Марианна Басина - В садах Лицея. На брегах Невы
Все помирали со смеху, когда вечерами в лицейском зале «паяс» — Миша Яковлев, сделав постную мину и вытянув руку с воображаемым крестом, удивительно похоже изображал Пилецкого.
Мишу Яковлева звали «паяс двести номеров». Он умел представлять великое множество лиц: профессоров, лицеистов, дядек, министра Разумовского, лицейского кучера Агафона, а также царскосельских «духовных особ» — отца Павла, второго лицейского попа, Кузьминского попа, Павловского попа, дьяконов, колченогого дьячка, «дьячка с трелями» и, конечно, Мартина Пилецкого во всей его красе.
Отвращение и ненависть к Пилецкому назревали у лицеистов постепенно, но прорвались как-то вдруг.
Зимою 1812 года в Лицей чаще обычного наезжали родные воспитанников. И тут многие услышали, как инспектор Пилецкий насмехался над приезжающими, давал им обидные прозвища.
Лицеисты возмутились. Больше всех — Пушкин, хотя его родные и не приезжали в Лицей.
И вот братец инспектора, гувернер Илья Пилецкий, донес по начальству, что в Лицее «происшествие»: Пушкин «за обедом вдруг начал громко говорить, что Вольховский г. инспектора боится, и видно от того, что боится потерять свое доброе имя, а мы, говорит, шалуны, его увещеваниям смеемся. После начал исчислять с присовокупившимся к сему г. Корсаковым сделанные г. инспектором родителям некоторых товарищей обиды, а после обеда и других к составлению клеветы на г. инспектора подстрекнул. Вообще г. Пушкин вел себя все следующие дни весьма смело и ветрено».
Против иезуита-инспектора был составлен целый заговор. Возглавлял его Пушкин. Кюхельбекер, Дельвиг, Корсаков, сын Василия Федоровича — Иван Малиновский, Мясоедов, Маслов действовали с ним заодно.
Особенно бушевал Кюхельбекер. Его возмущало, что некоторые воспитанники трусливо помалкивали и оставались в стороне. Кюхельбекер, по словам Ильи Пилецкого, «с ожесточением укорял и бранил явно подлецами Юдина, Корфа, Ломоносова и Есакова, что они не утверждали на инспектора того, что некоторые другие».
События развивались.
На уроке Гауэншильда вездесущий Илья Пилецкий вдруг заметил у Дельвига «бранное на господина инспектора сочинение» и кинулся отнимать.
Тут вмешался Пушкин. Он вскочил. Глаза его блестели. Голос звенел от возмущения и гнева.
«Как вы смеете брать наши бумаги! Стало быть, и письма наши из ящика будете брать!»
Вечером в зале происходило разбирательство. Что-то отвечал на обвинения Мартин Пилецкий. Как-то уговаривал «бунтовщиков» Малиновский…
«Дело» замяли, «бунтовщиков» утихомирили. Но ненадолго.
В марте 1813 года возмущение вспыхнуло с новой силой. На этот раз действовали более решительно. Все собрались в конференц-зале, вызвали инспектора. Он явился.
Ему предложили выбор: либо он, не мешкая, оставит Лицей, либо они сами подадут заявления об уходе.
Пилецкий раздумывал. Своим пронзительным взглядом оглядел он воспитанников.
Они стояли неподвижно и глядели на него. Смело. Без страха. С презрением и вызовом.
Он понял: слова их не шутка, не простая угроза.
«Оставайтесь в Лицее, господа!» — бросил он хладнокровно и направился к выходу.
В тот же день он уехал из Царского Села в Петербург.
Графу Разумовскому ничего не оставалось, как дать согласие на увольнение Пилецкого из Лицея.
Когда же уволенного хотели наградить, выяснилось: он награжден уже чином в другом департаменте. В департаменте полиции.
Так закончилась в Лицее педагогическая карьера «пастыря душ» и полицейского агента.
Долго еще фигурировал «Мартын» в лицейских карикатурах и сатирах. В стихотворной сказке «Деяния Мартына в аду» говорилось о том, как, попав в ад, Пилецкий вздумал окрестить повелителя подземного царства Плутона. Вот что из этого вышло:
Плутон, собрав весь ад,Мартына стал катать,Мартына по щекам;Мартына по зубам;Мартын кричит, ревет,Из ада не идет.Но наконец Мартын убрался, —И окрестить Плутона отказался.
Сказочка эта была не без намека. Ад — дело десятое, а вот из Лицея-то святоше Мартыну действительно пришлось убраться.
Ханжеские проповеди, лицемерная мораль были явно не по душе Пушкину и тем из лицеистов, кого духовно растили Малиновский и Куницын.
«Мы прогоняем Пилецкого»… Это был первый бой, данный Александром Пушкиным врагам света и разума.
Впереди его ждало еще много боев. На лицейской скамье начал овладевать он для них грозным оружием — поэтическим словом.
Вскоре после того, как прогнали они Пилецкого, Пушкин принялся за озорную и веселую поэму «Монах». В ней высмеивал тех, кто был сродни Пилецкому, его духовных братьев-церковников: монахов, попов.
«Являться муза стала мне»
В те дни, когда в садах ЛицеяЯ безмятежно расцветал,Читал охотно Апулея,А Цицерона не читал,В те дни в таинственных долинахВесной, при кликах лебединых,Близ вод, сиявших в тишине,Являться муза стала мне.
Так в восьмой главе «Евгения Онегина» Пушкин писал о начале своего поэтического пути.
Пушкин начал писать очень рано. Сестра его Ольга Сергеевна рассказывала, что еще девятилетним мальчиком, до Лицея, пробовал он сочинять. Его первые опыты были по-французски. Он сочинял и разыгрывал перед сестрой маленькие комедии. Когда одну из них Ольга Сергеевна освистала, Пушкин не обиделся, а сам на себя сочинил по-французски эпиграмму:
— Скажи, за что «Похититель»Освистан партером?— Увы! за то, что бедняга сочинительПохитил его у Мольера.
Мольера, Лафонтена, Плутарха, Гомера, Вольтера Пушкин узнал и полюбил в раннем детстве. Едва научившись читать, он забирался в отцовский кабинет, доставал из книжного шкафа какой-нибудь из томиков в сафьяновом переплете и погружался в чудесный мир фантазии.
У Пушкиных была неплохая библиотека.
Сергей Львович прекрасно знал литературу, мастерски декламировал, писал в дамские альбомы изящные, легкие стихи. Брат его — Василий Львович, дядя маленького Александра, слыл недюжинным стихотворцем. В гостиной у Пушкиных постоянно бывали писатели, говорили и спорили о литературе, декламировали стихи. Здесь видел маленький Пушкин знаменитых Николая Михайловича Карамзина, Ивана Ивановича Дмитриева, молодого Константина Николаевича Батюшкова, слышал толки о Державине, Крылове, Жуковском.
«В самом младенчестве, — вспоминал о сыне Сергей Львович, — он показывал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин — не то, что другие. Одним вечером Николай Михайлович был у меня, сидел долго; во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год».
Поздно вечером, когда маленького Александра уводили из гостиной в детскую и укладывали спать, он засыпал, слушая песни и сказки няни Арины Родионовны, старинные истории бабушки Марии Алексеевны. И во сне ему виделись чудеса.
Волшебники, волшебницы слетали,Обманами мой сон обворожали.Терялся я в порыве сладких дум:В глуши лесной, средь муромских пустынейВстречал лихих Полканов и Добрыней,И в вымыслах носился юный ум…
Творения великих писателей, разговоры в гостиной, сказки няни, рассказы бабушки — все это западало в душу, впитывалось его удивительной памятью. И, приехав в Лицей, он привез с собой не только любимые книги, знание множества стихов, но и живой интерес к литературе, к поэзии.
Оказалось, что он не одинок в своем стремлении писать. И Алексей Илличевский, по-лицейски «Олосенька», тоже сочинял стихи. «Что касается до моих стихотворных занятий, — рассказывал Илличевский в письме своему приятелю Фуссу, — я в них успел чрезвычайно, имея товарищем одного молодого человека, который, живши между лучшими стихотворцами, приобрел много в поэзии знаний и вкуса».
Этим «молодым человеком» был Александр Пушкин.
Когда лицеисты перезнакомились, выяснилось, что пишут стихи и Корсаков, и «паяс» Миша Яковлев, и смешной, нескладный Виля Кюхельбекер, и даже Антон Дельвиг. Это всех насмешило. Добродушный, ленивый «Тосенька» Дельвиг, который только и оживлялся, что для какой-нибудь шалости, — и вдруг пишет стихи! Веселье было всеобщим.
Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!Дельвиг пишет стихи!
Сочинили по этому поводу и «национальную» песню:
Полно, Дельвиг, не мориТы людей стихами;Ждут нас кофе, сухари.Феб теперь не с нами.
Разрешаю: век ленись;Попусту хлопочешь,Спи, любезный, не учись,Делай, что ты хочешь.
В классах рифмы прибирай;С чашкой здесь дружися.С Вилей — Клопштока читай,С нами — веселися.
Сначала сочинять лицеистам не разрешалось. «У нас, правду сказать, запрещено сочинять, но мы с ним пишем украдкою», — рассказывал Фуссу Илличевский про себя и про Пушкина.
