Валерий Попов - Слишком сильный
— Да вроде запомнил… — я вздохнул. — А хорошо это — кляузы разводить?!
— Им можно все, а нам ничего? — разозлился он. — А если голос поднять — сразу «кляузы»? Нормальная жизнь; Латникова свое слово сказала, теперь ты, крепко подумав, ответное свое слово говоришь!
— Ясно… А куда там идти… в какую комнату?
— В двести шестую, к Барсукову, он нашу школу курирует. Жалобней, не забудь, как можно жалобней — глазки моргают, голосок дрожит.
— А такого дрожащего во Францию пошлют?
— Да он поймет, что к чему! Раз наверх не испугался пойти, — значит, боец. Директрису не испугался! А перед ним заробел. Это приятно. Ну, давай! — Ланин слегка подтолкнул меня в плечо.
— Ну ладно… не толкайся! — Я открыл тяжелую дверь и вошел.
За дверью был пустой мраморный холл. У самого входа стоял стол, за ним сидел старик в черном костюме.
— Ты куда, мальчик? Сюда нельзя! — строго проговорил он, поглядев на меня.
— Я к маме! — жалобным голоском проблеял я.
— А кем она тут работает? Как фамилия? — Он насторожился, слегка привстал.
— Уборщица она! — еще более жалобно проблеял я.
— А-а… ну иди! — пренебрежительно и даже несколько брезгливо он махнул рукой.
Главное — это идти уверенно… даже если не знаешь — куда! Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж… Так. Комната двести шесть! Солидная кожаная дверь. Я потянул — с легким шелестом она отклеилась от стены.
— Ты к кому? — удивленно посмотрела на меня строгая женщина в очках. За ее спиной была еще одна дверь.
— Я к товарищу Барсукову! — небрежно проговорил я.
— Он ничего мне о вас не говорил!
— Я сам бы хотел все ему рассказать.
— Это связано с учебой?
— Не совсем.
— А с чем же?
— Рассказать? — я доверчиво поглядел на нее.
— Напиши! — Она протянула мне лист бумаги. — Только четко — свою фамилию, класс, номер школы.
Я увидел в углу, за маленьким столиком, вторую пишущую машинку.
— А можно, я напечатаю? — воскликнул я. — Понятней будет!
— Напечатать? Ну давай! — Она удивленно посмотрела на меня.
Я кинулся туда, забарабанил по клавишам. Чему только не научишься за долгую зиму на острове, когда некуда пойти!
Я напечатал, что меня пригласили во Францию юные борцы за мир, а вместо меня, — видимо, по ошибке — едет директор нашей школы Латникова Серафима Игнатьевна. Подписался от руки.
Секретарша прочла и посмотрела на меня теперь уже с ужасом.
— Кто тебя научил такое писать?
— Я самоучка.
— Ну хорошо, — неуверенно проговорила она. — Я покажу Савелию Никифорычу! Подожди! — Она скрылась за внутренней дверью.
Некоторое время я сидел неподвижно, но взгляд мой снова привлекла машинка — новенькая, аккуратненькая, с лежащей рядом стопкой бумаги. Хочется попечатать! Дело в том, что я собирался послать некоторые мои стихи в редакции, а там принимали только напечатанные на машинке. Думаю, ясно. За дверью была глухая тишина. Я помедлил еще секунду и скакнул за машинку. Быстро завинтил три листа с копиркой. Вперед! Я уже напечатал три стихотворения целиком и одно наполовину, когда дверь открылась и вышла секретарша с моим заявлением. Она глянула на меня уже с испугом: опять он что-то печатает!
— Секундочку! Сейчас допечатаю! — сказал я.
Я допечатал стих, вывинтил листки из машинки, сложил.
— Ну что? — Я посмотрел на заявление в ее руках.
На листе была надпись, сделанная почему-то зелеными чернилами, цепляющимся, брызгающим пером, — я и не знал, что такие перья еще применяются: «Тов. Авдееву. Для составления ответа».
— А кто это — товарищ Авдеев? — спросил я.
— Заместитель, — оглянувшись назад, приглушенным голосом сказала она.
— А почему он сам не составил ответ?
— Он занят! — строго проговорила она.
— Ясно. А хотите, прочту вам стих? Только что напечатал.
Она снова испугалась.
— Нет. Спасибо. Я занята! — Она стала специально рыться в столе.
— А разве занятие ваше не в том, чтобы со школьниками разбираться? — спросил я.
— Это уже наше дело, чем нам тут заниматься! — с достоинством сказала она.
— Главное — вы должны заботиться о нас! — подняв палец, сказал я.
— Ступайте! — гневно сказала она. — Вас уведомят!
Хорошее слово — «уведомят»! Никогда раньше не слыхал! Хотя вроде догадываюсь, что оно означает.
— С нетерпением буду ждать! — воскликнул я. — Всего вам доброго!
Я вышел. По коридору навстречу мне шла белая кошка. Ее правая лапа до самого плеча была почему-то вымазана синими чернилами. Видимо, тоже бюрократка, ведет бесконечную переписку с мышами. Я вышел.
Ланин бросился ко мне.
— Ну что?
— Контора пишет! — ответил я.
— Учти, ты имеешь право требовать ответа! Многие этого не знают, но у нас на все письма к начальству обязательно должен быть ответ!
— Учту! — сказал я. — А вообще мне колоссально понравилось! Отличная машинка стоит! Вот, стихи напечатал! Хочешь прочту? — Какое-то ликование нашло на меня.
— Ну прочти! — снисходительно сказал Ланин.
— «Осень»! — пробормотал я.
— Как? — не расслышал Ланин.
— «Осень».
— Ну давай.
— … Мы шли по осенним тропам,По муравьиным трупам,И лист то с ольхи, то с дубаВдруг падал к ногам, как рубль.И вышли мы к сизым рельсам.На них лист осины грелся.Кончается бабье лето…Кончается бабье лето…Пожалуйста, два билета.
Глава X
На следующее утро после ухода родителей я побродил по квартире, а потом вдруг решился и стал собираться в школу.
«Вряд ли, — подумал я, — Латникова действительно выгонит меня! Часто люди по горячности говорят то, о чем потом жалеют! Главное — дать им спокойно остыть! Не знаю, правда, — мой приход в ГУНО остудил ли ее? Но попробуем!»
Я вошел в класс, сел. Сначала я старался сидеть тихо, скромно, «пришипившись», как говорила моя бабушка. Но в середине первого урока географиня стала давать персональные задания, вызывая по одному, затаив дыхание я следил за алфавитом… она спокойно назвала мою фамилию.
— Здесь! — гордо произнес я.
А на втором уроке — химии — меня даже вызвали к доске и даже впаяли тройку… Отлично! Ход событий радовал меня.
На большой перемене ко мне энергично приблизился Ланин. Держался он подчеркнуто отдельно, дабы не подумали, что он имеет что-то общее с таким «отрезанным ломтем», как я.
— Горохов, тебя к директору! — сухо произнес он и удалился.
Потом, правда, глянул через плечо, давая понять, что в глубине души мы друзья.
В коротком узеньком коридорчике, ведущем к кабинету директора, почему-то не любили возиться малыши, да и более пожилые школьники редко гуляли тут. Поэтому я вздрогнул, когда от стены неслышно отделилась фигура. Она в буквальном смысле отделилась, ибо часть масляной краски осталась на ней. Фигура эта принадлежала Пеке.
— Ты что тут… швейцар? — поинтересовался я.
— Слушай сюда! — хрипло заговорил он. — Если скажешь, что это я Дусю сделал, — тебе не жить!
— Ясно. А чего тебе Дуся так не нравится? Отличная тетка! — воскликнул я. «Странный человек — стыдится единственного хорошего, что он сделал на этом свете», — подумал я.
— В общем, ты меня понял! — прохрипел он.
— Но тогда можно, я скажу, что это я ее создал? Пека подавленно молчал.
— Смелый ты, вообще, парень, но трус! — Я хлопнул его по плечу и вошел в кабинет.
В кабинете были собраны все учителя. На стуле у окна, безвольно поникнув, сидела Дуся. Я обрадовался — давно не виделись! Рядом с Латниковой сидел какой-то незнакомый плотный товарищ, — видимо, инспектор, присланный для разборки из ГУНО. Значит, все-таки я не зря ходил туда: хуже исключения ничего уже не будет, а так, может быть…
Видимо, я вошел в разгар разговора, некоторое время все напряженно молчали, как всегда бывает, когда беседа обрывается слишком резко.
Инспектор посмотрел на меня быстро, но внимательно, потом повернулся к Латниковой, продолжая разговор:
— Так как это понимать — «пригласили Дусю»? — Он посмотрел на Дусю, не подающую никаких признаков жизни, потом снова на Латникову.
Та пожала презрительно плечом. Все молчали.
— Я понимаю это так, — после паузы заговорил Данилыч. — Представитель французских «юных борцов за мир» имел в виду того, кто в тот момент, во время собрания, с ней появился и разыграл веселую сценку, которая понравилась нашему гостю. Я думаю так. — Данилыч скромно умолк.
— Так кто же с ней появился? — Инспектор уставился на меня.
Я скромно потупился. Повисло молчание.
— Скажи, — обратился ко мне инспектор, — как ты относишься… к французским молодежным движениям?
