Тимоте де Фомбель - Глаза Элизы
Прошло всего несколько дней, и школа заработала. В ней преподавалось двадцать предметов. Семнадцать из них вел Сим. Остальные разделили между собой несколько старичков-ученых.
В этот вечер Сим Лолнесс читал лекцию под названием «У божьих коровок нет мусорных ведер».
Кафедрой Симу служил большой ящик. Рядом с ним стоял славный Плюм Торнетт, который когда-то на Нижних Ветвях ухаживал за личинками, а теперь стал ассистентом профессора. Он относился к своим обязанностям очень ответственно: старательно вытирал большую доску, на которой профессор рисовал, помогал ему проводить опыты. Немой Плюм был самым молодым в этом ученом собрании. А не говорил он уже лет пятнадцать.
«У божьих коровок нет мусорных ведер». Этим Сим Лолнесс хотел сообщить аудитории, что в природе не существует отходов. Лекция была понятна и увлекательна. Даже Зеф Кларак, позабыв, что был когда-то лентяем, слушал ее с большим вниманием. Когда Сим попросил подвести итог и сделать вывод, Зеф поднял руку.
— Если я правильно понял, — начал он, — мусорными ведрами служат паразиты.
Услышав слово «паразиты», Сим Лолнесс пришел в ярость.
— Паразиты, ничтожества… Я не желаю слышать подобных слов в нашем обществе, господин Кларак! Все на свете полезны и все друг от друга зависят.
И закончил своей знаменитой фразой:
— Паразитов не существует!
Впервые Сим Лолнесс высказал эту идею на процессе века, когда защищал Нино и Тесс Аламала.
Старшему поколению учеников все было ясно. Профессор намекал на душераздирающую историю семьи Аламала, которых часто упрекали за паразитический образ жизни. Нино был художником, а его жена — танцовщицей на канате. Какая, спрашивается, от них польза?
Дело кончилось настоящей трагедией. В глубине души профессор был убежден, что мужа и жену довели до смерти именно эти обвинения.
У Сима Лолнесса были глубоко личные причины, по которым история Аламала была ему небезразлична. Он вздохнул и обеспокоенно посмотрел направо.
Майя!
Майя Лолнесс сидела на табурете в углу комнаты и вязала. В платочке на голове и такой же бурой робе, как у всех. Она сидела очень прямо, и слишком широкие рукава напоминали надкрылья. На Майе даже тюремная одежда выглядела нарядом от лучшего портного.
Майя не особенно вслушивалась в слова мужа. Все, что он говорил, знала чуть ли не наизусть. Она ждала лекций по истории, которые читал старенький Ролден. Время от времени Майя оставляла вязанье и вглядывалась в лица ученых, превращенных в рабов одним толстым идиотом. Самой большой бедой для них был ежедневный труд на погибель Дерева, которому все они до этого преданно служили.
Вечерняя школа вселяла надежду и возвращала им достоинство.
Долгими серыми днями Майя думала о Тоби. Она вспоминала его в два года, в их первом доме на Вершине. То и дело ей мерещился топот детских ножек по коридору, и она каждую секунду ждала, что отворится дверь и Тоби войдет.
В те времена она любила повторять: «Мир принадлежит детям». Теперь она точно знала, что мир принадлежит вовсе не им. Ее сына этот мир выжил и уничтожил. Но Майя Лолнесс решила жить. Они с Симом решили: «Будем жить за троих». Жизнь для них стала еще драгоценней. Ее нужно было сберечь.
Майя не разбивала, как все, древесину заступом. Сим обеспечил ее работой полегче: она вязала носки для охраны. На вид носки выглядели очень теплыми, но Майя изобрела вязку «сквознячок», которая пропускала холод и влагу, но задерживала пот. В ее носках ноги у охранников всегда мерзли и пахли плесневелым сыром.
Подобную работу узники прозвали «саботажем» после того, как и Лу Танн, старый сапожник, стал изготовлять сабо с гвоздями внутри для прислужников Джо Мича.
Сим прохаживался между рядами. Он остановился перед Зефом и произнес:
— Я ошибся, нужно было сказать: мы все паразиты, господин Кларак.
Зеф улыбнулся. Его редкостное безобразие никуда не делось, зато шарма и юмора прибавилось.
— Когда понимаешь, в каком состоянии находится наше Дерево, — продолжал Сим, — осознаешь всю полноту своей ответственности. Разрастание лишайников, уменьшение от весны к весне количества листьев, исчезновение пчел — все это очень тревожные симптомы. Да, Зеф, скорее всего, мы и есть те самые паразиты, которых ты имел в виду. В былые времена я говорил сыну…
Сим замолчал, губы у него дрогнули. Спицы Майи задвигались медленнее.
— Однажды… я сказал сыну, — голос Сима звучал как-то особенно сиротливо, — что мое самое прекрасное открытие касается осенних листьев. Они падают не сами по себе — их выталкивает почка будущего листа. Выталкивает новая жизнь. Жизнь! А теперь, дорогие коллеги, листья падают, но вместо них новые не вырастают.
Голос профессора дрогнул: он знал, что говорит и о собственной жизни. Та почка, которая должна была раскрыться после них, почка, исполненная жизни и надежд, которая должна была их вытолкнуть, больше не существовала. Их сын Тоби исчез.
По галерее, что окружала помещение школы, ходили два стражника. Встречались и расходились вновь, делая круг. В окно их было хорошо видно.
— Простите, — сказал профессор, беря из рук Плюма стакан с водой. — Я задержу вас еще на минутку.
В царившей в классе тишине послышалось два негромких удара — стучали в ящик, служивший профессору кафедрой.
Зеф Кларак взглянул на окно, соскользнул со стула и на четвереньках — под столами, через сидящих коллег — пополз к кафедре.
Очень странное зрелище, согласитесь!
Но все сделали вид, будто ничего не происходит.
— Есть вопросы? — негромко осведомился Сим.
Зеф Кларак добрался на четвереньках до ящика. Стражник, прошедший мимо окна, ничего не заметил.
Зеф дважды стукнул по ящику. Открылся люк. Из него вылез маленький старичок, осыпанный древесными опилками. Зеф исчез в люке. Люк закрылся. Старичок отряхнул одежду, пробрался к стулу Зефа и сел. Кое-кто обернулся, и старичок улыбнулся коллегам сквозь седые усы.
Вечерняя школа не была причудой сумасшедшего. Вот уже два месяца со дня ее основания шла подготовка небывалого побега: операция «Свобода». Под кафедрой профессора из вечера в вечер узники выдалбливали туннель. Старые ученые работали, сменяясь каждые полчаса. Им удалось пробить твердое дерево на пять сантиметров.
Барак был выбран потому, что находился над котловиной и на небольшом расстоянии от ограды. По расчетам Сима, который смыслил в туннелях, и Виго Торнетта, который кое-что смыслил в побегах, им осталось преодолеть сантиметра два. Через несколько дней подземный ход должен быть закончен.
После того как в прошлом году отсюда сбежал Пол Колин, они знали, что их мечта осуществима.
Сим внезапно насторожился. Вслед за ним насторожились и все слушатели.
Барак вздрогнул от шума и топота. Мимо окон пробежали стражники. Под тяжелыми сапогами заскрипел пол. Сим взглянул на своего помощника Плюма. Плюм побледнел как мертвец. Дверь распахнулась, и в проеме появился тот, кого невозможно было не узнать.
С трудом протискиваясь в дверь, гость сорвал ее с петель.
Джо Мич мало изменился.
Он изнемог, дотащив сюда свою тушу. Пятна пота на его куртке напоминали пятна от жирного бульона. Судя по идущему от него аромату, он тоже носил носки, связанные Майей Лолнесс. В уголке его рта торчал изжеванный окурок.
Дополнительные три шага утомили его, словно долгая прогулка.
Похоже, он прибавил в весе и порядком «вырос» из своего костюма: над поясом валиком нависал живот, а брюки вздернулись, обнажив толстые щиколотки.
Скелеты в полосатых костюмах, сопровождавшие патрона, были, без сомнения, Торном и Рашпилем, его правыми, нет, левыми руками. Эти, казалось, даже помолодели: кожа на туловище натянулась, как на барабане.
Джо Мич добрался до кафедры и оперся на нее локтем, больше похожим на коленку, смахнув стакан, при помощи которого профессор показывал опыты. Оперся и вперился стеклянным взглядом в слушателей. Убеленные сединами головы, высокие лбы, глаза, глядящие ясно и прямо, — всего этого Джо Мич терпеть не мог. Но смотрел на своих врагов довольно долго, пытаясь выудить пальцем прилипший к десне окурок.
Сим Лолнесс сделал шаг в сторону и загородил своего помощника Плюма Торнетта. Того колотила дрожь. Но Джо Мич заметил Плюма, отодвинул Сима и позвал:
— Плоум!
Джо Мич стал терроризировать Плюма сразу же, как тот появился среди узников. Плюм испытывал перед Мичем не просто страх. Это был непередаваемый ужас! Стоило Мичу только показаться, и бедного Плюма бросало в дрожь. Даже Виго Торнетт, дядя Плюма, не знал, по какой причине Плюм так боится Мича. Какое жуткое воспоминание всплывает у бедного немого в памяти при виде этой туши?
