Юрий Ермолаев - Нежданно-негаданно
Когда мы вернулись, дедушка уже распряг Русланку и пустил её пастись. А сам сидел на телеге и курил.
Он быстро переоделся. Съели мы по ломтю хлеба, запили кружкой воды и опять принялись копать. Все четверо. Женька, очевидно, побаивался, что после замечания дедушки мы опять начнём упрекать его в отсутствии силы воли.
Я рыл и думал: «Вот напали на нас фашисты. Грабили, убивали. А что от них осталось? Одни ржавые каски. На нашей земле могилы себе нашли». Я посмотрел вниз, куда укатилась дырявая немецкая каска, и вдруг вспомнил очень важное для нас обстоятельство. Я тут же сбежал к низине и закричал изо всех сил:
— Ребята, кусты! Кусты! Тут рыть надо.
— Ты что? — уставился на меня Женька. — Какие там кусты? Ты на километр от них утопал.
— Не утопал! — вертелся я на одном месте. — Дедушка, разве ты не помнишь? Когда я к тебе три года назад приезжал, кусты-то вот досюда доходили. Я ещё возле последнего кучку маслят нашёл. Это же вот где было! Значит, и в войну они тут росли.
— В самом деле, Пётр, кажись, ты прав, — поразмыслив, проговорил дедушка. — Это ж прошлой осенью бузину малость трактором покорчевали. Водокачку тут строить хотели.
Дедушка взял лопату и прочертил линию, до которой, по его мнению, спускались с косогора кусты ещё до моего первого приезда. Женька сейчас же схватил компас и отмерил от этой линии три шага к югу.
Красный конец стрелки неожиданно метнулся к земле.
— Ага! — завопил он и кинулся к лопате.
С первым же комом земли Женька вытащил какую-то тряпку.
— Начались раскопки, — авторитетно заявил он и бережно отнёс тряпку в сторону. — Может понадобиться для экспертизы.
Мы продолжали копать.
— Осторожнее! — кричал на нас Женька. — Так бегемота разрубить можно.
Он то и дело прыгал в яму и наставлял компас во все углы. Но теперь стрелка почему-то никуда не отклонялась.
— Размагнитилась, что ли? — негодовал всякий раз Женька.
Мы с Яшей на стрелку не обращали внимания. Нам казалось, что если не эта, то уж следующая лопата обязательно подцепит то, что зарыл сын бабки Анны.
Но лопат с землёй мы вынули много, у меня уже отчаянно ныли не только локти, но и спина с ногами, а всё ещё ничего не обнаружили. Даже камни и консервные банки перестали попадаться. Вдруг Яшина лопата ударилась о какую-то доску. Я пришёл ему на помощь.
— Шкатулка помещичья, — тотчас выпалил Женька. — Никому не попалась, а мы выкопаем!
Отстранив нас, Женька принялся расчищать место над доской. Лопаты три черпанул и вдруг как бросит всё, а сам в сторону.
— Гроб там, — дрожащими губами проговорил Женька.
Мы тоже отскочили от ямы.
— Всякое может случится, — спокойно сказал дедушка. — Поглядим-ка, что за оказия.
Дедушка постучал лопатой по доске, выкинул из ямы несколько комьев земли и поддел лопатой доску.
— Под ней чтой-то лежит, — удостоверился он.
— Скелет? — прохрипел Женька, пятясь назад.
— Не похоже, — прощупывая лопатой углубление под доской, сказал дедушка. — Уж не клад ли какой, в самом деле?
— Я говорил! — Женька бросился к яме, забыв всякий страх.
Мы тоже подошли ближе, хотя помещичий клад меня совсем не устраивал. Мне хотелось раскопать только то, что сохранил для нас Иван Чернов.
Женька спрыгнул в яму, разгрёб рукавицами землю и вытащил из-под доски тяжёлый влажный свёрток. Он передал его дедушке и сейчас же закричал:
— Погодите раскрывать! Дайте я вылезу. Надо всем вместе. Это же общественная ценность!
Дедушка положил свёрток на телегу и стал осторожно разворачивать обёртку. Мне всё было хорошо видно, я стоял рядом с дедушкой, но я так вытянул шею, что у меня даже хрустнула какая-то косточка. Ведь сейчас мы увидим то, что зарыл Иван Чернов.
Из-под клочков истлевших тряпок и бумаги показалась какая-то красная, с грязно-серой бахромой, потемневшая от времени материя. В ней что-то блеснуло. Неужели золото? Нет! Это был наконечник от знамени. А сама материя, когда дедушка развернул её, оказалась колхозным знаменем. Во многих местах знамя уже прохудилось. Расшитая золотыми нитками надпись почти истлела. Но мы всё-таки прочитали: «Кол…оз «Бор…ц», то есть «Колхоз «Борец». Дедушкин колхоз и сейчас так назывался.
— Вот что означало в записке: «кол» — колхоз, а «зн» — знамя, — догадался Яша.
Я достал записку с расшифровкой, и всё точно сошлось: «Окружён врагами. Вырваться не удастся. Колхозное знамя зарыл на глебовском холме, в трёх шагах к югу от кустов бузины. Прощайте. Советские люди погибают, но не сдаются. Иван Чернов».
— Он потому и застрелился, чтобы в плен не взяли, — сказал дедушка и вздохнул: — Сколько же Кирилловна выстрадала понапрасну!
— Зато теперь все будут гордиться её сыном, — сказал я и, не удержавшись, добавил дедушке: — Выяснил ты всё-таки, что хотел.
Дедушкины брови взлетели вверх. Наверное, от удивления. Ведь дедушка не знал, что мне известно, как он старался помочь бабке Анне, вернувшись с войны. Но он ни о чём не спросил меня, а ещё раз посмотрел на знамя и сказал мне с Яшей совсем тихо:
— У этого знамени ваши матери пионерскую клятву давали.
Мы переглянулись и почему-то замолчали. Точно стояли не у старого, почти истлевшего знамени, а у Вечного огня, зажжённого в память погибшего героя. Вдруг меня охватила необыкновенная радость. Всего, с головы до ног! Моей радости хватило бы на тысячу человек, а она всё росла и росла.
Я радовался за себя, за всех нас, за бабку Анну, но больше всего за её сына, который столько лет считался врагом и вдруг стал всем нам невероятно дорогим и близким: Наверное, то же самое испытывали сейчас и Яша с Женькой. Такими взволнованными и в то же время счастливыми я их ещё не видел.
— Вот это да! — восторженно протянул Яша. — На всю область известие.
— Не меньше, — согласился дедушка, — честь ведь к солдату вернулась.
Дедушка запряг Русланку, и мы поехали в деревню.
— Глядите! — вдруг, стиснув нам с Яшей руки, прошептал Женька и кивнул головой вперёд.
Мы проследили его взгляд и увидели Анну Кирилловну. Она сидела на скамейке возле избы, одна, в своём неизменном чёрном платье, застывшая точно изваяние. У меня перехватило дыхание. Но улыбка всё равно распирала мои щёки до самых ушей.
«Держись, бабка Анна! — мысленно произнёс я, смотря на неё, — Сейчас ты узнаешь самую большую радость, какая только может быть на свете. К тебе вернётся твой сын-герой, отдавший свою жизнь за наше счастье. Крепись, бабка Анна!»
