— А давайте мы ей письмо напишем.
— Тебе делать нечего, ты и пиши.
Я достаю пишущую машинку, вкладываю лист бумаги и усаживаю Татьяну Семеновну на табуретку у окна.
— С чего начнем? — спрашиваю я.
— С чего хочешь, с того и начинай, — сердито говорит Татьяна Семеновна и отворачивается.
— Давайте так начнем: «Дорогая Евдокия Павловна, я тебя обругала сдуру. Больше не буду».
— Как это — не буду. — говорит Татьяна Семеновна. — У меня нервы поднимутся — я ей и не такое скажу.
— Значит, пишем так. «Дорогая Евдокия Павловна, я тебя обругала сдуру, и еще буду». Так правильно?
— Так правильно.
— Что дальше писать?
— Не знаю. Ты писатель, ты и пиши.
— Когда не знают, про что писать, — про погоду пишут, — говорю я.
— Вот и пиши про погоду.
Только я приготовился писать про погоду, описывать мороз и солнце, день чудесный, явилась маленькая Евдокия Павловна Частова, вся перемотанная платками как пулеметными лентами.
Увидела Татьяну Семеновну на табуретке — и бежать. Еле я успел ее за хвост ухватить и на другую табуретку посадить:
— Сидите тихо, Евдокия Павловна, мы вам письмо пишем. Сейчас будем погоду описывать.
«Погода у нас хорошая», — стучу я на машинке и произношу вслух:
— Мороз и солнце. Правильно?
— Правильно, — подтверждает Татьяна Семеновна.
— Какая же погода хорошая, когда метель вторую неделю метет, — не соглашается Евдокия Павловна.
— Ты глаза-то разуй! Какая метель?! — кричит Татьяна Семеновна. — Совсем, что ль, ополоумела? Вон даже солнце вышло.
Евдокия Павловна молча слезает с табуретки и хочет бежать.
Я успеваю схватить ее за пальто и вернуть:
— Сидите тихо, Евдокия Павловна, когда будем ответ писать, про вашу погоду напишем. Что буря мглою небо кроет. Ладно?
Евдокия Павловна нехотя остается.
— Ну, что дальше будем сообщать? — спрашиваю я Татьяну Семеновну.
— Что хочешь, то и сообщай, — сердито говорит она.
— Может, про здоровье напишем?
— Пиши про здоровье.
— «Здоровье у меня здоровое», — пишу я. — Правильно?
— Правильно. — соглашается она. — Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться.
— Понятно, — говорю я, и получается так: — «Здоровье у меня здоровое. Только поясницу ломит и ноги отказываются. Надо опять в больницу ложиться». Так правильно?
— Правильно, — говорит Татьяна Семновна.
— Тоська Клекова тоже собирается в больницу ложиться, — вдруг вставляет Евдокия Павловна со своей табуретки.
Это заявление так потрясает Татьяну Семеновну, что она кричит Евдокии Павловне что было сил:
— Да на твоей Тоське воду можно возить бочками! Куда ей в больницу! Ты ее еще в санаторию отправь, кобылу этакую.
Евдокию Павловну этим криком словно сдувает с табуретки. Она по полу, ровно по суху, выплывает из дома и я не успеваю словить ее.
— Татьяна Семеновна, вы же просто срываете мою миротворческую операцию.
— Знаешь что, — сердито говорит мне она, — иди ты в пи…у.
Поднимается и тоже летит к двери.
Я падаю на пол и начинаю кататься от смеха. Я понимаю, что к роли дипломата надо готовиться с детства.
Вечером я устраиваю прием на две персоны. Готовлю угощения из городских штучек и при помощи шестилетнего мальчика Шуряйки рассылаю в конвертах два приглашения на приход в гости. Это срабатывает.
СЛАВА БОГУ, ПРОШЛОГОДНИЕ КОНФЕТЫ И СВЕЖАЯ КОЛБАСА ИЗ ГОРОДА ДЕЛАЮТ СВОЕ ДЕЛО.
Скоро бабушки забывают про меня и начинают свой мирный деревенский разговор. А я тихо стучу в углу на машинке.
Жестянщик Васильков
против вороньей стаи ЖЭКа номер восемь
Жестянщик Васильков давно мечтал завести вороненка. Он только ждал, когда они созреют.
Вот в разгар лета воронята объявились. И заорали себе на весь ЖЭК.
Тогда Васильков взял у электрика Володи Матвеева «кошки» и полез на шестиэтажный тополь. А его собака Павлин сидела внизу и охраняла его новый, еще не стиранный ватник.
Васильков добрался до гнезда, вытащил самого громкого и полез вниз. Тут у электрика Володи Матвеева что-то сработало. Он закричал:
— Я тоже вороненка хочу! И мне полагается! Доставай! Васильков не стал устраивать дебаты, снова вверх полез. Но тут странности начались. Когда первого вороненка брали, ворона-хозяйка вела себя спокойно. ТЪ ли считать не умела, то ли с выводами не торопилась. А тут как закричит:
— Караул! Наших воруют! И за пазухи засовывают!
Разбежалась по воздуху и как треснет Василькова клювом, аж звон пошел, будто Васильков внутри пустой был.
Другие вороны сбежались, стали ее успокаивать. Хотя успокаивать-то Василькова следовало.
Пока вороны свою откачивали, Васильков крабом вниз сполз и к себе в «жестянку» за проволочную сетку сбежал. Верный Павлин при телогрейке остался.
В «жестянке» Васильков и Володя Матвеев сразу к вороненку пристали:
— Скажи «кар», скажи «кар»! Скажи «Сидоров — козел»!
В общем занятие у них появилось. Первые три дня вороны Василькова не трогали. То ли ждали, пока одумается, то ли ждали какого-то своего вороньего начальника.
Как только Васильков во дворе появлялся, они страшный гвалт поднимали. Но до рукоприкладства дело не доходило.
А потом поехало.
Утром выходит Васильков из «жестянки», стружки с воротника отряхивает. А перед ним на дереве здоровая ворона сидит. Вернее, ворон. В общем, такой вороний детина. Сидит он, клювищем по ветке хлопает: хлоп! хлоп! хлоп!
Аж дерево трясется. А остальные вороны в ряд выстроились.
Надо сказать, что Васильков был с уклоном в лысизм. Блестящий был, как коленка.
Туг первая ворона нырнула с дерева, спикировала и как чиркнет Василькова по голове.
Чиркнуть можно по-разному. Здесь так чиркнули, что дым из Василькова пошел, как из коробка.
Снова «хлоп, хлоп» раздалось. Другая ворона вниз нырнула. Низом прошла и на Павлина набросилась. Как клюнет его в то самое место, где хвост кончился, а ноги еще не начались. И опять — хлоп! хлоп! хлоп!
Васильков с Павлином дальнейшего ждать не стали и в «жестянку» к себе бросились. Стали сидеть там за решеткой, как в зоопарке. Только они высунутся — сразу и слышится: хлоп! хлоп! хлоп!
Электрик Володя Матвеев весь день им еду носил, как пленным. И что интересно, производительность труда у Василькова резко повысилась. Он там в «жестянке» две трубы водопроводные сжестянил — от первого этажа до шестого.
И весь день твердил упрямо:
— Скажи «кар»! Скажи «кар»! Скажи «Сидоров — козел»!
На другой день Васильков решил, что вороны про него забыли. Высунулся было утром из «жестянки». Но не тут-то было. Сразу послышалось: хлоп! хлоп! хлоп!
Этот вороний
