Всеволод Нестайко - Тореадоры из Васюковки
Солнце уже высоко, а всё-таки была надежда: может, обманывает солнце, может не начался еще экзамен? По селу бежал, сердце почти выскакивало из груди. Не обмануло солнце…
Ява вздохнул и замолк.
Я смотрел на него со всем сочувствием, на какое только был способен.
Так вот какое ему приключение выпало, что перевернуло всю его жизнь вверх тормашками! И не расскажешь же никому, не объяснишь! Потому что это наши «шпионские» дела требуют абсолютной тайны, конспирации. Когда милиционер товарищ Паляничко не поверил нам, то кто же нам поверит! У нас был один выход — иметь неопровержимые доказательства, факты, поймать на горячем. И Ява, бедолага, должен всем, и в школе, и дома, говорить одно — что пошел на рыбалку вместо экзамена. И нести за это наказание.
— Ну, а у тебя как? — спросил Ява, не смотря на меня. Эх, лучше бы не спрашивал! Чувствуя себя преступником, словно я что-то украл у него, стыдясь, я признался ему в этой несчастной четверке.
— Ну что же, я рад за тебя. Поздравляю! — сказал он. — Это хорошо. Хорошее, значит, у тебя будет настроение в лагере. Куда едешь?
Ну зачем, зачем он ранит меня в самое сердце! Мы же мечтали вместе поехать в летний лагерь к морю, в Одессу. С такими трудностями родители доставали нам путевки, никогда мы с Явою не были на море. только в кино и по телевизору видели. А как нам хотелось на море! Синие дали, белые корабли, чайки, альбатросы летают. «Курс норд-ост»! — кричит капитан. Мы даже дважды собирались сбежать на море. И дважды нас ловили на станции. А в прошлом году была двух дневная экскурсия в Одессу. Я. как на грех, заболел. А Яву Галина Сидоровна отказалась брать (за очередной наш выбрык). И в тот же день её забрала «Скорая» в районную больницу (аппендицит). А экскурсия была через три дня. Сопровождал класс учитель рисования Анатолий Дмитриевич. Ява, воспользовавшись этим, наврал родителям, будто бы он съездил на велосипеде в больницу к Галине Сидоровне, и она сжалилась и разрешила ему ехать. Провожал Яву в райцентр папа. Ява, счастливо улыбаясь, выглядывал из окна вагона. И неожиданно на перроне появилась Галина Сидоровна (сбежала из больницы, чтобы проводить класс). Ява ойкнул и присел, прячась. Папа мгновенно всё понял. А поезд уже двинулся. Папа бросился в вагон, схватил Яву и на ходу выскочил вместе с ним из поезда. Не везло нам с морем катастрофически.
И вот, когда мечта была уже практически у нас в руках, с Явой приключилась вот такое. Дед Варава еще вчера отнёс в школу и сдал Явину путевку. Придется мне теперь ехать одному. Но разве это дело! Разве я сам почувствую все радости моря так, как мы вдвоём почувствовали бы! Да зачем же он так говорит! Радость, не разделенная с другом, — это не радость, даже не половина радости, а какая-то поганая четвертинка, какая-то мелочь.
Только я хотел ему это сказать, как из-за ограды послышался сердитый голос деда Варавы:
— Свинья голодная. Неси уже. Треплешься там. Двоечник!
Ява вздрогнул, съёжился весь, схватил корыто и потащился в свинарник. А я поплёлся домой.
Отец сидел за столом, завтракал и, как всегда читал газету. мама на машинке строчила матроску, давно мне обещанную, специально для лагеря. Подняла голову, ласково улыбнулась (очень её порадовала моя четвёрка, она её и не ждала). Постоял я немного на пороге, потом подошёл к ней и, чувствуя холод в груди (как тогда, когда я впервые прыгнул с вербы в речку) сказал:
— Не шейте, мама… не поеду я в лагерь.
Мама молча удивленно подняла в лагерь.
— Что? — отложил газету отец.
— Не поеду в лагерь, — уже тише, но твердо повторил я.
— Как это ты не поедешь? Почему? — спросила мама.
— Расхотелось…
— Да он, понимаете, шутит, разыгрывает, — подмигнул мне отец.
— Ничего я не шучу. Не поеду. Точно.
— Может, ты заболел? — прищурился отец. — Целый год, понимаете, голову мне морочил голову со своим лагерем, а теперь, понимаете, как путёвка есть, номера выкидываешь. Это же такой, понимаете, лагерь… Как Артек. Дети, понимаете, разных народов… И ты с ними… дурень! Никогда же, понимаете, в жизни моря не видел.
— Не выдумывай, сынок, — подхватила мать. — Еще и врачиха сказала, что тебе к морю надо. Гланды у тебя и носоглотка.
— Нет никакой у меня носоглотки. Не поеду я.
— Поедешь, поедешь, — в голосе отца уже звенела сталь.
— Не поеду.
— Ты как, понимаете, с отцом разговариваешь? Ой, гляди, возьму ремень!
— Ну и берите. Только в нашей стране детей не бьют. Это во всех газетах написано. Детей бьют лишь империалисты.
— Ты… ты… ты… — вскипел отец и уже замахнулся ремнем, но тут мать бросилась на защиту, обхватила отца руками и, подталкивая, начала оттеснять его в другую комнату. Вытянув шею, отец смотрел из-за маминой спины и кричал:
— Ну, теперь, понимаете, ты таки не поедешь! Вот! — он выхватил из кармана путёвку и начал рвать. — Вот! Вот! Вместо того чтобы, понимаете, в море плескаться, будешь… будешь… Забав тебе тут, понимаете, не будет! Не будет! У меня тоже, понимаете, характер показывать! Мал ещё! У меня тоже, понимаете, есть характер. Вот! Вот!
Не путевку — сердце моё рвал он на кусочки. Беленькими бумажными клочочками тихо, беззвучно падали на пол синее море, белые корабли, чайки и альбатросы…
Слёзы закипели у меня на глазах.
— Пусть! И пусть! — закричал я и торопливо выскочил из хаты.
…Я сидел в густом, непролазном бурьяне за ригой и шмыгал носом. В носу чесалось и щипало, как после газированной воды. А в сердце была та пустая холодная бездна, когда чувствуешь, что возврата нет. Ну и пускай! Не надо мне вашего моря, ваших кораблей и альбатросов…
«Но ты же сам захотел этого?»
Да, сам. Конечно, сам. Но…
«Или, может, ты думал, что тебя будут умолять, на коленях просить, потом побегут к деду Вараве, убедят его, что с переэкзаменовкою можно ехать в лагерь, и вы с Явою спокойненько себе поедете? Так ты думал?»
Нет. Но…
Так, наверно, чувствует себя человек, который идет за своего друга на пытки, в тюрьму или на смерть. Сложное, но благородное чувство.
И ради Явы — я готов. Вы же просто не знаете, что это за парень — Ява, как мы подружились.
Вот я вам расскажу…
Глава 9
В которой Павлуша рассказывает, как он подружился с Явою
До четвертого класс я с ним не дружил.
Он был страшно вредный.
Так я считал.
Потому что он меня при всех в лужу пихнул, после того, как я его кепку на вербу закинул. А я был в новеньких шевиотовых штанах. Мама мне только утром их в сельмаге купила. И этими новенькими штанами я в самую жидкую грязь сел. И Ганька Гребенючка так смеялась, так смеялась, что у неё даже пузырь из носа выскочил.
Я дружил с Антошкой Мациевским. Он меня малиной угощал. У них в саду много было малины, а у нас не было. А малина с молоком — вы же знаете! Я её люблю даже больше, чем вареники с вишней.
Я думал, что буду дружить с Антошкой и есть малину до самой старости. Но…
Был солнечный тёплый сентябрьский день. Мы сидели на бахче и хрумкали арбузы.
Вы были на нашей бахче? О-о! Тогда вы ничего не знаете. Такой бахчи нет нигде. Правда! Конца-края не видно. От горизонта до горизонта. И арбузов — тысячи, миллионы… И все полосатые. Как тигры. Тысячи, миллионов тигров. Я живых видел в цирке. В Киеве. Но разве это тигры? Вот дед Салимон — бахчевник наш — это тигр! Ох же и бьёт. Как влупит своей костлявой рукой по штанам — два дня чешешься. Он почему-то не любил, когда мы крали арбузы с бахчи. Он любил, чтобы мы просили. А мы не любили просить… Это не так вкусно.
Короче, мы сидели на бахче и хрумкали арбузы. Краденые. Деда не было. Не было и близко. Он пошел в сельмаг за папиросами. Мы видели. И мы были спокойны. Он там обязательно встретит какого-нибудь своего друга, деда Вараву или еще кого, и они заведут разговор об американских агрессорах или еще о чем-нибудь до самых сумерек. Это уж наверняка. Дед Салимон целыми днями от нечего делать слушал в одиночестве на бахче транзистор «Атмосфера», который купил себе в сельмаге, и его просто распирало от разных новостей.
Так вот, мы сидели и хрумкали. То есть уже и не хрумкали даже. Лишь один Гришка Сало хрумкал — этот мог день и ночь есть. А мы все сидели и тяжело дышали.
Вот наелись арбузов! Что называется от пуза. Больше есть уже не было мочи — некуда.
Мы сидели у огромной горы арбузов — их уже собрали для отправки, завтра придут машины.
И есть нет сил, и нет сил покинуть этот арбузный рай — когда еще так повезет, чтобы деда не было, да и увезут уже завтра.
Пробовали мы в футбол арбузом играть — тяжело, ноги болят.
Пробовали в «войну». Выложили из арбузов на земле военный объект — вражескую укрепленную линию. Взяли в руки по арбузу — это бомбы, — подняли над головою — и ууу-у!.. Летят наши штурмовики-бомбардировщики. Подлетают — шмяк! шмяк! Лопаются полосатые бомбы, летят во все стороны осколки и шрапнель — черные скользкие зерна, льётся красная арбузная кровь…
