Мы были мальчишками - Юрий Владимирович Пермяков
Офицер был тяжел, но дядя Вася не почувствовал этого, когда взбросил его на бруствер траншеи. Через мгновение он уже был наверху, а сзади грохнул глухой взрыв — это действовал Панас.
И началось! Всполохами заметались над всем передним краем немцев осветительные ракеты, затрещали, захлебываясь, автоматы и пулеметы, злобно завыли мины. Дядя Вася взвалил офицера на плечо и побежал, задыхаясь и спотыкаясь, в сторону своих. Свалился в глубокую воронку, отер мокрое лицо, прислушался: не преследуют ли? Немец хрипел, в горле у него булькало. «Кровь», — догадался дядя Вася и повернул офицера лицом вниз: пусть стечет немного, как бы не захлебнулся. Потом опять взвалил тяжелую тушу фашиста на себя, с трудом выбрался из воронки. И не успел сделать двух шагов, как что-то тупое и горячее полоснуло по ногам. Он, кажется, еще попытался идти, но ноги подогнулись, и он рухнул на землю, придавленный тяжестью немца.
От боли он потерял сознание, а когда очнулся, вокруг было тихо, только иногда над передним краем немцев косо взлетали ракеты и сквозь вихри снега проливали на землю свой мертвенный свет…
Дядя Вася замолчал, закрыл глаза. Мне хотелось знать, чем закончился тот неудачный для разведчиков поиск, но спросить не решался. И все-таки спросил:
— А дальше?
— Дальше? — Дядя Вася зачем-то потер ладонью щеку, вздохнул. — Ничего особенного: полз, тащил фрица, дрался с ним, когда он очухался. Хотел сбежать, сукин сын, бросился на меня. Ну я его быстро успокоил — подрыгался немного и затих… Что еще?.. Приполз к своим, сдал фашиста, меня — в санбат, а потом в тыловой госпиталь отправили. Вот так и отвоевался…
— А Юм с Панасом вернулись?
— Вернулись… И сейчас где-то по немецким тылам лазают.
— Дядя Вася, а вам было страшно, когда в разведку ходили?
Дядя Вася задумался. Чуть заметно усмехнувшись краешком рта, ответил:
— Не знаю, что и сказать… Первый раз было страшно — каждой кочки боялся, второй раз тоже страшновато, а уж потом… потом и не думаешь об этом, словно простую работу исполняешь. Война — ведь это работа, Василек… Жуткая работа, не дай бог познать тебе ее… — И вдруг жестко, с какой-то отчаянной решимостью добавил, похлопывая ладонями по обрубкам своих ног: — Вот она, война, Вася, — смотри и любуйся!.. И запоминай!
Подавленный его неожиданной вспышкой, я отвернулся и почему-то покраснел. Дядя Вася тихо и глухо попросил:
— Прости, нервы разболтались, никак не возьму себя в руки… — И еще тише: — А уж коли и тебе придется столкнуться с ней, то будь мужчиной, помни о своем мужском достоинстве. Я вот не раз задумывался там над жизнью Чапаева… Странно?
Я покрутил головой.
— Правильно… Почему Чапаев ничего не боялся — ни пули, ни сабли, ни штыка? Он был мужчиной, Василек, настоящим мужчиной. В душе-то он, конечно, тоже не хотел встретить и пулю, и саблю, и штык, а вида не показывал, мужская гордость не позволяла.
11
Арик приспособил вместо костыля длинную палку и, опираясь на нее обеими руками, припрыгал ко мне. Отдуваясь, опустился на табурет и начал по привычке накручивать на указательный палец свой неподатливый куцый чубик.
— Болит нога-то? — спросил я его.
— Мозжит, тянет так… И есть почему-то все время хочется.
— Ну? — удивился я. — Это, наверное, потому, что крови много потерял. Тебе больше надо есть, а то рана долго не зарастет. Налить тебе щей из лебеды?
— Из лебеды? Это из травы?
— Ну да. Во дворе растет.
— А вкусно? — недоверчиво посмотрел на меня Арик. — Не отравишься?
— Вот чудак, скажет же… Мы с мамой едим, и ничего, живы… Будешь?
— Давай! — согласился Арик. — Попробую.
Я взял тарелку, половник, раскутал из фуфайки кастрюлю.
— Сам варил, — похвалился я Арику. — Скоро мама с работы должна прийти, обед ей сготовил… Много наливать?
— Давай сколько-нибудь…
Я поставил перед Арькой дымящуюся паром тарелку, положил алюминиевую ложку — такими ложками, как грифелем, можно писать на бумаге — и протянул малюсенький кусочек хлеба.
— Вот с хлебом у нас того… Мало хлеба, сам понимаешь. Я свою пайку съел, так это от маминой.
Арька согласно мотнул головой и осторожно зачерпнул зеленое варево. Покосился на меня.
— Да чего ты все смотришь? — засмеялся я. — Навертывай, еще попросишь…
Арька вытянул губы трубочкой, подул на ложку и, видно, решившись, быстро сунул ее в рот. Почмокал и вдруг сказал:
— А верно — ничего, жить можно… — И со скоростью, неожиданной для меня, заработал ложкой. Через несколько минут тарелка была пуста.
— Добавить?
— Давай, если не жалко, — отдуваясь, ответил Арька и похлопал ладонью себе по животу. — Как барабан… Знаешь, а это вы здорово придумали: щи из лебеды.
— Куда уж здоровше, — отмахнувшись, буркнул я. — Соседи тоже едят крапиву, лебеду да свекольные листья. Доброго в этом мало — живот полон, а есть хочется. Сейчас бы каши пшенной с подсолнечным маслом — вот это да! А где ее возьмешь? Денег мама получает мало, еле-еле тянем… А зимой еще туже придется… И лебеды не будет.
Я еще что-то хотел сказать, но неожиданная мысль так поразила меня, что я даже забыл об этом. «А ведь я повторяю мамины слова! — подумал я, хотя и не видел в этом ничего зазорного. — Она недавно… да вчера, кажется… так говорила Киселихе. Вот тебе и раз, как Валька Шпик, повторяю вслед за другими…»
Не знаю, почему, но я расстроился. До последнего времени я считал себя самостоятельным человеком и гордился этим. И вот, оказывается, самостоятельности у меня не так уж и много…
Арька заметил перемену в моем настроении.
— Ты чего? — спросил он и отложил ложку. — Тебе жалко, да?
— Ешь, — сказал я. — Так это… вспомнил кое-что… Ты тут ни при чем…
— Ну, смотри… — И добавил серьезно и внушительно: — Не жалей после: мне с этим управиться — раз плюнуть.
Я засмеялся: о таком пустяке говорить так серьезно!
— Давай, давай уписывай…
— А ты знаешь, зачем я пришел? — отодвигая пустую тарелку, спросил Арик.
— Не пришел, а припрыгал, — поправил я его.
— Ну припрыгал, не все равно?
— Зачем же?
— Деньги хочешь заработать?
— Деньги, — не поверил я. — Ты говоришь, деньги?
— А то чего же? За работу деньги платят, — очень уверенно сказал Арик. — Я это знаю.
— А где?
— У Пызи. Он сам предложил. Говорит: «Довольно дурака валять, поработали бы у меня, а я вам деньги за это. И мне хорошо, и вам польза». Понял?
— Еще бы не понять. Опять дрова колоть?
