Герман Матвеев - Новый директор

— А разве ты никогда не слыхал, что чистое дело надо чистыми руками делать. Не понимаешь? Ну, возьмем такой пример… Руки у тебя нефтью перемазаны, а товарищ попросит хлеб разломать…

— Так я же запачкаю…

— Вот именно! Хлеб запачкаешь нефтью, испортишь, и есть его будет нельзя. Так и всякое дело. Понял?

— Понял.

Нет. Максим ничего не понял, и это было видно по глазам. По-прежнему они с любопытством и некоторым опасением смотрели на следователя, и ничего нового в них не появилось.

— Вот если бы ты заработал деньги, да на них купил голубей, вот это было бы чистое дело. Я бы тебя за это уважал.

— А где заработать? — со вздохом спросил Петухов. — Вы думаете, мы не пробовали? Нигде не принимают. Говорят, что малолеткам работать воспрещено.

— Почему запрещено? Смотря где работать, — неопределенно возразил Константин Семенович.

— Да везде воспрещено. Мы хотели у одной тетеньки дрова распилить в нашем дворе, так другая стала ругаться. Говорит, незаконно малолетних эксплуатировать. А та тетенька и говорит: «Ну вас, свяжешься с вами, только неприятности наживешь»… А потом мы просились в овощной магазин чего-нибудь помогать, а директор говорит: «Вы больше украдете, чем напомогаете» А потом Колькина сестренка хотела нас на барахолку послать чулки продавать, а потом раздумала: «Попадетесь, говорит, а потом за вас отвечай».

— Та-ак! Потому-то вы и решили в ларек залезть! Чего проще! — проговорил Константин Семенович, откидываясь на спинку стула.

Мальчик был прав. И разве в Ленинграде он один? Петухов хотел купить голубей. Но есть и другие, и немало подростков, желающих просто помочь своим одиноким матерям. А где они могут заработать? Подходящая работа есть на каждом шагу, но в понятие «счастливое детство» труд не включен. Больше того. Оберегая здоровье детей от излишнего утомления, у нас на детский труд стали смотреть вообще как на какое-то преступление. Правда, последние два года на страницах газет и журналов делаются осторожные попытки поднять вопрос о самообслуживании, общественно полезном труде, о трудовом воспитании.

— Ну, а стыдно вам не было? — после некоторого молчания спросил Константин Семенович.

Мальчик с удивлением посмотрел на следователя:

— А чего стыдно? Мы же не девчонки!

— Та-ак! А теперь скажи мне, кто из вас первый додумался залезть в ларек?

— Я! — сразу сознался Петухов.

— Ты? А Садовский говорит, что он. Кто из вас врет?

Мальчик смутился, опустил голову и неуверенно пробормотал:

— Он врет.

— А я думаю, что оба вы врете. Да, да! Врете! Только я не выяснил еще, зачем это вы врете, зачем выгораживаете Гошку Блина?

Петухов от удивления вытаращил глаза. Было ясно, что эту кличку он слышит первый раз.

— А ты и не знал, что у Волохова есть кличка?

— Не знал. Гошка Блин? Верно, что Блин.

Губы мальчика расползлись до ушей, а в глазах загорелся веселый огонек. Эти резкие переходы от страха к любопытству, от любопытства к смеху, от смеха к отчаянию, говорили о большой непосредственности. Петухова нельзя было назвать уродом, но сочетание рыжих волос, большого рта, пуговки вместо носа, светлых глаз и множества веснушек делали его очень некрасивым. И всё-таки он был симпатичен, и чем дальше, тем больше нравился Константину Семеновичу.

— А у тебя есть кличка?

— Меня Петухом зовут… по фамилии.

— Мать свою ты любишь?

— Когда как… Я ее жалею.

— Почему жалеешь?

— А почему я родился? Ей бы надо аборт сделать, а она побоялась. Вот я и родился ей на горе, — охотно пояснил мальчик.

— Понят-но! — раздельно произнес Константин Семенович и вдруг неожиданно строго сказал: — А теперь говори всё начистоту. Всё, что знаешь о Волохове.

Перемена в тоне, как в зеркале, отразилась на лице Петухова:

— А я ничего не знаю.

— Как не знаешь? Это он предложил обворовать ларек?

— Он.

— Ну вот и говори.

— Он давно говорил, что можно денег добыть, гулянку устроить, выпивон…

— Как давно это было?

— Летом… в самом начале, когда нас на каникулы распустили.

— А ты Чумаченко Николая знал? Баталова, Савельева, Миловидова? — спросил Константин Семенович, без труда вспомнив фамилии воров, дело о которых он вел весной.

— Знал. Они в нашей школе учились.

— А где они теперь, знаешь?

— В колонии.

— А ты знал, что они были связаны с Гошкой Блином?

— Нет. Я тогда еще ни разу его не видел.

— А когда ты с ним познакомился?

— Летом.

— Как это случилось? Кто тебя с ним познакомил?

— Я у Кольки был, а у него сестренка есть, про которую я говорил… Ну, вот которая нас на барахолку хотела послать. А потом этот Волохов к ней пришел. Вот. Увидел меня и говорит… А не ты ли, случаем, Петух? Ты-то мне и нужен. Я, говорит, про тебя давно слышал… Вот.

— От кого он слышал?

— Не знаю. От Люськи, наверно.

— Дальше?

— А потом… После того раза я долго его не встречал. Куда-то он уезжал, что ли… А потом опять встретил. Он звал нас вместе с Колькой на лодке кататься. Про голубей ему Люська сказала. А он говорит: дураки вы, и больше ничего! Денег везде полно лежит. Надо их только взять. Ну вот… Мы и согласились. Два раза ходили, только ничего не вышло, а на третий раз…

— А на третий раз вышло?

— Да.

— Удачно вышло! Сразу в милицию попали, — с усмешкой сказал Константин Семенович и сейчас же прибавил: — На твое счастье…

Вернулся Глушков. Положив на стол постановление об аресте Волохова, он молча прошел к окну и сел за спиной Петухова на подоконник.

Оба следователя иногда сознательно нарушали некоторые правила. Так, например, несовершеннолетних полагалось допрашивать в присутствии прокурора по надзору, но если «преступник» попадал в угрозыск впервые и по натуре был мало испорчен, следователи этого не делали.

Под словом «прокурор» воображение рисовало сурового, грозного, неумолимого человека, стоящего на страже закона. Мальчишки, впервые попавшие в угрозыск и несколько уже освоившиеся здесь, начинали снова заикаться, всхлипывать и дрожать, когда им говорили, что сейчас придет прокурор и решит, что с ними делать. Со страхом ожидали они прокурора… Но вместо грозного человека приходила симпатичная женщина и первым делом принималась успокаивать напуганных в угрозыске детей. Участливо расспрашивала об их преступлении, жалела, утешала. Затем читалась нотация о том, что нехорошо залезать в чужой карман, что так поступают только несознательные дети. В конце концов, получив обещание: «больше не буду», она отказывала в санкции на арест.

Константин Семенович, как и другие работники милиции, прекрасно понимал, что такая забота и мягкотелое отношение прокурорши к правонарушителям не только не пресекают, а скорее поощряют детскую преступность.

Чувствуя полную безнаказанность, дети еще больше распускаются. Они видят, что прокурор неожиданно оказался доброй тетенькой, понимают, что в милиции их не смеют тронуть, знают, что в колониях отлично кормят, одевают, учат. Ребята в колонии «свои в доску», и живется там весело.

Нет! Детские пороки, воровство, хулиганство необходимо пресекать в самом начале, в зародыше. Очень важно, чтобы несовершеннолетним преступникам, впервые попавшим в милицию, не захотелось бы попасть туда вторично.

— Ну вот, Алексей Николаевич! Поговорили мы с Петуховым по душам. Теперь я не знаю, что мне и делать? — с искренним огорчением сказал Константин Семенович. — Парень в общем, действительно, неплохой. Душа у него еще не прогнила. А прокурор… Ты же сам знаешь, какой он… Он не посмотрит, что Максим первый раз пошел на такое позорное дело. Факт кражи налицо… и кончено!

— Да… — со вздохом согласился Глушков. — Прокурор строг. Он, конечно, не будет ни с чем считаться… Под суд, и весь разговор!

— Вот именно… Отправят его в колонию, и совсем пропадет Максим!

Петухов завертел головой от одного следователя к другому, и в широко открытых его глазах появился ужас.

— Дяденька… не надо… отпустите меня домой… — со слезами заговорил он. — Я никогда больше… Я вам верно говорю… Честное пионерское!.. Отпустите домой…

— Замолчи! — резко остановил его Константин Семенович и, немного помолчав, строго продолжал: — Ты думаешь, мы можем нарушать из-за тебя закон? Ошибаешься. Алексею Николаевичу нравится, что ты любишь голубей и вообще животных. Я тоже юннатов люблю… Но вопрос о тебе должен решать прокурор. Он будет обвинять. Именем закона!

Все эти слова падали на рыжую голову, как тяжелые удары. Мальчик совсем съежился.

— А знаешь, Константин Семенович, я думаю, что насчет голубей нужно всё-таки сказать прокурору, — в раздумье проговорил Глушков. — Затем нужно сказать о том, что он чистосердечно раскаялся и сознался.