Юрий Ермолаев - Нежданно-негаданно
— И кто там? — спросила старуха и выскочила ко мне, напуганная и злая.
Я сказал, что меня прислал дед с просьбой. А с какой, не успел. Старуха меня перебила:
— Чего ж он сам не наведался?
— Простудился, — ответил я и хотел попросить бабку дать какого-нибудь настоя от простуды, но она вдруг всплеснула своими высохшими руками, отмахнулась от меня и, глядя на икону, на которой лежали ромашки, зашептала, крестясь:
— Не дай, пресвятой угодник, рабу твоему Николаю преставиться… Повремени, господи! Нужен он ещё тут на земле нам, грешным…
Бабка ещё раз перекрестилась и уже совсем другим, сварливым голосом обрушилась на моего деда:
— Допрыгался, баламут! Сколько раз упреждала: отработал своё, уймись! Нет-таки! Стемна дотемна по полям и лесам шастает. И всё на обчественных началах…
Это для меня было новостью. Я был уверен, что дед работает из-за денег.
Бабка вдруг подошла ко мне и провела по моей голове своей загрубевшей от работы ладонью. Ну и шершавая она, я даже поёжился. А бабка сказала мне совсем тихо, просительно:
— Ты, дитятко, уважай деда… Твой дед всю жисть о людях заботился. Не упомню я, когда он на своём веку отдыхал. А уж задиристый какой молодой-то был! И-и-и, дитятко, чуть где углядит непорядок, не уймётся, покеда всё не наладит. Всю жисть такой. Уставится на виноватого, сузит свои глаза, точно бритвы калёные, тому и деваться некуда…
Это она точно сказала: глаза у деда как лезвия. А сама бабка хоть и сердилась, глаза её подобрели, и морщины на лице стали не такими глубокими. И вдруг из её глаз потекли слёзы.
— Когда о моём Ванюшеньке плохая весть пришла, дед твой только из госпиталя пришёл. Раны ещо не зажили, а в район всё одно со мной ходил. Выяснить пробовал, как такое несчастье с Ванюшей-то приключилось… Заступник он мой первый.
Бабка утёрла передником глаза и полезла в погреб за снадобьем от простуды.
— Попьёт дед налганного корня на меду, и полегчает, — проговорила она, исчезая в тёмной яме, точно баба-яга в своей избушке на курьих ножках.
«Калганный корень». Я тут же вспомнил наказ Павлика. Сейчас, конечно, не время, но как-нибудь я спрошу у бабки, где его выкопать.
Старуха вылезла из погреба с тёмной запотевшей бутылкой. Но мне её не отдала. Она долго протирала бутылку тряпкой, потом поднесла к иконе с изображением старца с длинной белой бородой и что-то пошептала над ней. Только после этого я получил бутылку.
— Упреди деда, что наведаюсь к ему поутру.
Бабка Анна проводила меня до калитки. Я обернулся, чтобы поблагодарить её, но осекся. Лицо старухи стало опять злым и застывшим. Глаза потухли, точно в них выключили свет, а на лбу и щеках снова залегли глубокие морщины. Такую суровую, похожую на колдунью бабку я боялся.
— Спасибо, — сказал я одними губами и побежал домой.
А интересно, что случилось с бабкиным сыном и почему мой дед выяснял это?
Глава пятнадцатая. Мой дед
Ушёл я от бабки Анны и так обрадовался, точно из омута вынырнул. Меня даже смех одолел, как она об пол головой билась. Я не выдержал и сказал деду:
— Не изба у неё, а настоящая молельня. И кому она молится? Всем известно, что бога выдумали. За небом космос, а не рай.
— А ты, оказывается, шибко учёный, — недовольным голосом сказал дед.
Я удивился. Мне казалось, что дед безбожник, чего же он тогда защищает её? Неужели и он верующий? Вот это новость. Но мне не хотелось выяснять, верит ли мой дед в бога, и я сказал:
— До учёного мне ещё далеко. Пока я только в пятый класс перешёл.
— А бабушка Анна и трёх не кончила… — вздохнул дед. То ли оттого, что ему стало жалко малограмотную бабку, то ли у него заныла поясница, которую он гладил рукой.
— Что же она дальше не училась? — спросил я.
— Отец не пустил, — ответил дед. — Пришли мы, помню, к нему… Я тогда уже комсомольцем был, а она только во второй класс ходила. Крутой мужик был! «Не ваша, сказал, забота». Попытались мы ему растолковать, что Советская власть всех, даже стариков, грамоте обучает, — не помогло. Выгнал нас и Анну прибил. Ну, а как девкой стала, какое ученье. Замуж рано отдали. Трёх сыновей вырастила, и все на войне погибли. — Дед помолчал, вздохнул и договорил: — С последним столько горя хлебнула, всю жизнь не вычерпает…
Я насторожился. Может, сейчас дед объяснит, что означали слова бабки: «Такое несчастье с Ванюшенькой-то приключилось…» Но дед, вместо того чтобы рассказывать дальше, начал разбирать себе постель. Неужели на этом весь наш разговор кончится?
— А что с её последним сыном случилось? — осторожно спросил я.
— Самим бы узнать, да дознаться не у кого, — ответил дед и сказал самому себе: — Много ещё война загадок нам оставила.
Я тут же зацепился за эту фразу:
— Зимой к нам на пионерский сбор один военный приходил. Он рассказывал, как пропал без вести, а потом объявился. Его уже все погибшим считали, а он, оказывается, очень долго выходил из окружения. — Этим я как будто немножко расшевелил деда.
— В войну солдат без вести тьма-тьмущая пропала, — сказал он и выпил стакан бабкиного настоя.
Нет, совсем я его не расшевелил. Он уже одеяло на голову натянул.
— А почему Анна Кирилловна со своим сыном горя хлебнула? — спросил я напрямик, отчаявшись в своих дипломатических способностях.
Дед подоткнул под себя одеяло, положил повыше подушку и вдруг объявил довольно сухо:
— Разговор этот не для забавы.
Этим он меня ужасно огорошил. Я даже растерялся.
— А я всерьёз интересуюсь, — не зная, что ответить, сказал я.
Дед молчал. И я перестал его спрашивать. Если не верит, так пусть не рассказывает. Тоже мне тайна! Я и без него всё завтра от Яши или Женьки узнаю.
— Коли всерьёз, так скажу тебе вот что, — неожиданно заявил дед. — Иван, сын её младший, был в партизанском отряде. А опосля, как немцы нашу деревню заняли, по заданию Советской власти стал в деревне старостой.
— В фашистском тылу нашим разведчиком был? — уточнил я.
— Поначалу вроде бы так, — согласился дед. — А вскорости поползли слухи, будто Иван в самом деле немцам продался. Гибель его уж очень непонятной была. Перед самым приходом наших застрелил себя в лесу. Военные врачи это определили.
— Зачем же он стрелялся? — не понял я.
— Может, совесть заела, что врагу подсоблял, а может, ещё что. Не дознались мы. Не у кого было. Кто из партизан с ним связь держал, погибли все. Занялся было один человек это дело распутать, да концов так и не нашёл.
«Один человек», — улыбнулся я в темноту. Мне-то уже известно, что это мой дедушка. Правильно он поступил. Я бы тоже обязательно стал выяснять, почему вдруг наш человек, да ещё молодой, предал Родину.
— Нелёгкая доля обрушилась тогда на Анну Кирилловну, — сказал дед. — Совсем одна осталась. И в деревне на неё по-другому смотреть стали. У многих дети да мужья на фронте погибли. Сколько похоронных-то пришло… А тут рядом мать предателя. Отец её тогда ещё жив был. Всё внуков грех в церкви замаливал. Вот и Кирилловну помаленьку вовлёк…
Дед поворочался на кровати, покряхтел и замолчал. Лицо у него стало задумчивым. Наверное, вспомнил то далёкое время, когда ходил в райцентр защищать бабку Анну. А может, про свою военную жизнь вспомнил. Мама часто вспоминает, как дед в первый же месяц войны ушёл в народное ополчение и сражался с врагом, пока не получил тяжёлое ранение.
Но я плохой предсказатель. Дед, оказывается, думал обо мне. Помолчав немного, он сказал:
— Ты, Пётр, о людях с кондачка не суди. Анна Кирилловна в молодые-то годы на всю область знаменита была. Красной делегаткой со своими коровами на сельскохозяйственную выставку ездила. А вот в войну судьба к ней чёрной стороной обернулась. И силы сломила… Ты на будущее попомни: семь раз приглядись, а один выскажись. Тогда вернее будет.
Я молча кивнул деду головой.
Первый раз мы поговорили с ним по-человечески.
Глава шестнадцатая. Новая неприятность
Вот ведь как всё обернулось: вместо того чтобы самому жить на всём готовом и набираться сил после болезни, мне пришлось ухаживать за больным дедом. Правда, забот у меня было не много. Дед почти ни о чём не просил меня. Но я всё-таки старался кое-что сделать для него. Пусть знает, что я не такой бесчувственный, как он.
На другой день я сварил деду компот из сухих фруктов. Хотел ещё спросить у Вики с Верочкой, как кисель готовить, да не до него стало. Только я собрался к девчонкам, дедушка позвал меня и послал с запиской к председателю. Председателя я застал в правлении. Он прочитал записку и позвонил в больницу.
— Иди и скажи дедушке, что к нему приедет хороший врач, — обрадовал меня председатель.
Но когда я пришёл в Глебовку, хороший врач уже увёз дедушку в больницу. На скамейке у садика сидели сварливая тётя Клава и мать Яши — тётя Сима. Увидя меня, они наперебой заговорили:
