Лето будет сниться… - Иоланта Ариковна Сержантова
В ту пору мы любили разводить костры, хвастали друг перед другом умением делать это быстро, «с одной спички», «на ветру». А когда луна принималась рассматривать себя в причудливом зеркале реки, восхищаясь своею неотразимостью, всякий раз хотелось ответить и разжечь огонь у воды, тем самым давая знать, что тоже любуешься ею.
Добравшись до места, мы сбросили рюкзаки и, срывая на ходу рубахи, кинулись в воду остывать, где долго прыгали и гонялись друг за дружкой. Когда же наш запал основательно размок, мы вышли из реки совершенно без сил и развалились обсохнуть на песке.
— Небо-то, не сильно летнее. — Заметил Серёга. — Похоже на Левитана36. Помните, сочинение писали по картине37? Так там такого же цвета, но то март был нарисован, снег ещё не сошёл.
— Ну, теперь скоро вечер, от того и небо неярко, а в полдень оно такое синее, что глазам больно! — Ответил товарищу я, и тут…
— От Советского Информбюро38, работают все радиостанции… — Из репродуктора на столбе у пристани, чеканя слова, как шаг, раздался голос Левитана39. Подготовленное долгим предвкушением, опасение воспользовалось минутой неизбежного замешательства, и из поведённой на сторону рамы сосняка выпало небо другого Левитана, расколовшись о землю вдребезги с хрустальным, пронзительным звоном, от которого заложило уши.
Душа мгновенно наполнилась ужасом, а тело как-то незаметно истратилось на страх из-за того, что, — вот оно, всё, началось…
Мы разом вскочили на ноги и лихорадочно принялись натягивать штаны, мокрые ещё ноги никак не хотели пролезать через брючины… Но старичок, что рыбачил неподалёку, окликнул нас:
— Не пужайтесь, ребятки! То нынче для памяти. С шестьдесят пятого было в День победы, а теперича ещё и в день начала Великой Отечественной. Отдыхайте… покудова… Придёт и ваш черёд.
22 июня 19.. года. Казалось, ничего не предвещало… беды…
Такое счастье…
Я шёл вдоль леса, погода была прекрасной, только вот оводы и слепни мешали наслаждаться и ею, и укромным чудом цветения лесных колокольчиков. Неподалёку от дороги ворочался во сне кабан, чуть подальше дремали после завтрака косули, уж ленился напоказ, свесившись с выкрашенного солнцем оранжевого пня.
Казалось, никому нет до меня никакого дела. Впрочем, после того, как я в очередной раз едва увернулся от наточенного резака слепня, серо-белая птичка с длинным чёрным хвостом вылетела из чащи и села передо мной на тропинке. Поклонившись в ответ на мой привет, птица чуть ускорилась и побежала вперёд.
Сперва показалось, что она уводит меня от гнезда, как это делают многие радетельные её сородичи, однако я ошибался. Трясогузка, а это была именно она, принялась перехватывать оводов и слепней, что направлялись в мою сторону. Иногда она останавливалась, дабы подождать меня, и всякий раз вежливо кланялась. Я был весьма благодарен трясогузке, так как смог, наконец, свободно вздохнуть, чтобы оглядеться, без спешки и досады на насекомых.
Хмель под руку с диким виноградом сгладили острые углы немногих домов, беседок и нравы горожан, сделавшихся на недолгое долгожданное лето дачниками.
Листья ландыша заячьими ушами торчали из за пригорка, будто спрятался там косой, пережидая, покуда пройду мимо.
Паук оплел одуванчик, дабы не разлетелась его пышная причёска. И это было так к месту, что я едва смог вспомнить, как называется та сетка для волос!
Повстречал я и пару ласточек. Он был заметно сутул, долговяз, побитый временем его фрак, которому «сносу нет» местами потрёпан. Она невысока, субтильна, но не измождена, а казалась будто обрызгана лаком, так вся сияла и светилась.
Казалось бы — суетится по хозяйству с рассвета, бесконечная череда приземляющих душу забот должны бы оставить след на её облике, поправить как-то на свой лад. Ан, нет! — внимание, да забота супруга, что льстит и греет на протяжении всей их совместной жизни, не даёт потускнеть.
Вот как теперь — прервали своё мельтешение в поисках «чего покушать» и сидят рядышком. Она ему рассказывает чего-то, а он молчит и любуется ею, промелькнёт только иногда у него во взгляде: «Ну, и зачем я тебе такой…» А она посмотрит строго и тронув нежно крылышком, прильнёт, да шепчет: «Не говори ерунды. Для меня нет никого лучше, чем ты!»
— Надо же, какие мы чувствительные! — Хохотнул завистливо дрозд и удалился. Была б дверь, хлопнул бы ею, но за неимением оной, удалился, пренебрежительно шаркал крыльями, как смятыми задниками домашних туфель.
Ну, что ж, не все мы ласточки, не каждому такое счастье. А кому за что и когда, — того нам ни за что не угадать.
Сам не знаю, зачем…
Скалистые горы американского Колорадо подарили миру не только Дина Рида. За сто с небольшим лет до его появления на свет, в 1824-м, именно там отец американской энтомологии Томас Сэй впервые разглядел насекомое, которое вполне можно обвинить в намерении если и не захватить весь свет вообще, то как можно большую часть его сельскохозяйственных угодий.
С восточными ли попутными ветрами в конце сороковых годов прошлого века или дрейфуя по волнам Балтийского моря на излёте пятидесятых, теперь уж никакой разницы нет, но колорадские жуки добрались и до наших мест. Освоив привычную им картофельную ботву, раскушали побеги тыквы, бадижанов40, редиса, сладкого перца, остро пахнущие листья помидоров и прочую питательную зелень.
Помыкавшись не одно десятилетие, люди, похоже, смирились с соседством этих заморских арестантов. Ушли в прошлое ловушки — врытые в землю склянки с керосином, не окропляют грядки вредным больше для человека, чем для жуков ядом, редко можно встретить и того, кто, кланяясь в пояс начисто обглоданной поросли, давит прямо руками не повинных ни в чём листоедов. Ну — не умеют они есть ничего, кроме листвы! Что тут поделать? Кто на что уродился, если можно выразиться именно так, не вдаваясь в хитросплетения сквернословия!
И с этим в связи…
Почти что жизнь тому назад, в том самом 1958-м, ездили мои дед с бабой в Киев за семенным картофелем, да где там. Купить-то они купувалы, продали им задорого два мешка, да не пустили их с тем гартоплем41 не то в вагон, а даже и на вокзал, ибо столь велика была напасть колорадских жуков, что стен под ними не разглядеть, кишели кишмя. Ну и привезли деды домой заместо картохи гуся и пузатый сундучок из открыток, сделанный неким болезным, что ходил по вагонам, просил купить «за ради Христа». Гуся, само собой, съели, не дожидаясь Рождества, а
