Борис Емельянов - История отечественной философии XI-XX веков
Одна из причин такого состояния России, по мнению Чаадаева, состоит в том, что она как бы выпала из ареала единого христианского мира. И хотя Россия – христианская страна, ее православие – неподлинное христианство. Это отпадение произошло еще в момент крещения Руси, когда мы приняли христианство от Византии, уже тогда отвергнутой от всемирного христианского братства. Философ ошибочно считает, что на Западе именно духовенство показало пример освобождения крестьян, что римские первосвященники первыми начали уничтожение рабства в тех областях, которые были подчинены их духовному управлению. В России же, наоборот, русский народ подвергся рабству лишь после того, как стал христианским. Отсюда Чаадаев делает вывод, что во всех бедах повинна православная церковь, уродливо аскетическая, раболепствующая перед императорской властью. Именно церковь не приняла меры против насилия одной части народа над другой. В результате, поскольку наша вера искажена и недейственна и у нас нет традиций исторического развития, мы оказались как бы на обочине истории. И если другие народы развиваются, «мы, напротив, не имеем ничего подобного. Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Поры бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего подобного у нас не было»482. Другими словами, историческое время для России как бы остановилось, мы выпали из него: «Поколения и века протекли без пользы для нас».
И это еще не все. Первым в истории русской мысли Чаадаев обратил внимание на влияние природы, географического фактора на жизнь народа. Россия занимает пятую часть территории земного шара от Берингова пролива до Одера и от 45 до 65 градуса северной широты. Философ пишет: «Есть один факт, который властно господствует над нашим многовековым историческим движением, который проходит через всю нашу историю; который содержит в себе, так сказать, всю ее философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия: это факт географический»483. Климат России настолько суров, что, говоря о нем, «можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ»484. Такие тяжелые климатические условия, естественно, оказывали негативное влияние на социальные отношения. Как пишет мыслитель, «в такой среде нет места для правильного повседневного общения умов; в этой полной обособленности отдельных сознаний нет места для их логического развития, для непосредственного порыва души к возможному улучшению, нет места для сочувствия людей друг к другу, связывающего их в тесно сплоченные союзы, пред которыми неизбежно должны склониться все материальные силы»485. Тяжелые природные условия детерминируют тяжелые материальные условия жизни россиян, вызывают «слепую покорность силе вещей» – не только природных, но и социальных, что привело к доминированию материального начала над духовным, умственным, нравственным. Конечный результат для России опять-таки печален: «Насколько велико в мире наше материальное значение, настолько ничтожно все наше значение силы нравственной. Мы важнейший фактор в политике и последний из факторов жизни духовной»486.
Обратил внимание Чаадаев и на внутреннее состояние русского общества, особенно на то, что в нем нет порядка, особенно на господство случайных поступков. В частности, он пишет: «Ни у кого нет определенной сферы деятельности, нет хороших привычек, ни для чего нет правил, нет даже домашнего очага, ничего такого, что привязывает, что пробуждает наши симпатии, нашу любовь; ничего нет устойчивого, ничего постоянного; все течет, все исчезает, не оставляя следов ни во вне, ни в нас»487.
Беспорядок и хаос царят и в духовной жизни русского общества, о чем Чаадаев пишет в своих «Философических письмах» неоднократно и много. Вот одно из таких его рассуждений: «В наших головах есть нечто еще более худшее, чем легковестность. Лучшие люди, лишенные связи и последовательности, как бесплодные заблуждения парализуются в нашем мозгу… Такие растерянные существа встречаются во всех странах: у нас это общее свойство»488. Панорама духовной жизни русского общества вообще безрадостна: «…Тут беспечность жизни без опыта и предвидения, не имеющая отношения ни к чему, кроме призрачного существования личности, оторванной от своей среды, не считающейся ни с честью, ни с успехами какой-либо совокупности идей и интересов, ни даже с родовым наследием данной семьи и всеми предписаниями и перспективами, которые определяют и общественную, и частную жизнь в строе, основанном на прошлом и на тревоге за будущее»489. Оценивая эти высказывания П. Чаадаева, современный исследователь пишет: «Возможно, впервые в российской печати в этих строках было высказано чувство одиночества, не как одиночки – изгоя вне его существующей общественной жизни, но как “общества одиночества”, состоящего из существ, даже не личностей, в обществе без устойчивых связей, “без прошлого и будущего”»490.
Такое одинокое, униженное состояние русского человека – результат негативных сторон его быта. По мнению Чаадаева, русский человек пассивен, безынициативен, в нем отсутствует «свободный почин». И понятно почему: в русском отсутствует элементарная свобода. В России все рабы и печать рабства лежит на всем: на человеческих отношениях, нравах, образовании. Между крепостным и свободным гражданином в русском обществе нет большой разницы. Чаадаев пишет: «Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и крепостным нет никакой видимой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде последнего есть что-то более достойное, чем в озабоченном и смутном взгляде первого». И далее: «В России все носит печать рабства, нравы, стремления, просвещения, и даже вплоть до свободы, если последняя может существовать в этой среде»491.
Чаадаев не мог не видеть, что на Западе экономическое и культурное развитие выше, чем в России, благодаря буржуазным свободам, отсутствию крепостничества. Все достижения и успехи Запада он приписывал католической церкви, считая, что ей присущи идеи гармонии и единства. Путь Запада, по мнению Чаадаева, – единственно верный для «заблудившейся» России. «…Невзирая на все незаконченное, порочное и преступное в европейском обществе, как оно сейчас сложилось, все же царство Божие в известном смысле в нем действительно осуществлено, потому что общество это содержит в себе начало бесконечного прогресса и обладает в зародыше и в элементах всем необходимым для его окончательного водворения в будущем на земле»492. Поэтому главная задача России заключается в воссоединении с другими народами, национальными культурами и с человеческим родом в целом. Необходимо повторить путь Запада, используя опыт католицизма. Католицизм интересовал Чаадаева с позиции его практической деятельности, как «начало деятельное, начало социальное», как средство, ведущее к уничтожению рабства.
Интерес Чаадаева к католицизму как политической силе был давним и устойчивым. В письме к А. С. Пушкину (сентябрь 1831) он обращает внимание на то, что Европа ищет пути и формы социальных преобразований и связывает их также с религией: «Быть может, на первых порах это будет нечто, подобное той политической религии, которую в настоящее время проповедует С. – Симон в Париже, или тому католицизму нового рода, который несколько смелых священников пытаются поставить на место прежнего, освященного временем»493. Одновременно ощущается критическое отношение русского философа ко всем этим концепциям. Так, в частности, в письме к А. И. Тургеневу (1831) он критикует взгляды Ламенне, утверждавшего, что христианство истинно потому, что является «голосом народа». В другом письме к А. И. Тургеневу (1835) Чаадаев пишет: «Моя религия не совсем совпадает с религией богословов… Если бы в те времена, когда я искал религии, я встретил в окружающей меня среде готовую, я, наверно, принял бы ее, но, не найдя таковой, я принужден был принять исповедание Фенелонов, Паскалей, Лейбницев и Бэконов. Вы, между прочим, были неправы, когда отнесли меня к истинным католикам»494.
Очевидно, что католицизм Чаадаева был далек от ортодоксального христианства, что дало основание А. И. Герцену назвать его «революционным католицизмом».
Высказав свои нелицеприятные суждения о России, философ оказался непонятым не только своими противниками, а даже друзьями, не почувствовавшими боли его за Россию. Даже Пушкин оказался «далеко не во всем согласен с ним». Но при этом, заканчивая свое письмо к Чаадаеву, он писал: «Поспорив с Вами, я должен Вам сказать, что многое в Вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко. Но, боюсь, как бы Ваши исторические воззрения вам не повредили»495. Как известно, эти опасения подтвердились. Вначале Чаадаев пытался объясниться с критиками в неоконченной «Апологии сумасшедшего», в которой, в частности, писал: «Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, со склоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если хорошо понимает ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной»496. А затем он стал размышлять не о прошлом, а о будущем России, строить планы ее возрождения. Тысячелетняя история огромного народа, считал он, не может быть историей одних ошибок. У него были свои взлеты национального патриотизма и свои учения.
