Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна
— Да въ чемъ же я дурень и колобродъ, спросила Анюта совсѣмъ разобиженная и сердитая.
— Да тѣмъ, что у тебя разуму немного, а задору много; развѣ это неправда что ты необузданная и взбалмошная. Развѣ въ первый разъ ты слышишь это ото всѣхъ.
— И въ послѣдній, сказала Анюта. — Я не хочу чтобы вы такъ со мной обращались.
— Не хочешь! Мало ли чего ты не хочешь, сказалъ Митя запальчиво.
— Полно, сказалъ Ваня брату укоризненно, — что ты къ ней придираешься.
— Правда, сказала вступаясь въ ихъ споръ Маша, — что Анюта вспыльчива, задорна, добра не жалѣетъ, что издеретъ, что разобьетъ, что выпачкаетъ, ей и горюшки мало, но она дорожитъ многимъ, напримѣръ, я скажу, дорожитъ нашею къ ней любовію.
— Маша! Маша! воскликнула Анюта съ порывомъ, ты моя милая Маша! Тобою дорожу я больше всего на свѣтѣ и люблю тебя, какъ люблю!
Въ словахъ Анюты, въ голосѣ ея было столько горячаго, внезапно прорвавшагося чувства, что всѣ дѣти были тронуты, и Митя смутился. Онъ даже покраснѣлъ.
— Да, сказалъ Ваня ласково, — твое сіятельство добрая душа.
— Ну, помиримся, сказалъ Митя смѣясь, — я тебя люблю, и ты меня любишь, и они насъ любятъ — это дѣло извѣстное, а теперь разскажи какъ твое сіятельство устраиваетъ свою новую жизнь.
— Я ужь объ этомъ думала цѣлый день, вчера, сказала Анюта серьезно; конечно мы всѣ попрежнему будемъ жить здѣсь, вмѣстѣ, но возьмемъ себѣ много учителей, такъ какъ Маша сказала вчера, что мнѣ теперь надо много всему учиться, и я буду учиться съ Агашей и Лидой, а къ Лизѣ пригласимъ гувернантку. А послѣ уроковъ мы тотчасъ поѣдемъ кататься. У насъ будетъ маленькая колясочка, какъ у дочери предводителя, и крошечная лошадка…
— Такая же, какъ у дочери предводителя, проговорилъ поспѣшно Ваня. Ее зовутъ Крошка и кучеръ говорить, что когда онъ ее чистить, то не обходитъ вокругъ нея, а возьметъ ее за хвостъ, приподыметъ и поставитъ какъ надо. Право!
— А ты почему это знаешь, спросилъ Митя не безъ насмѣшливости.
— Я съ этимъ самымъ кучеромъ, его зовутъ Потапъ, ходилъ намедни рыбу удить, объяснилъ Ваня добродушно, и онъ самъ мнѣ все это разсказывалъ.
— Удивительное дѣло, сказалъ Митя, что нѣтъ кучера, котораго бы Ваня не зналъ.
— Вотъ и неправда, вступилась Лида, — вчера шелъ по улицѣ кучеръ, а Ваня его не зналъ. потому онъ ему не поклонился.
— Ну, сказала Анюта, горя желаніемъ сообщить всѣ свои планы и затѣи, — скоро Потапъ будетъ рассказывать не о своей, а о нашей лошадкѣ: она будетъ меньше предводительской а мы пріищемъ ей другое имя, получше. Ну какъ назвать ее? Подумайте.
— Мальчикъ, сказалъ Ваня.
— Лихачъ, сказалъ Митя.
— Малютка, сказала Агаша.
— Незабудка, сказала Лида.
Раздался общій взрывъ хохота, а Лида глядѣла на всѣхъ съ удивленіемъ.
— Опять Лида отличилась, выдумала, изобрѣла, говорилъ Митя помирая со смѣху. Не выдумаешь ты пороху, какъ вчера сказалъ самъ папочка.
— Что жь что не выдумаетъ, когда онъ ужь выдуманъ, сказала Агаша.
— Не обижайте ее, замѣтила Маша, — она добрѣе васъ всѣхъ, а ты, Лида, не обращай на нихъ вниманія, они сами глупыя дѣти.
— Нашла! нашла! закричала Анюта хлопая въ ладоши, мы назовемъ лошадку: Мышонокъ и каждый день, каждый Божій день будемъ кататься, да не одинъ разъ, а два раза, утромъ и вечеромъ.
— Браво, умная Анюта, закричали всѣ дѣти вмѣстѣ.
— Умное твое сіятельство, сказалъ и Митя смѣясь. — Итакъ, рѣшено! Мышонокъ! Ну, а какъ же мы всѣ, вѣдь насъ, не считая Маши, которая безъ себя насъ не отпуститъ, шесть душъ, влѣземъ въ эту крохотельную колясочку.
— Придется кататься поочередно, сказала Агаша.
— Нѣтъ! нѣтъ! сказала Анюта. — Купимъ другую такую же колясочку.
— И другаго Мышонка, подхватилъ Ваня.
— Это не ладно, сказалъ Митя. — Вамъ, дѣвочкамъ, съ руки на Мышонкахъ кататься, а мнѣ, Ванѣ и Машѣ совсѣмъ не хорошо. Только людей насмѣшимъ. Нѣтъ, ужь пусть твое сіятельство разкошелится и купитъ мнѣ и Ванѣ верховыхъ лошадей!
— Ахъ! какой ты, Митя, умный, воскликнула Анюта, именно верховыхъ лошадей! И вы оба поѣдете за нами! А Маша? вдругъ вспомнила Анюта, въ чемъ же Маша! Машѣ надо купить пролетку и она въ ней, вмѣстѣ съ папочкой, будетъ ѣздить къ обѣднѣ. Вотъ такъ славно! И мы всѣ будемъ кататься, гулять, а послѣ гулянья пить шоколатъ, не въ именины, какъ у маменьки, а каждый день.
— Каждый день шоколатъ прискучить, приторно, сказалъ Митя.
— Ну, не всякой день, а когда вздумается, сказала Анюта.
— Э! да ты стала сговорчива и ни разу не сказала: я хочу, замѣтилъ Ваня смѣясь.
— Я буду строга къ себѣ, сказала Анюта важно и не буду сердиться.
— Это что за новость, сказалъ Митя съ такою смѣшною миной, что всѣ дѣти расхохотались. Анюта вспыхнула.
— Развѣ съ вами можно, сказала она запальчиво, — говорить серьезно. Вы или не понимаете, или насмѣхаетесь, а мнѣ ваши насмѣшки надоѣли. Маша! заступись за меня, я твои слова имъ сказала, а они хохочутъ. Да ты не слышишь! Маша! О чемъ ты такъ задумалась и такое у тебя печальное лицо.
— И не радуешься, прибавилъ Ваня, — что у Анюты будетъ Мышонокъ, а у меня Мальчикъ, а у Мити Лихачъ. Мнѣ надо караковой масти…
Въ эту минуту вошелъ папочка, всѣ встали чтобы поздороваться съ нимъ; онъ обратился къ Машѣ и сказалъ подавая ей пачку ассигнаций.
— Маша, закупи, что надо. Время не терпитъ.
— Хорошо, отвѣтила Маша, — я скоро со всѣмъ этимъ справлюсь и все будетъ готово; но ты скажи ей, — вѣдь она еще ничего не знаетъ.
— Анюта, сказалъ папочка подходя къ ней и цѣлуя ее, твой прадѣдъ назначилъ твоимъ опекуномъ генерала Богуславова, а опекуншей твою тетку Варвару Петровну Богуславову.
— Зачѣмъ? И что это такое опекуны, сказала Анюта удивившись.
— Опекуны управляютъ имѣніемъ и воспитываютъ малолѣтныхъ; они должны замѣнять отца и мать сиротамъ отданнымъ на ихъ попеченіе.
— Папочка, вы мой отецъ. Зачѣмъ мнѣ другаго. Я не хочу.
— На это не твоя воля, тебя не спрашиваютъ, воля твоего прадѣда другая. Онъ меня не видалъ и не зналъ.
— Онъ зналъ, что вы меня къ себѣ взяли, сказала Анюта, взяли, какъ родную дочь.
— Конечно это онъ зналъ, но ты должна быть воспитана иначе, въ столицѣ.
— Что? что такое? воскликнула Анюта испугавшись.
— Въ столицѣ, въ Москвѣ, у тетокъ.
— Папочка! папочка! Что вы? Это не можетъ быть! Я не хочу! Неужели… Не…
Анюта не договорила, рыданія подступили ей къ горлу и душили ее.
Папочка обнялъ ее и сказалъ съ чувствомъ:
— Да, дитя мое милое, намъ надо разстаться, черезъ недѣлю я отвезу тебя въ Москву.
— Но я не хочу, не хочу, сказала вдругъ Анюта рѣшительно, и слезы мгновенно высохли на ея глазахъ и глаза ея загорѣлись. — Никто не можетъ отнять меня у васъ, не отдавайте меня. Я не хочу уѣзжать отсюда. Никто сперва не хотѣлъ взять меня, а теперь вступились! теперь я не хочу! не хочу!
Маша подошла къ ней и нѣжно обняла ее.
— Анюта, милая, овладѣй собою. Не прибавляй лишняго горя къ нашему общему горю. Сердце наше и безъ того наболѣло. Пожалѣй папочку, онъ вчера былъ самъ не свой, да и нынче не легче, этого перемѣнить нельзя, покорись, въ завѣщаніи сказано, чтобы ты была воспитана въ домѣ тетокъ, въ Москвѣ, ты малолѣтняя и не можешь ничего!
Анюта бросилась Машѣ на шею и рыдая спрятала на груди ея свою голову. Дѣвочки плакали Ваня поблѣднѣлъ и сидѣлъ неподвижно, Митя былъ серьезенъ. Папочка стоялъ печально понуривъ свою голову надъ рыдавшею Анютой. Когда она наплакалась и могла говорить, то подняла голову и взглянувъ на папочку и Машу сказала:
— Но вы меня не оставите, вы переѣдете въ Москву и будете видѣть меня каждый день.
— Анюта, будь благоразумна, покажи свою волю, у тебя ее много, сказала Маша, — покорись. Мы не можемъ ѣхать за тобою, ты поѣдешь въ Москву съ папочкой.
Анюта выпрямилась, всплеснула руками и раздирающимъ душу голосомъ воскликнула:
— Да какъ же я оставлю васъ.
Въ порывѣ отчаянія она бросилась на диванъ и рыдала безъ слезъ. Маша стала подлѣ нея на колѣна, Ваня побѣжалъ за стаканомъ воды. И долго ее уговоривала Маша, и долго отпаивала водою. Папочка былъ не въ силахъ вынести этого ребяческаго, но столь сильнаго горя и махнувъ рукою вышелъ изъ комнаты.
