Ночной обоз - Алексей Иванович Мусатов
Ефросинья Тихоновна наконец не выдержала и заявила, что пойдет в городскую управу и расскажет о голодающих детях. Все же там люди, и они должны понять. Тем более, что городским головой немцы назначили Преловского. А он человек обходительный, добрый, интеллигентный и до прихода немцев работал инспектором облоно.
— Добрый! — усмехнулась Таня. — Просто предатель... На брюхе перед немцами ползает.
Но отговорить Ефросинью Тихоновну не удалось. Она разворошила весь свой гардероб, надела лучшее пальто с горжеткой из чернобурки, старомодную шляпу, похожую на огромную ватрушку, на нос нацепила пенсне с золотыми дужками — ни дать ни взять достойная, почтенная дама. Невзрачный костыль заменила резной клюшкой и, поддерживаемая тетей Лизой под руку, отправилась в городскую управу.
В кабинет к Преловскому она попала после двухчасового ожидания в приемной.
Городской голова, пожилой, представительный мужчина с седым клинышком бородки, долго не мог понять, чего хочет от него эта принаряженная, грузная, одутловатая дама. Когда же Ефросинья Тихоновна объяснила, в каком бедственном положении находится детский дом и как он нуждается в помощи управы, Преловский сухо перебил ее:
— Позвольте, мадам... Никакого детского дома в городе нет. Он выехал в неизвестном направлении и вывез все свое имущество.
— Так детишек же все равно много осталось. Бездомные, несчастные. Вот мы и приютили их в старом помещении.
— Очень похвально, — усмехнулся Преловский. — Но должен вам заметить, что городская управа на открытие подобного приюта разрешения не давала. Средств на его содержание у нас нет. Воспитатели и учителя, как известно, разбежались. Да, кстати, с кем имею честь разговаривать?
Ефросинья Тихоновна с горечью кивнула на клюшку.
— Сами видите... Cтаруха, почти инвалид... Ткачева — моя фамилия... Раньше кастеляншей в детском доме работала.
— А теперь, значит, самостийный директор? Маловато, знаете ли, для занятия подобной должности.
— Уж какая там должность... Нам бы только детишек накормить, от голода спасти.
— Да, кстати, кого вы собрали в этом своем приюте? — неожиданно спросил Преловский.
— Как кого? — удивилась Ефросинья Тихоновна. — Обыкновенные дети... Мальчики и девочки. Есть малыши, есть постарше.
— И много среди них детей коммунистов? Партизан? Евреев?
— Кто их ведает! — растерянно призналась Ефросинья Тихоновна. — Мы же не считали... Документов не спрашивали.
— Так вот что, госпожа директорша, — Преловский поднялся из-за стола, давая понять, что прием окончен. — Представьте в управу список ваших воспитанников и подтвердите документами. Мы проверим. А пока продолжайте проявлять инициативу и на нашу помощь не рассчитывайте.
Поддерживаемая тетей Лизой, Ефросинья Тихоновна с трудом добралась до детского дома.
— А я еще надеялась... Интеллигентный человек, просвещенец, детей пожалеет. Да у него же не сердце, а каменюка в груди. Старая я, старая дура! — Она в сердцах сорвала горжетку, сняла кольца, серьги и все это сунула тете Лизе. — Неси на базар... Меняй. Хоть что-нибудь раздобудь для ребят.
Таню и Анну Павловну особенно встревожило сообщение Ефросиньи Тихоновны о проверке документов детдомовцев.
В этот же день Таня с учительницей засели за составление списка и личных карточек на каждого детдомовца.
Со многими дело обстояло благополучно, но было с десяток фамилий, которых никак нельзя было оставлять в списке: сыновья секретаря обкома партии, заведующего гороно, начальника милиции, дочки лекторши Фоминой, дети евреев.
— Что же делать-то? — озадаченно спросила Анна Павловна.
— Придется, видно, кое-кому срочно поменять фамилии.
Весь остаток дня Таня, Анна Павловна и Ефросинья Тихоновна по очереди вызывали ребят, подбирали им новые имена, фамилии и вновь составляли на каждого личное дело, потом общий список детдомовцев, в котором не осталось ни одной вызывающей подозрения фамилии.
Вечером Таня собрала в спальне всех ребят и объяснила, почему кое-кому даны новые фамилии.
«Я от Лесника»
Поздно вечером, когда Таня пробиралась в свою комнату во флигеле, ее неожиданно окликнули:
— Скворцова, обожди-ка!
Замерев, Таня остановилась. Вынырнув из-за угла флигеля, к ней приближался Барсуков.
— Вы зачем? Что надо? — хрипло выдавила Таня.
— Ну, здравствуй, Татьяна... Может, все же руку подашь?
Таня, сжав кулаки, молча сунула их в карманы.
— Понимаю, — усмехнулся Барсуков. — С холуем и шкурой лучше не разговаривать. Но все же меня послушай... Есть для тебя новость. — Он оглянулся, помолчал и, наклонившись к Тане, совсем тихо добавил: — Не нуждаешься ли в дровах?
Таня продолжала молчать. Пароль был правильный, тот самый, что ей сообщил Виктор, но как-то не укладывалось в сознании, что этот опустившийся, обросший неаккуратной, клочковатой бородой человек в рваном полушубке, с кровоподтеком под глазом мог быть связанным с партизанами.
— Я от Лесника. Он жив-здоров. Спрашивает: не нуждаешься ли ты в дровах? — повторил Барсуков. — Да ну же... Очнись...
— Нуждаюсь, особенно в березовых, — с трудом проговорила Таня.
— Ну, это — другое дело, — кивнул Барсуков. — Можно и поговорить. Лесник интересуется, как у вас дела в детдоме.
— Ой, Иван Данилович, — внезапно ослабев и прислонившись к перилам крыльца, шепнула Таня. — Что ж вы так долго не объявлялись? Совсем у нас плохо стало...
— Знаю, все знаю. — Барсуков отвел Таню за угол флигеля и сообщил, что по заданию Лесника он старался помочь детдомовцам, давая им возможность стащить с подводы кое-что из продуктов.
— Так вы знали об этом? — удивилась Таня. — И о картошке и о крупе с макаронами?
— Еще бы не знать. Только уж подмога-то мизерная. На ваши восемьдесят ртов разве столько надо? А больше у меня не получается никак. Но сейчас есть новости. От Лесника пришло сообщение, что партизаны отбили у немцев машину с продуктами, с солью и часть соли передают детскому дому.
— Соль! — Таня от радости даже приглушенно вскрикнула. Ведь соль теперь дороже любых денег! На нее можно выменять все что угодно: сало, муку, керосин, спички. — Где же она?
— Соль спрятана в лесу, в Зосимовском овраге. И теперь вся загвоздка в том, как ее переправить к вам.
— Это мы сумеем, — заявила Таня. — У ребят тележка есть. Они перевезут.
— Нет, так не годится! — Барсуков объяснил, что после нападения партизан на машину с продуктами немцы выслеживают и забирают каждого, у кого обнаруживают соль. — Да и не выпустят
