Оскар Хавкин - Моя Чалдонка
— Это Пуртов подстроил, — сказала Тамара Бобылкова, — и с кинжалом, и с голубем… И Любушкин еще.
— Молчи уж, барынька, — задел ее плечом Дима.
Ты почему на воскреснике не была?
Он состроил Тамаре угрожающую гримасу:
— А я не отпираюсь, — сказал Ерема. — Я принес.
— Что? Кого? — спросила Антонина Дмитриевна.
— Голубя!
— Так это про голубя, — сказала Лиза, поводя вздернутым носиком. — А про кинжал?
— Тебе-то что? — прикрикнул на нее Дима. — Вечно суется!
— А мальчишки вечно друг друга выгораживают! — сказала Тамара.
— Помалкивай! — наступал на нее Дима. — Тряпичная царевна!
Тамара благоразумно спряталась за спину вожатой.
— Ерема еще смеялся, — торопливо докладывала Лиза. — Правда, смеялся! А Пуртова выгнали, а он не сгнел… А Венька Отмахов испугался и убежал.
У входной двери послышалась возня: Володя Сухоребрий тащил в коридор упиравшегося Отмахова. Замечательная Венькина сумка волочилась на лямках по полу.
— Пусти, Володька, пусти, вот садану тебя! — выкрикивал тоненьким голосом Веня. — Пусти, говорю, оцарапал всего.
— Ишь, удрать с собрания захотел. Пусть отвечает за себя! — тяжело дыша, сказал Володя и взглянул на беспечно улыбавшегося Диму. — Вместе со всеми пусть отвечает.
Стоя у своего столика, Анна Никитична обвела тревожным взглядом пятиклассников. «Что же делать? Какое слово найти для них?» Она взглянула на Марию Максимовну. Лицо директора выглядело замкнутым, старушечьи-усталым. «Все-таки нет им дела до меня… Ох, ну как же мне с ними?»
— Ребята! — Собственный голос показался Анне Никитичне глухим, деревянным. — Сегодня вы сорвали урок ботаники. Пуртов нагрубил Лариону Андреевичу, и он был вынужден уйти из класса. Вывели себя нехорошо, и это огорчает и меня и всех учителей. Мы хотели вынести благодарность за работу в подсобном, а теперь… а теперь как же? За что вас благодарить? Почти все вы пионеры, — продолжала учительница, — а пионер честен и правдив. Мы хотим знать правду: зачем Любушкин принес голубя в класс? И Пуртов объяснит: зачем ему нужно было приносить в школу кинжал?
Наступило молчание. Лицо Кайдалова было сумрачным.
Антонина Дмитриевна била себя свистком по руке. Мария Максимовна сидела на стуле, низко опустив голову. «Спит, что ли?» — неприязненно подумала Анна Никитична.
Пятиклассники молчали.
Тоня порывисто встала:
— Ребята… Алексею Яковлевичу вы всегда говорили правду. Всегда. Я знаю. А сейчас, сейчас, когда он воюет за нас с вами… неужели вы?.. Эх, вы!..
И снова стало тихо.
Ерема Любушкин, шумно вздохнув, тяжело поднялся с места. Непривычно было видеть его открытое, веселое лицо таким смятенным.
— Я… я… — Он скосил глаза на Пуртова. — Я принес голубя.
— Зачем? — спросила учительница.
Ерема снова громко вздохнул и замолчал, переминаясь с ноги на ногу.
«Сейчас выдаст, — думал Дима. — Скажет, что я просил, — объясняй тогда! Знал бы, не связывался!»
— Зачем? — повторила вопрос Анна Никитична.
— Так просто… — пробормотал наконец Ерема.
Володя, переводивший взгляд с Еремы на Диму, не выдержал:
— Пусть Пуртов скажет! На других нечего отыгрываться!
«Ладно, Сухоребрий, — прочитал он во взгляде Пуртова, — попадешься мне!»
— Ну и что! Ну и попросил, чтобы принес… Я не знал, что вылетит.
— Они в следующий раз ворону притащат, — проворчал Кайдалов. — Что мне с ней делать? Срисовывать, что ли?
«Эх, — подумал Отмахов, — не догадались! Соврали бы, что хотели голубя срисовать!»
— Разве хорошо так, Ерема? — сказала Анна Никитична. — Виноват, сорвал урок и улыбаешься? Разве это смешно?
— Нет, — ответил Ерема, покраснев. — Я не хотел. Я не знал, что улыбаюсь. Честное пионерское, не знал.
— У него рот сам растягивается, как рогатка, — вдруг сказала Лиза Родионова.
Все снова рассмеялись.
Казалось, у каждого становилось легче на душе. Вот все прояснится, и все будет хорошо.
— Теперь нам Пуртов расскажет про кинжал, — сказала учительница. — Зачем принесли в школу? Где взяли?
«Выручай, Свист!»
Дима взглянул на Веню. Тот ответил ему взглядом мученика и жалобно шмыгнул носом. Потом встал и заморгал глазами, словно готовясь разреветься.
— Это я принес… — залепетал он. — Это не Дима, это я…
— Вот как? — удивилась учительница. — Где же ты его достал?
— Из дому… Это дядин кинжал. На охоту ходить.
— Зачем же ты его принес? Охотиться… в школе?
Вот это самый трудный вопрос. Все перемены они, Дима и Веня, совещались — то за дровами, то за глухой стеной юннатской теплицы, то за углом столярки — и не могли придумать никакой зацепки. Как объяснить, зачем принесли кинжал? Не могли же они сказать правду и загубить свой план!
Веня часто заморгал глазами, еще раз шмыгнул полги, набрал полную грудь воздуха и выпалил:
— А мы… я принес срисовать!
Дима чуть не привскочил на месте: «Вот это придумал! Вот это Свист!»
А Веня, уже сам захваченный своим вымыслом, быстро говорил:
— А то все кубики и кубики! Только один раз кувшин был. А я подумал: хорошо бы кинжал… А если кинжал, — ему пришла в голову новая мысль, и он загорелся, — да еще голубь, это как на настоящей картине…
— Разве ты знал про голубя? — прищурившись, перебила Анна Никитична. — Кинжал у вас отобрали на уроке арифметики, а голубь вылетел на уроке ботаники. Что же, вы думали кинжал на моем урюке срисовать?
— Придумал здорово, — шепнул Ерема Володе, — только вот заврется и словят.
Но Веня отличался тем, что всегда верил собственным выдумкам.
— Анна Никитична! — Он приложил руку к груди. — Я вытащил его только на одну минутку, только на одну: «Как, — спрашиваю Диму, — красивый кинжал?» Он говорит: «Красивый». «Давай, говорю, предложим Лариону Андреевичу, чтоб срисовать всем классом». И Дима опять же говорит: «Он с насечкой, кинжал, красиво будет». А я говорю: «В перемену подойду к Лариону Андреевичу и спрошу, можно или нельзя». Только мы это самое решили, а тут вы подошли…
Веня искоса посмотрел на Диму: вот, мол, все смеешься, а выручать-то мне приходится.
Анна Никитична с досадой дернула шнурок белой украинской блузки. «Вот хитрец, вот лисичка, — думала она. — Как же поймать тебя?» — «Лови, лови!» — встретила она лукавый взгляд Марии Максимовны. Старая учительница выпрямилась, сонное выражение исчезло с ее лица.
Анна Никитична понимала, что ни одному слову Отмахова класс не верит. Все были восхищены его находчивостью. А Володя Сухоребрий, наморщив лоб и весь повернувшись к Отмахову, смотрел ему в лицо.
— Вы верите ему, ребята? — спросила Анна Никитична. — Он правду говорит?
— Ну уж и правду, — ответила Нина. — Известный бухала. Сейчас вот и придумал.
— Честное пионерское!.. — опять плачущим голосом заговорил Веня.
— Ты же не пионер! — сказала Антонина Дмитриевна.
— Ну и что ж, что не пионер! Слово-то можно дать!
Этот маленький Отмахов просто обезоруживал.
Анна Никитична обвела глазами класс. Володя Сухоребрий посмотрел на нее долгим взглядам и поднял руку.
— Говори, Володя.
— А почему ты на воскреснике побоялся мне сказать, что кинжал принесешь?
— А у нас разговора не было.
— Как же не было! Что же ты отпираешься? Дима просил принести, а ты обещал.
— А ты слыхал, что он кинжал просил? Слыхал? — Плачущие нотки исчезли в Венином голосе. Нет, ты окажи!
— Ты сказал мне, что обещал принести какую-то «штуку».
— Ну и что? Ну и сказал: «штука». Перо я обещал, вот что! Покажи, Дима, перо… А кинжал принес срисовать. И не ври, Володя! Сам-то, сам-то вон с какой железякой ходит! Ногу мне всю расцарапал, а других хаешь!
— А у меня что? — стал оправдываться Володя. — Магнит у меня в кармане, вот! — Он вытащил из кармана стальной брусок.
«Вывернулся, кучерявый! — подумал Дима. — Здорово он на Володю повернул». Дима окончательно решил, что хотя Отмахов росточком маленький, но товарищ надежный. Только бы кончилось это собрание, только бы кончилось, а там денька через два они подсядут к солдатам в эшелон, под брезент спрячутся, и поминай как звали. И голубь пригодится, и кинжал нужен будет! Теперь Анна Никитична вернет кинжал.
Анна же Никитична понимала, что зашла в тупик. Вот Володя попытался ей помочь. По его лицу было видно, как злится он, что товарищи лгут. А тоже для чего-то железяку принес. Не поймешь их! Но что делать дальше? Ну, о чем же еще спрашивать? Как распутать этот клубок?
Пока она раздумывала, Мария Максимовна тихонько пошевелилась на стуле и дребезжащим голосом сказала:
— Вот что, дружок. Принес ты этот ножичек в класс — что с тобой поделаешь? Срисовать хотел — ну и пусть, ну и пусть… Вот только не дослышала я, чей же ножичек? Якова Лукьяновича.
