Нина Дашевская - Я не тормоз

— Может, знакомый твоей мамы? Из театра, — предполагает Зайцев.

Мне хочется его треснуть, с его спокойствием, его логикой, его заботой…

— Какой ещё знакомый, мама никогда… Его всегда я забираю! Или мама…

Я понимаю, что виноват только я. Если бы я сразу из школы пошёл за ним. Если бы я сразу; почему я не пошёл?!!!

— Игнат, ты успокойся, — говорит мама Кириллова (надо же, знает, как меня зовут!), — вы дома были уже?

— Нет, — мотает головой Зайцев.

— Вот; вы сначала сходите домой. Позвони всё же маме, может, знакомый кто-то… Игнат! Игнат!

Она встряхивает меня за плечи, маленькая мама Кириллова, меньше меня.

— Игнат, самое главное. Твой Лёва очень умный мальчик. Он с кем попало не пойдёт. Всё было нормально, мы выходили вместе, понимаешь? Это не мог быть незнакомый человек.

— У нас нет знакомых с бородой, — говорю я, правда, я не могу сейчас вспомнить ни одного. Но мне становится легче. Совсем чуть-чуть.

— Значит, сейчас вы домой. И оттуда звоните, — твёрдо сказал папа-Кириллов.

— Куда?

— Нам! Вот, запиши телефон. Думаю, всё нормально, и он дома. Но если что… В общем, у меня есть знакомый опер. И вообще… Машина у нас, поможем, если что.

…Мы мчались с Костиком домой. Кончалось дыхание, всё-таки тяжело вдвоём. Но вот это слово «опер». Полиция. Лиза Алерт, перепост, потерялся мальчик. Был одет… Чёрт, во что же он был одет?! Шапка с кораблём… Не хочу, не хочу об этом думать. Я могу только думать одну очень короткую мысль в одно слово. Лёвка, Лёвка, Лёвка! Дыдыщ, дыдыщ, по дурацким жёлтым плиткам… Кррак! Бордюр, я совсем забыл. На меня летит Костик, а сверху самокат.

— Как ты, нормально?

— Да, бежим!

Отвалились какая-то гайка от самоката; ладно, потом найду, мы уже в подъезде.

Лифт поднимается бесконечно медленно. Но пешком я уже не могу. И где-то между вторым и третьим этажом Костик говорит:

— У тебя свет горит.

— Где?…

— Дома. Все три окна.

Какой ещё свет?… А. А я не заметил. И где-то к пятому этажу я понимаю. Что-то случилось с мамой. Потому что она всю жизнь ругает меня за оставленный свет. И если все три окна… Что-то случилось. Поэтому и Лёвку кто-то забрал. Ну… Лёвка. Главное — чтобы Лёвка. Я же думал только о нём, не отвлекался! Но и мама…

Лифт едет и едет… Сто лет ещё будет ехать, надо было пешком.

Мы, наконец, выскакиваем из него, и вдруг я впадаю в ступор. Всего-то: нажать кнопку звонка. И многое станет ясно. А вдруг… Вдруг я не хочу знать этого «ясно»? И не хочу думать, кто главнее — Лёвка или мама. Только бы не Лёвка, только бы не мама, крутится в голове по очереди, вернее, одновременно. Не мама, не Лёвка.

— Ну, чего ты, — говорит Костик. И вдруг понимает. И нажимает кнопку сам. Я чуть не схватил его за руку; но не успел. Надо же, какими слабыми бывают мои руки и ноги.

Щёлкает замок. Открывается дверь.

На пороге в прямоугольнике света стоит человек. У него борода.

Что это?! Кто!!!

…Этот бородатый человек захватил моего Лёвку и нашу квартиру, и жжёт в ней свет, во всех комнатах. Мама! Где мама?!!

— Игнат, ты что? Не узнал, что ли?

Я узнал. Только сейчас. Не глаза и нос, а голос. И свалился на этого человека, упал. Прямо в него.

Вообще-то мне хотелось и убить его тоже, прямо сейчас.

— Я думал… Лёвка. Лёвка дома?

— Дома! — кричит он своим птичьим голосом из кухни, — а я тебя в садике ждал, ждал! А п’ишёл — он!

— …Зачем ты отрастил эту бороду идиотскую, — бормочу я. У него чужое лицо с бородой, не хочется смотреть. Вдруг вспоминаю про Костика, оборачиваюсь и объясняю ему:

— Это мой папа. Папа приехал!

И вдруг я вижу, что Костик сидит на полу. И плачет. По-настоящему, слезами, размазывает кулаком. Вот этот Заяц, который был такой логичный, умный такой, непробиваемый.

— Костик! Зайцев, ты что?!

— Я думал, — он отворачивается, чтобы я не видел, — я думал, он совсем пропал, Лёва твой. Что из-за меня! Я же тебя просил остаться, из-за меня, я думал, понимаешь? Что совсем!!

— Это твой друг? — спрашивает папа.

— Да, это мой друг, — говорю я, — Костя Зайцев.

Мы пьём чай и рассказываем, как всё было. То есть я рассказываю, а Костик молчит, будто он вовсе ни при чём. А потом вдруг он говорит:

— Надо позвонить.

— Кому?…

— Да Кирилловым этим. И воспитательнице тоже, она же там на ушах стоит.

Точно. Надо позвонить, а я и забыл. Как только этот Костик всё помнит?

Я весь вечер не могу оторваться от Лёвки, какой он классный. С вот этим носом, ртом и ушами, со всеми его дурацкими песнями. А папу я отправил бриться. Не мог с ним разговаривать, у меня в животе всё сворачивалось трубочкой, как на бороду это посмотрю.

И ещё весь вечер в голове всплывал Заяц. Вот, я сказал, что он мой друг. И ведь правда: мне никогда в жизни никто не помогал вот так. Ну, давали там ответ подсмотреть или бутерброд откусить. Но мне, в общем, и помощь особо не была нужна. И я с самого начала пытался свалить, погнал на самокате, не оглядываясь. А он, значит, тащился за мной.

Зачем?…

Я не люблю это место в парке, тут плитка кособоко уложена. Дын-дын, самокат грохочет по ней. Даже не столько неудобство противно, сколько грохот. Ненавижу создавать грохот. Поскорей бы уже продыдынькать, и на нормальный тротуар.

Вдруг наперерез мне идёт Маша. Я как-то её уже видел, она шла с другими девчонками, и они кричали ей — Маша, подожди! А она неслась вперёд, как сумасшедшая. Как… Ну. Да, понятно, как кто.

Думаю, она в десятом или в одиннадцатом. Сильно старше. Пальто и большой шарф, и кеды. Вообще смешно, кеды и пальто. Но ей идёт. Нет, не то, что я её как-то запомнил особенно; просто всплыло вдруг в голове, что Маша.

Потому что сейчас она шла и ревела. Всхлипывала. Я бы не увидел; но она вылетела мне наперерез, вообще ничего не соображает, самокат же грохочет, за километр слышно!

Я притормозил, а она откинула волосы, посмотрела на меня — под чьи колёса чуть не попала. И я увидел, какие зарёванные глаза.

Она побежала дальше. А я толкнулся и тоже поехал дальше, по инерции. А потом оглянулся всё же: чего вот она там?

Сидит на скамейке, отвернулась. Это она зачем бежала, торопилась скамейку, что ли, занять? Рядом ещё пустая стоит. Холодно сидеть.

Человеку плохо. Это так странно; вокруг такая осень! И мне страшно хорошо (ну, до этого момента было хорошо), такая придурошная радость ниоткуда, просто от скорости и неба. А тут человеку плохо, плохо как!

А я проехал мимо, и гоню дальше. Что я могу сделать? Откуда я знаю, что у неё там. Несчастная любовь? С родителями поссорилась? Может, она из-за двойки ревёт, кто знает этих девчонок, ревут из-за любой ерунды. Даже из-за четвёрки могут.

Не, не похоже, чтобы двойка. Жаль, что мне нужно бежать.

А то бы я… Что вот бы я? Незнакомая девчонка. Я для неё — мелочь, семиклассник.

Никто. Что вот я?

Проехал мимо. Человеку плохо, а я…

Кофейная машина. Я здесь долго рассказываю; на самом же деле все эти мысли промелькнули в голове как-то сразу; и уже в конце дорожки я увидел машину эту. Кофе на колёсах. Машина, задняя дверь открыта, и там — кофейный автомат. Продавец в вязанной шапочке стоит, скучает. Никогда не покупал в такой; наверное, подешевле должно быть, чем в кафе?

— Вам что, молодой человек?

— Капучино, — говорю я. Сначала говорю, потом уже думаю и смотрю на ценник. Ух.

Мама всегда берёт капучино, наверное, все девчонки любят так.

Прощай, пицца в художке. Художка… Если один человек туда опоздает на пятнадцать минут… Пусть он опоздает, у него важное дело.

Неудобно тащить этот кофе, когда самокат по плиткам прыгает. И я иду рядом с дорожкой, прямо по листьям. Не очень удобно, зато тихо.

Бросаю самокат возле скамейки, прямо на землю, просто отпускаю его и всё.

Ну и что теперь? Сидит, плачет. И я, как дурак, со стаканом… Чего мне в голову взбрело, зачем?!

Выпить самому и забыть.

Вдруг она откидывает волосы. (А круто у неё это выходит, как в кино!). И смотрит на меня.

— Ты Маша? — спрашиваю я, как дурак. Она молчит. А вдруг она никакая не Маша, и я всё напутал?

И вдруг я становлюсь как будто не я. Со мной раньше такого не было. Откуда это нахальство, смелость эта — никогда бы не подошёл раньше!

— Маша, всё будет хорошо, — говорю я.

Она качает головой.

— Не будет… Чего тебе надо вообще. Чего привязался? Вали отсюда, понял?!

От этого моя смелость увеличивается. Всё, меня послали, больше я ничего не теряю. И чёрт с ним, с рисованием этим.

— Я тебе кофе принёс, — говорю я.

— Чего? Ты кто вообще?

— Волшебник. Дубровский, слышала про такого?

И я свищу песенку, которую так любит папа:

«Не плачь, Маша, я здесь…»

Без слов, просто свищу. Она наверняка не знает такой. Про Дубровского.