Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Приструнить их надо! — буркнул Кайдалов. — А кого и помелом из школы вон!
Тоня отшвырнула ручку:
— Нет, я и записывать этого не стану! Что же получается? Отцы на фронте, а мы с их детьми воюем! Может… может, отец Пуртова сейчас ваших близнецов защищает?
Кайдалов ударил себя кулаком по колену:
— Вы… вы мне душу не ворошите, не трогайте!
Мария Максимовна все это время несколько раз неслышно меняла положение ног. «Заломило барометр мой…» Она с заметным трудом встала, оперлась руками о стол.
— B каждой школе свои Пуртовы и Отмаховы, — немного ворчливо сказала она. — Куда мы от них сбежим? Мы с ними, как я вот с этим кольцом на моем пальце. Уж тридцать лет не снимаю. Ларион Андреевич, не годится так! — Мария Максимовна говорила строго, не торопясь. — Горе-то у вас горькое, кто же отрицает, да ведь и у них, у детей, своего горя мало ли? Что же, криком кричать? Нас оставили здесь не потому, что мы слабые, беспомощные. Мы сильные и очень нужные.
Она глубоко вздохнула, села в кресло, откинулась на спинку, прикрыла рукой глава.
«Ох, стара я, стара…»
Кайдалов вытащил огромный носовой платок, звучно высморкался и заскрипел стулом. Звук был такой, словно не один, а несколько человек одновременно усаживались, скрипели стульями, сморкались.
— Надо нам оркестром работать, не дудеть каждому в свою дуду, — не меняя позы, сказала Мария Максимовна. — Что же, может, предложения есть?
— Хорошо бы родителей пятиклассников собрать, — сказала Ирина Романовна, — а Тоне надо провести сбор.
— Правильно. — Тоня встала. — И у меня п-п-предложение. — Она чуточку заикалась; в школе к этому уже привыкли, и всем казалось, что этот милый недостаток даже идет к Тоне — к ее подвижной фигуре, летучей походке, сосредоточенному лицу. — Все же у нас двенадцать отрядов. У меня и физкультура, и второй класс веду. Я не к тому, что трудно, но просто не успеваю. — Она говорила так, словно оправдывалась в чем-то. — Надо пятому «Б» хорошего вожатого. И еще буфет бы открыть.
Все рассмеялись. Мария Максимовна отняла руку от глаз и внимательно посмотрела на свою бывшую ученицу.
Она помнила ее синеглазой, тоненькой девочкой с косичками в палец толщиной. Задумчивое лицо, чуть длинноватый нос, которого она стыдилась, пухлые губы. Тоня любила спорт: играла в волейбол, ходила на лыжах; когда подросла, стала охотиться вместе с отцом. И вся она была в отца — худощавая, крепкого сложения, выносливая. Когда Дмитрий Рядчиков работал на бутарах[7] — добывал золото, дочь носила ему обед в узелочке, иногда за пять-десять километров. Она была хозяйственно-практичной, деловитой и бесстрашной.
Двадцать второго июня сорок первого года Тоня прибежала к Марии Максимовне домой:
— Вы слышали? Вы знаете? Война! Дайте мне любое дело — сейчас, немедля!
— Пойди вот, девочка, перепиши всех детей школьного возраста.
Тоня с недоумением посмотрела на учительницу.
— Да, да, это очень важно!
За несколько дней девушка обошла и Чалдонку, и поселки за протокой Урюма — Первый стан, Иванчиху — и не пропустила ни одного дома. Она принесла Марии Максимовне тетрадь, в которую тщательно, чернилами были занесены собранные ею сведения. Форму дополнила двумя графами: «Кто из мужчин на фронте» и «Материальное положение семьи».
— Ведь это же важно знать, Мария Максимовна! — сказала девушка.
Да, вот вам и девочка с косичками! Совсем взрослая стала Тоня. Вот она сейчас стоит и ждет, что же скажет директор школы.
— О, конечно, нужен и буфет, — произнесла наконец Мария Максимовна. — Вижу, что ты уже кое-что придумала. Все у тебя?
— Нет, не все. У нас пионерского клуба нет. Пионеров собирать негде.
— Не знаю, как тут помочь! Теснота ведь какая две смены, только учительская и не занята.
— А что я у вас прошу? Старую столярку.
— Вот уж чистая фантазия! — прохрипел Кайдалов.
— Нет, не фантазия! — повернулась к нему Тоня и откуда-то из рукава блузки вытянула тоненькую трубочку тетради. — Может, я уже договорилась! Может, меня уже и плотники и печники есть! Мы уж с Чугунком, может, все продумали!
— А дрова? Топить чем? — спросила Мария Максимовна.
— Летом мы сверх плана сколько заготовили? Двадцать кубометров! Помните, Мария Максимовна?
Да, да, конечно, Мария Максимовна помнит. В тот день, когда Тоня закончила обход прииска и внесла всех «семилетков» в свою тетрадь, — в тот же день она снова пришла к Марии Максимовне.
«Нет ли работы потрудней?» — спросила тогда Тоня. — «Есть, Антонина Дмитриевна, есть, — неожиданно назвала Мария Максимовна девушку по имени-отчеству: — Организуй ребят на заготовку дров. Дам лошадей, телеги. Конечно, дело мужское. Был бы Алеша…»
Дрова выбирали с лесосеки за Ерничной падью. Особенно трудно было спускать лесины с Сохатиного хребта. Тоня посоветовалась с дядей Яшей, сделала бревенчатый спуск, и, как по рельсам, скатывались к дороге очищенные от ветвей лесины. Ребята работали с нею весело, охотно. Вместо ста они действительно заготовили тогда сто двадцать кубометров.
Да, но Тоня все стоит, приложив к губам ручку, и вопросительно смотрит на Марию Максимовну.
— Хорошо, бери столярку. Смотри, голубушка, потом уж не отказывайся.
— Я запишу в протокол?
— Записывай, записывай. — Мария Максимовна улыбнулась, глядя, как застрочила Тоня. — Что вы предложите, Анна Никитична?
Анна Никитична встала. Она заговорила бессвязно, и злые слезы сквозили в ее голосе.
— Я… я… ничего… Я не могу! Я не педагог… Я не училась классному руководству. Я училась алгебре и тригонометрии. Все равно уеду отсюда, шее равно! Поезд стоит на разъезде две минуты, и я вполне успею. Вот. Окончится война, и уеду. Я не скрываю. Я чужая здесь… И я хуже всех…
Она закрыла лицо руками, рассыпав по ним густые каштановые волосы, опустилась на диван и заплакала навзрыд, горько, исступленно. Все молчали, не зная, что сказать.
Когда Анна Никитична немного успокоилась, заговорила Ирина Романовна — нерешительно, сомневаясь:
— Вообще пятый «Б» все-таки класс трудный: и мальчиков там больше, и новенькие есть, и второгодники.
— Да, — ответила, помедлив, Мария Максимовна. — Пожалуй. Это уж моя ошибка.
Наглупило молчание.
— Вот, — резко сказала Тоня, — раньше не жаловались, справлялись. Радовались на этот класс. Ну что ж, не у всех получается, даже если высшее образование. Придется перевести Пуртова в пятый «А». И еще Бобылкову. И Родионову можно. Чтобы Анне Никитичне полегче было.
Кайдалов отмахнулся: «Делайте, как хотите!»
— Что же, если никто не возражает, — сказала Мария Максимовна, — почему бы и не так? Всем сестрам по серьгам!
— Я, Мария Максимовна, записываю! — полуутвердительно сказала Тоня и окунула перо в чернильницу.
Анна Никитична громко щелкнула замком своей голубенькой сумочки, достала платок. Вытирая глаза, она следила за движением Тониной ручки.
— Какие же будут еще предложения? — спросила Мария Максимовна.
— Позвольте! — вдруг сказала Анна Никитична. — Вечно Антонина Дмитриевна командует моим классом. Что же, выходит, совсем можно со мной не считаться? Я ведь еще здесь!
Мария Максимовна положила на Тонину руку маленькую, сухую ладонь.
— Вы не согласны, Анна Никитична?
— Нет, — голосом, в котором еще были слезы, ответила учительница арифметики. Она повторила, почти с вызовом глядя на Тоню: — Нет, не согласна!
— Что ж, — сказала Мария Максимовна, — попробуем. Зачеркните, Тоня, последние строчки в протоколе Пуртов, Родионова, Бобылкова остаются у Анны Никитичны.
12
Дом Чугунка — на Первом стане, за протокой Урюма, километрах в двух от Чалдонки. Стоит он в стороне от других, окруженный обширным огородом, стайками дровяником, еще какими-то пристройками. Старый дом крепкий. Строил его дед Сени Чугунка, покойный Иван Филиппович.
Было это до революции. Старый Чугунок попросил в конторе лошадь для перевозки лесин из тайги. Управляющий отказал. Плечистый старик посмотрел на своих рослых сыновей, почесал кудлатую голову: «Что ж, обойдемся. Мы так — самотягом». И за две версты отец и сыновья перетащили на Первый стан сотню лесин. Старика прозвали Самотягом, а детей и внуков — Самотяжками.
Тоня постучала в закрытый ставень. Никто не ответил.
— Сеня! Чугунок!
В глубине комнаты послышался шорох; заспанный женский голос откуда-то сверху (ну конечно, с печки) спросил:
— Это ты, Тоня? Нету твоего Сени. Сивер его, что ли, по сопкам носит. И домой не заходил! — Женщина сладко, нараспев зевнула. — Тебе открыть?
— Нет, нет, тетя Дуся! — поспешно сказала девушка. — Мне Сеня нужен!
Тоня не любила Сенину мать. Как зародилась и росла эта нелюбовь, Тоня объяснить не могла бы. С Сеней вместе она училась с первого класса, даже за одной партой сидели. Ей по нраву был бойкий, словоохотливый мальчишка: он сочинял смешные песенки, мгновенно подбирал мелодию на гитаре, схватывал все на лету и, чистосердечно удивляясь, забывал. Не забывал он зато всякие удивительные истории, вычитанные из книжек. Вдруг остановит Тоню где-нибудь у магазина продснаба или возле школы и давай рассказывать непонятно, длинно и восхищенно: «Завтра во время отлива бриг «Форвард», под командою капитана К. 3. и старшего лейтенанта Ричарда Шандона, отойдет из Новых доков Принца по неизвестному назначению…» Или: «Да! Это была собака, огромная, черная, как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза металл искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана…» Тоня слушала и хлопала глазами. А Сеня: «Чудачка, это же…
