Кэтрин Ласки - Призрачный
– Держите крепче! – крикнул Фаолан.
Ветка угодила точно в расщелину и плотно вошла в нее, застыв на месте.
Фаолан вспомнил, как он, запрокинув голову, наблюдал за парившей в небе Гвиннет, которая наклоняла крылья и хвост под разными углами и, несмотря на сильный ветер, меняла направление полета. Ветка вздрогнула, затем подалась в сторону под действием течения. Фаолан вцепился в верхушку и навалился на нее всем телом. Ушами он подал знак Дэрли и Мхайри сделать то же самое. Вместе им удалось подтолкнуть ветку в противоположную сторону, и льдина немного повернулась. «По-моему, я начинаю понимать, что значит рулить», – сказал себе Фаолан. Они еще раз навалились вместе на ветку, и льдина наконец развернулась.
– У тебя получилось, Фаолан! – радостно крикнула Мхайри. – У нас получилось!
«Да, получилось», – подумал Фаолан. Но по мере того как дальний берег приближался и становились более заметными следы разрушений, его костный мозг все больше холодел. Вдали не было и намека на Кольцо Священных Вулканов, которые некогда гордо возвышались над окружающей местностью.
«Как там Эдме? – от ее имени сердце Фаолана застучало быстрее. – Где она? Что случилось с ней?»
Когда они приблизились к берегу, волны утихли. На востоке забрезжил рассвет. Начинался очередной день. Но что такое день без Эдме?
Глава шестая
Еще одна шкура
В ГОЛОВЕ У САРК КРУТИЛАСЬ ТОЛЬКО ОДНА мысль – во что бы то ни стало вернуться в пещеру. Ни о чем другом она больше не думала. Ее бок пересекала глубокая рана; со временем она начнет гнить, отравит кровь и в конечном итоге погубит волчицу, но до той поры обязательно нужно вернуться в пещеру, в логово, разбитое посреди Топи. Сарк хотелось умереть на своей земле, рядом с печами, и горнами, и кувшинами памяти, которых она накопила немало за свою долгую жизнь. Если придется умирать вдали от этих кувшинов, от хранящихся в них запахов, от воспоминаний, которые они навевают… нет, даже мысль об этом казалась чудовищной, и волчица гнала ее прочь.
Сарк до сих пор до конца не понимала, что же произошло. Она стояла под голубой елью в Тенистом лесу, над которой летала Гвиннет, а в следующее мгновение земля задрожала, все полетело кувырком, и она оказалась неизвестно где, совсем одна, с ужасной кровоточащей раной в боку. К счастью, все кости целы, а кровотеченье удалось остановить при помощи снега и редкого и очень ценного мха «кроличьи ушки». Всегда практичная Сарк безостановочно повторяла про себя слова поддержки: «Мои ноги пока что передвигаются, нюх у меня не пропал. Я еще на многое способна, хвала Люпусу. Никто не живет вечно, но я могу добраться до Топи, прежде чем погибну!» Она говорила это снова и снова, заставляя себя двигаться дальше, несмотря на усталость.
Сарк понимала, что некоторые волки сочтут землетрясение наказанием Люпуса за прегрешения неверных. Но она не верила в подобную чушь. Она даже не была уверена в существовании Пещеры Душ, Скаарсгарда и самого Великого Звездного волка Люпуса. Она была слишком практичной, чтобы придавать значение разработанным до мелочей правилам поведения, законам и обычаям клановых волков. Священными для Сарк были лишь воспоминания, суть жизни. А поскольку в основе воспоминаний лежали запахи, то им волчица уделяла особое внимание.
Обоняние Сарк славилось по всей стране Далеко-Далеко, и теперь, держа путь домой, она полагалась на свое тонкое чутье. Но сейчас привычные запахи перемешивались с серными испарениями вулканов и мешали ориентироваться. Похоже, будто земля страдала отрыжкой, делавшей ее дыхание зловонным. Как там это называют совы? Ярпи-барпи. Иногда у сов находились очень удачные слова для описания того, что волки сочли бы слишком грубым. «Отрыжка» – неуклюжее и довольно скучное слово, не передающее всех значений совиного термина. Словно земле необходимо принять один из специальных отваров Сарк из белены и мяты, чтобы исправить пищеварение – вроде тех, которые она давала волкам, страдающим от поноса.
В своих странствиях Сарк утратила чувство времени. Она видела, что солнце движется по небу, но из-за взвешенного в воздухе пепла ей казалось, что вокруг царят вечные сумерки. Она не чувствовала ни голода, ни боли, но заставила себя съесть найденного мертвого сурка. Она понимала, что если хочет добраться до Топи живой, то силы ей еще понадобятся.
Сейчас, пожалуй, больше пищи волчице требовался редкий мох «кроличьи ушки». Рана в боку вновь открылась, а большой потери крови она не вынесет. Но вскоре Сарк набрела на вырванные с корнем березы, и у нее родилась идея. У себя в пещере она держала небольшой запас березовой коры, которую, хорошенько прожевав, прикладывала к ранам волков, полученным от лося или оленя во время охоты в бирргисе.
Сарк сделала привал, содрала с берез кору, разжевала ее до однородной массы и приложила к ране на боку. При этом она думала о Фаолане. Фаолан понравился ей с самой первой их встречи, когда был еще молодым годовалым волком. Его подвернутая лапа оставляла странные следы на земле, и предводители кланов решили, что это заболевший пенной пастью волк, которого нужно выследить и уничтожить, прежде чем он заразит своим безумием других. «Каким же замечательным волком Фаолан оказался! Надеюсь, он выжил. Такой волк появляется раз в тысячу лет».
От этих мыслей беспокойный глаз Сарк снова принялся бешено вращаться. Слова «раз в тысячу лет» отдавались в ее душе каким-то смутным эхом. Ведь когда-то давно волчица прошептала в один из кувшинов памяти странный вопрос: «Неужели Фаолан – дух вихря?»
Она вспомнила изящный, особенно красивый кувшин, к которому прижимала морду в тот раз. Он был покрыт зеленой глазурью, сделанной из собранного к югу от излучины большой реки ила. И снова в сознании молнией промелькнула мысль: «Я должна вернуться к своим кувшинам!»
Фаолан и его сестры пристали к берегу на рассвете и целый день прокладывали себе путь по разрушенной местности, с трудом передвигаясь на уставших ногах. Фаолана заставляла двигаться вперед мысль об Эдме и Кольце, но ближе к ночи сестры запротестовали. Всем требовался отдых, и Фаолан согласился сделать привал. Но сон к нему не шел. Он лежал и прислушивался к легким глухим толчкам, которые продолжали едва заметно сотрясать землю.
Над его головой сияло созвездие Великого Медведя, и он вспомнил летние ночи, когда они вместе с Гром-Сердцем изучали звезды. Гром-Сердце показало Фаолану созвездие Великого Медведя, когда он еще был совсем маленьким щенком. Странно, что он не вспомнил об этом за все прошедшие годы. Что она тогда говорила? Пребывая на границе сна и яви, волк постарался припомнить ту беседу. Медведица говорила о том, как от последнего когтя на задней лапе Великого Медведя провести линию до звезды, которая всегда находится на одном и том же месте. Если двигаться в направлении этой Неподвижной звезды, как ее называют совы, то можно прийти в местность под названием Крайняя Даль.
«Когда-то у меня там была берлога, – сказала Гром-сердце. – Когда-нибудь…»
«Когда-нибудь что?» – нетерпеливо спросил маленький Фаолан.
Медведица окинула его беспокойным взглядом и ничего не ответила.
«Когда-нибудь мы туда придем?» – не унимался волчонок.
«Возможно. Но я не думаю, что там хорошо для таких, как ты».
«Таких, как я?»
«Таких, как я, таких, как я…» Эти слова эхом перекатывались в его голове, холодком пробежали по жилам и по костному мозгу, а потом звучно отразились в огромном сердце, таком, как сердце его Кормилицы.
На этот раз его шкура была не серебристой, а темно-бурой и очень плотной, как у медведя. Он стоял в золотистых водах реки во время Луны Лосося и, взглянув на свое отражение, увидел, что он не маленький волчонок, а огромный медведь-гризли.
До него донесся тревожный крик медведицы. Ее медвежатам грозила опасность. Он выпустил изо рта рыбу и выбрался на берег, где друг против друга замерли медведица и лось. Поднявшись на задние лапы, он заревел, и от мощного звука затряслось все его тело. Но лось не сдвинулся с места, а лишь слегка склонил голову, увенчанную величественными, неимоверно большими рогами. Если бы медведь и дальше бы стоял на задних лапах, то лосю было бы легче целиться, поэтому медведь опустился, перекатился по земле и ударил противника передней лапой. Нога лося, выскочив из сустава, дернулась, и животное, словно подкошенное, рухнуло на землю. Эо – так звали Фаолана в обличье медведя – подошел к лосю и одним махом оторвал ему ногу от плеча, а потом разодрал ему брюхо, достав до самого сердца. Животное больше не чувствовало боли.
«Нужно сделать что-то еще», – подумал Эо. Он смутно помнил о каком-то другом ритуале, об особой церемонии, но для лохинвирра, то есть для той благодарности, которую хищник высказывает своей жертве, было уже поздно. И почему он вообще вспомнил о лохинвирре? Лохинвирр был волчьим ритуалом, а не медвежьим. «А я медведь, – сказал себе Эо. – Медведь».
