Огонёшка - Маргарита Константиновна Агашина
— А для организма мы пошли к знаменитым городским «моржам», чтобы они и нас взяли к себе «моржатами». «Моржи» за мечту нас похвалили, но потребовали расписки от моей мамы и от Серёжкиной, что они нам разрешают зимой в Волге купаться. А мамы… — Слава передохнул. Он, наверно, выбирал слово, чтобы сказать о мамах не очень обидно. — В общем, мамы — ни в какую! И теперь у нас с Серёжей есть ещё мечта: уговорить мам и стать первыми в городе «моржатами».
Бешки зааплодировали, а Вадим сказал:
— Кто следующий?
А к столу уже пробирался Толька Суханов, который просто не мог перенести, что это не его класс так удачно отличился.
Подойдя к столу, Толька взял в руки графин, налил полный стакан воды, выпил залпом и, не обращая внимания на общий смех, начал:
— Я хочу стать атомным физиком, как артист Баталов в кинофильме «Девять дней одного года», на который дети до шестнадцати лет не допускаются. Но всё равно все этот фильм видели.
— Видели! — крикнули в зале.
Толька, обрадованный поддержкой, продолжал, ударив в грудь кулаком:
— Да! Я хочу стать атомным физиком и полететь на Луну, чтобы и там были такие замечательные люди, как артист Баталов…
— Да тебя с твоими двойками на Луну не возьмут! — смеясь, перебила Суханова Инна Вострикова.
И все засмеялись. И даже Вадим улыбнулся.
А Серёжа Барашков сострил:
— А что у мечтателя по алгебре: два или два с половиной?
И все засмеялись ещё громче. А Толька, который вообще-то был очень весёлым человеком и никогда ни на кого не обижался, тут замолчал и обиделся.
Потому что когда люди смеются над мечтой, это невозможно переносить!
Но диспут продолжался, и никто даже не заметил Толькиной обиды. Впрочем, смеялись все и ещё раз, и уже не над Сухановым. Вышла к учительскому столу отличница из шестого «Б» Люда Сергеева, достала из кармашка аккуратненький блокнотик и стала читать по нему бодрым голосом, как старшая вожатая на пионерском сборе.
— Мы живём в великое время, — читала Людка. — В нашей прекрасной стране перед нами открыты все дороги. Мы можем мечтать о больших открытиях и о далёких походах. Надо только учиться, учиться и учиться. Надо упорно овладевать знаниями, чтобы стать всесторонне развитыми культурными людьми, достойными строителями светлого будущего.
Люда долго бы ещё читала по своему чистенькому блокнотику чужие слова и мысли, но тут произошло неожиданное.
Не дав договорить Люде, поднялся Саша Антошин, тот самый Антошин, который был в шестом «А» атаманом и заводилой всех, мальчишек, который был против всякой говорильни и который ещё недавно презрительно называл диспут о мечте «галдиспутом». Так вот, этот самый Антошин поднялся и сказал удивительную речь:
— Давным-давно мудрый царь Пётр Первый издал указ, в котором запретил своим боярам, выступая на советах и думах, говорить по бумажке, — сказал Саша торжественным голосом. — Пусть, писал царь Пётр в этом указе, бояре и думные люди говорят не по бумажке, а по душе, чтобы глупость каждого сразу была видна! У меня есть мечта, — продолжал Саша, косясь в сторону Люды Сергеевой, — чтобы со школьных лет люди и даже отличники привыкли говорить не по бумажке, а по душе…
Все знали, что Саша про Петра Первого не выдумал, всем было известно, что Антошин ещё в четвертом классе прочитал всю школьную библиотеку и теперь дочитывает районную.
И все опять смеялись и хлопали в ладоши.
А девчонки шестого «А» чуть даже не заплакали от счастья: ведь они так долго добивались, чтобы их упрямым, неактивным мальчишкам захотелось вместе с ними бороться за честь класса. И вот сейчас так неожиданно и прекрасно сбывалась их самая большая мечта.
В зал заглядывали ребята других классов и учителя. Диспут продолжался. Выступала Катя Саранская:
— Конечно, это хорошая мечта — стать лётчиком или физиком, или ещё кем. Я вот хочу стать геологом. Но это — далёкая мечта, — от волнения Катя теребила чёрный фартук. — А у меня есть ещё близкая мечта: я хочу, чтобы в нашем классе мальчишки и девчонки крепко подружились! — В зале стало очень тихо. А Катя продолжала: — Я мечтаю, чтобы мы делали вместе все дела и заступались друг за друга. И чтобы никто никогда не дразнился женихом и невестой. Потому что вместе вдвое больше сумеем придумать и сделать… Только…
Катя хотела ещё раз сказать: «Только пусть никто не думает, что я к кому-нибудь неравнодушна», — но, видимо, решила, что и так сказала достаточно, и села на место.
Диспут продолжался.
* * *
На лестничной площадке стоял такой отчаянный трезвон, что из трёх соседних квартир выглянули сразу три соседки.
Толька уже в четвертый раз нажимал кнопку звонка. Нажимал со злостью, до самого дна, словно хотел утопить эту трескучую чёрную пуговку. Он уже собирался грохнуть в дверь каблуком, но вовремя спохватился и понял, что дома никого нет. Открыв дверь своим ключом, Толька сердито плюхнул портфель прямо в тёмный угол у порога, рядом с Маринкиным трёхколёсным велосипедом.
В кухне на столе лежала записка: «Обед на плите, компот в холодильнике. Я ушла гулять с Мариночкой. Мама».
— Написала бы «сынок», или «Толя», или хоть «Толька», и то лучше было бы, — вслух ворчал Толька. — Только и знает свою Мариночку. А я кто? Так, существо, которому оставили обед на плите да компот в холодильнике… Не стану вот обедать — так узнаешь…
Толька отщипнул кусок булки, потом подумал, положил булку обратно и взял с окна чёрствую чёрную горбушку, отложенную Маринкой для голубей. Он оторвал зубами сразу полгорбушки, и ему стало так грустно и так жалко себя, что он чуть не заплакал.
Но за окном легко и радостно падали крупные мохнатые снежинки. А с плиты так вкусно пахло теплым борщом и жареной картошкой, что Толька не выдержал…
После вкусного обеда на душе потеплело, грусть улетучилась. Толька уже не обижался на маму. Ему даже захотелось, чтобы скорей вернулась домой Маринка: ведь он с утра не видел сестрёнку и соскучился.
Но школьная обида всё ещё не проходила.
Толька вспомнил, как на весь зал закричала ему Инка Вострикова: «Тебя с твоими двойками на Луну не возьмут»… — и как, тоже очень громко, спросил, издеваясь, Сережка из шестого «Б»: «А что у мечтателя по алгебре: два или два с половиной?»
И все смеялись. А он, Толька, стоял, как пень, как дуб, как последний… не знаю кто!
А они смеялись.
А Вострикова вообще зазналась. Подумаешь, отличница! Поэтесса несчастная…
