Виктор Александровский - Когда нам семнадцать…
— Вот так дело! — Я даже забыл, что меня вот-вот может вызвать Мария Павловна.
— Это еще не все, — шептал Игорь. — Максим Петрович сможет поехать только в июле, у него же государственные экзамены за институт… А отец едет раньше.
— Вот черт!
Мария Павловна взглянула на нас, нахмурила брови:
— Чаркина!
Мила быстро поднялась, по привычке прихорашиваясь.
— Прочтите вслух и переведите отрывок «Айнзаме киндер».
Игорь замолчал. Он настороженно следил за Чаркиной. Она, бледная, быстро листала страницы учебника и одновременно едва слышно шептала что-то Ольге Минской. Но та сидела как каменная.
— Ин ден штрассе фон Парис конте ман офт айнен кляйнен юнген… — читала по складам Чаркина и все время косилась на Ольгу.
Лицо у Ольги пошло пятнами, но она не шевельнулась. Тогда Мила не нашла ничего иного, как пойти на рискованный, но единственно возможный в ее положении выход. Через три парты за нею сидел Филя. Филя уж безусловно знал перевод, но, как было всем известно, не выносил шпаргалок. Бросив на Романюка умоляющий взгляд, Мила быстро написала что-то на клочке бумаги и, ухитрившись привязать бумажку к нитке, ловко подкинула к ногам Романюка — и все это время продолжала читать.
Но «неподкупный» остался верен себе. Он с равнодушным видом поднял записку и, прочитав, порвал ее.
— Вот черт очкастый! — возмущенно заерзал Игорь. — Ортодокс! Человек засыпается, а у него и сердце не дрожит!
Игорь с необыкновенной быстротой вынул из кармана авторучку, написал на листочке перевод, подтянул ногой нитку и, привязав к ней свернутую в трубочку шпаргалку, бросил на пол.
И тут началась потеха… Из узкого прохода между партами послышался непривычный шелест — это Мила левой рукой с воровским видом тянула на ниточке бумажку. Класс затаил дыхание.
Между тем непривычная тишина и подозрительный звук заставили Марию Павловну насторожиться. Не сходя со своего стула, она внимательно огляделась, как бы спрашивая себя, что случилось, и вдруг увидела… Между партами что-то ползло!
Щуря близорукие глаза, Мария Павловна с любопытством уставилась на белый комочек. Она не успела понять, в чем дело, как в классе раздался оглушительный крик Вовки: «Брысь, противная!» — и белый комочек мгновенно исчез. В классе поднялся смех. Когда шум утих, Вовка объяснил учительнице:
— Это, геноссин лерерин, крыса-альбинос. Повыпускали их юннаты, они теперь и бегают.
— Альбинос? Крыса? — переспросила растерянно Мария Павловна. — Знаю, знаю, по-немецки «албине ратте». — Поправив свою прическу, она снова засияла улыбкой и стала слушать бойкий ответ ученицы.
Предложив Миле еще два-три нетрудных вопроса, учительница сказала: «Генуг, довольно», — и вывела отметку.
Сидящий за первым столиком Вовка провел рукой по волосам, показывая четыре растопыренных пальца. Это означало, что за ответ Чаркиной поставлено «хорошо». Улыбающаяся Мила посылала благодарные взгляды Игорю.
Последним вызвали Андрея Маклакова. Он заглядывал в учебник и судорожно выдавливал из себя каждое слово.
— Геноссе Маклаков! Вы читаете, как ученик первого класса!
— А я всегда так читаю, — невозмутимо отвечал Маклаков.
— Но это же зер шлехт! Очень плохо.
— Что поделаешь, как могу!
— Ну хорошо, хорошо! — поморщилась Мария Павловна. — Назовите предлоги, управляющие аккузативом и дативом, то есть винительным и дательным падежами.
Маклаков замялся.
— Цвишен, цвишен! Унтер! — раздалось позади Маклакова.
Беспомощно ловя руками воздух, Андрей покорно повторил:
— Цвишен… Унтер…
— Ну, а еще какие? — не отступала Мария Павловна.
— Фор! Фор!.. — несся шепот.
— Фор! — тяжело выдохнул Маклаков.
— А еще? — тянула учительница. — Отвечайте смелее!
— Небен, небен! — нарастал шепот, в котором трудно было что-нибудь разобрать.
— Ну, пожалуйста! — просила Мария Павловна.
— Небен, небен! — старалась Милочка.
— Ой, что же это у нас творится! — посмотрел на меня Игорь. — А вдруг Ковборин зайдет? Помнишь, как тогда на собрание.
— Маклаков сам виноват!
— Леший с ним, лишь бы директор не нагрянул. Небен, небен, — громко зашептал Игорь.
Я потянул его за рукав:
— Знаешь что, помолчи! Милочке помогай сколько хочешь, но этому дубине…
Игорь вспыхнул:
— А ты знаешь, что Маклаков становится лучше? Ты заметил, как он последнее время ведет себя с нами? Исправляться стал парень!
— Сказанул…
— Небен, небен, чтоб тебя… — подключился Игорь к общему хору.
— Мебель! — решившись наконец, брякнул Маклаков.
— Вас ист дас? Что с вами? — развела руками Мария Павловна. — Да вы же ничего не знаете! Садитесь! Зер шлехт! — Взявшись за ручку, она стала выводить отметку.
Над головой Вовки промелькнули два пальца. Все умолкли.
— Что же это, Маклаков, — кивнула своей прической Мария Павловна, — неужели я вас ничему не научила? Как нехорошо!
— Он готовится в поход! — крикнула Чаркина. — На Байкал!
— На Байкал? Это правда, геноссе Маклаков? — удивилась Мария Павловна.
— Совершенно точно, — переступил с ноги на ногу Недоросль.
— Это, конечно, похвально. — Смущенная неожиданным оборотом дела, Мария Павловна растерянно поправила свою башню-прическу и тихо произнесла: — Маклаков! Проспрягайте глагол «фарен» — ехать.
Недоросль чуть не подпрыгнул от радости. К нашему удивлению, а может, и к собственному, он знал этот глагол! Рука учительницы снова потянулась к журналу, и над головой Вовки показалось три пальца.
Тут уж и Игорь с негодованием посмотрел на Маклакова. А я даже глядеть не мог, до того было противно.
— Эх ты, чем заработал отметку! — сказал я Маклакову, когда после экзаменов мы выходили из класса.
— А что, разве я не еду? Я еду — я фарен! — развязно ответил Маклаков. — Попробуйте не взять.
— Вот тебе! — Игорь смастерил фигуру из трех пальцев. — Видел Байкал?
— Но-но, поосторожней! — ощерился вдруг Недоросль. — Вы ведь все в моих руках… Знаю, где пушечку-то храните!
Меня точно стукнули по голове.
— Что ты сказал?
— То, что слышал! Так что выбирайте одно из двух…
И Маклаков ужом проскользнул между нами и выскочил в коридор.
Глава восьмая
Курс на Байкал
Хорошо на берегу Ангары в жаркий летний полдень! Гладь реки голубая, струистая. Если зажмурить глаза и долго смотреть на поверхность воды, облитую солнцем, кажется, что над водой, повиснув в воздухе, кружится бесчисленное множество спиральных хрусталиков. Веет прохладой и каким-то особым ангарским ароматом, его не вдыхаешь, а словно пьешь…
Возле берега, где помельче, бродят мальчишки, засучив до коленок штаны. В руке у каждого самодельная острога, палка с прикрученной на конце столовой вилкой. Высмотрев в прозрачной воде крупный камень, рыболов осторожно переваливает его набок и вонзает вилку в широколобку, притаившуюся на дне. Широколобки — смешные коротенькие рыбешки с головами, как картофелина. Смешные и мальчишки — вихрастые, увлеченные охотой. Но в ангарской воде долго не пробудешь, босые ноги быстро коченеют, и поэтому мальчишки, бросая свои «остроги», с гиканьем кидаются в горячие кучи песка у подножия косогора и подолгу там барахтаются.
К речному аромату примешивается запах вара — где-то поблизости смолят лодки. Стремительно плывут вырвавшиеся из плотов одиночные бревна. Вдали за островами вьется черный дымок парохода.
Мы сидим с Тоней рядом у самого края воды. Она в летнем ситцевом платье, на плечах у нее голубая косынка. Обхватив руками колени, Тоня кусает кончик косынки и молчит. А я бросаю камни в плывущее мимо бревно. Тоня поворачивается ко мне и долго с укором смотрит:
— Хоть бы сказал что-нибудь на прощанье!
Невдалеке от нас приткнулась к берегу моторная лодка. На корме ее Игорь и Вовка склонились над мотором. Они в трусах, майках-безрукавках. Из-за наваленного в лодке багажа видна соломенная шляпа — это отец Игоря.
Виталий Львович беседует со своим закадычным другом доктором Кочкиным. Отец Тони, длиннобородый, рослый, подбоченившись, стоит на берегу. Он в белой чесучовой рубахе, перехваченной крученым пояском, в свободных, как шаровары, брюках, чуть свисающих на голенища сияющих блеском сапог. От всей его фигуры веет спокойствием и какой-то богатырской силой. Может быть, глядя на синеву речного простора, доктор вспоминает свою юность, когда он служил грузчиком на ангарских пристанях…
Виталий Львович маленький, суховатый; он часто вскакивает и нервно глядит на косогор — опаздывает помощник.
Кто он, мы не знаем.
— Почему ты молчишь? — снова спрашивает меня Тоня.
— А что говорить? Столько времени просидеть в архиве, найти следы партизана Зотова и отказаться ехать с нами! Где логика? Доплыли бы с Виталием Львовичем до питомника на Байкале, занялись бы подготовкой к походу… Тем временем после своих экзаменов подоспел бы и Максим Петрович. В чем дело, Тоня?
