Джонатан Страуд - Кольцо Соломона
Ну, надо сказать, при той огромной власти, которая находилась в его распоряжении, Соломон, по человеческим меркам, являл просто-таки чудеса сдержанности. Большая часть его поступков более или менее была направлена на общее благо, и вдобавок он был великодушен — в чем только что убедились мы с Ашмирой. И все-таки, все-таки — в душе он оставался царем, а это значит — надменным пижоном, склонным к показухе. Даже это его небрежное, мимоходом проявленное великодушие по отношению к нам было, на свой лад, еще более броским и показушным, чем все его драгоценные побрякушки. Нет, не то чтобы я был против, что вы!
А что касается царицы Савской… Ну…
Темноглазый шумерский юноша, взирающий с балкона на сады, грустно пожал плечами, отлепил свою расхристанную сущность от перил, на которые опирался, и вернулся в зал.
Мне пора было уходить.
Девушка расселась на одном из золоченых кресел Соломоновых апартаментов и уминала за обе щеки медовую коврижку со всем изяществом и сдержанностью голодного волка.[125] Когда я вошел, она и ухом и не повела, по-прежнему продолжая жрать. Я уселся напротив и впервые со времени своего возвращения как следует к ней пригляделся.
Руки-ноги у нее все были на месте, но в целом она изрядно поистрепалась. Одежда на ней порвалась и обгорела, тело в синяках, губа припухла, отдельные пряди волос обесцветились и окрасились зеленым там, где ее опалило магическим пламенем. Все это, несомненно, на пользу ей не пошло, но это были не единственные изменения в ее облике. Глядя, как она жадно прихлебывает Соломоново вино и нахально вытирает руки о шелковые подушки, проницательный наблюдатель (вроде меня) мог также отметить, что она выглядит куда более живой и энергичной, чем при первой нашей встрече тогда, в ущелье, когда она надменно и холодно взирала на меня, восседая на своем верблюде.
Да, как ни серьезно пострадала внешность Ашмиры в ходе ночных событий, я заподозрил, что цепь, сковывавшая ее изнутри, наконец лопнула — и уж это-то, несомненно, пошло ей на пользу.
Она взяла гроздь винограда и миндальную булочку.
— Ну что, как они там, все еще гуляют?
— Ну да, старательно осматривают сады… — Я задумчиво прищурил свои красивые глаза. — Мне кажется или твоя добрая царица Балкида на самом деле — стерва изрядная?
Ашмира криво усмехнулась.
— Ну да, надо признать, она не… не настолько благородна, как я рассчитывала.
— Мягко говоря, да.
— Нет, ну а ты чего ожидал? — Девушка стряхнула крошки с колен. — Она меня отправила аккуратно прирезать царя и стащить Кольцо. А теперь Соломон превозносит меня до небес, Кольцо по-прежнему при нем, а ее самое приволокли в Иерусалим, как тупого беса на сворке!
Анализ ситуации был краткий, но точный.
— Он ее покорит, — заметил я. — Так всегда бывает.
— Ой, да Соломона-то она простит, — сказала Ашмира. — А вот меня — нет.
И снова взялась за булочки. На время воцарилась тишина.
— Что ж, тогда очень удачно вышло с этим предложением, — сказал я.
Она подняла глаза, не прекращая жевать.
— Чего?
— Ну, с этим Соломоновым предложением. Он щедро тебя наградит за то, что ты поможешь ему сформировать новое, прогрессивное правительство, или как это там называется. По-моему, фигня какая-то. Но ты наверняка будешь счастлива.
Сказав так, я уставился на потолок.
— Тебе, похоже, эта идея не нравится, — заметила девушка.
Я нахмурился.
— Ну, он же просто использовал свои Чары. Искренний взгляд, лучезарная улыбка, разговоры насчет того, что он готов тебе доверить свою жизнь, — и все. Ты попалась. А между тем… Это все, конечно, замечательно, но чем это кончится? Сперва ты стражница. Потом «особо приближенный советник». И оглянуться не успеешь, как окажешься у него в гареме. Все, что я могу сказать: если такое случится, смотри не ложись в гамак, если над тобой висит гамак жены из Моава.
— Я не собираюсь к нему в гарем, Бартимеус.
— Ну да, это ты сейчас так говоришь, а потом…
— Я не приму его предложение.
И она отхлебнула еще вина.
— Чего?! — Настал мой черед удивляться. — Ты ему откажешь?
— Ну да.
— Но это же Соломон! И… оставляя в стороне то, что я только что говорил, — он ведь тебе действительно благодарен!
— Да знаю, знаю, — сказала Ашмира. — И все-таки на службу к нему не пойду. Не хочу я менять одного господина на другого.
Я нахмурился. Да, похоже, цепь у нее внутри порвалась окончательно…
— Ты точно уверена? — переспросил я. — Ну да, он самодовольный аристократ; ну да, у него просто мания коллекционировать жен; но все равно он хороший начальник, куда лучше вашей Балкиды. Начнем с того, что ты уже не будешь ра… в смысле, потомственной стражницей. У тебя будет куда больше свободы — и золота тоже, если тебе нужно золото.
— Да нет. И я не хочу оставаться в Иерусалиме.
— А почему бы и нет? Благодаря Кольцу это теперь пуп земли!
— Ну да, но это же не Сава. Мой дом не здесь.
И внезапно в ее глазах вспыхнуло то самое пламя, которое я видел накануне. Оно пылало все так же ярко, но менее яростно. Без гнева, без фанатизма. Девушка улыбнулась мне.
— Я ведь не лгала тебе тогда, прошлой ночью. Должность стражницы, все, что я делала, — да, я служила этим царице, но и Саве тоже. Я люблю ее горы, ее леса; люблю пустыню, виднеющуюся за пределами полей. Моя мать показала мне все это, Бартимеус, когда я была еще совсем маленькой. И одна мысль о том, что я никогда туда не вернусь, не вернусь к ней… — Она осеклась. — Ты себе просто не представляешь, что это такое.
— Вообще-то представляю, — возразил я. — Кстати, раз уж речь зашла об этом..
— Да, конечно! — Ашмира решительно встала. — Пора. Я вижу. Надо тебя отпустить.
Это лишний раз доказывает, что никакая она не волшебница. Со времен древнего Урука любая моя служба заканчивалась одним и тем же: грязной перебранкой, в ходе которой хозяин отказывается меня отпускать, а я превращаюсь в хихикающий труп или ламию с кровавыми когтями, чтобы его «переубедить». Но девушка, освободившись сама, была только рада отпустить на волю и меня тоже. Не торгуясь, без скандала. Я так удивился, что даже ничего не сказал.
Я медленно поднялся на ноги. Девушка озиралась по сторонам.
— Нам понадобится пентакль, — сказала она.
— Да. А лучше два. Тут где-то должна быть пара пентаклей…
Мы порыскали по залу и довольно скоро обнаружили уголок пентаграммы, торчащий из-под обугленного ковра. Я принялся расшвыривать мебель, которая стояла сверху, а девушка стояла и наблюдала за мной с тем же холодным самообладанием, которое я заметил за ней еще тогда, в ущелье. Тут мне пришел в голову один вопрос.
— Ашмира, — спросил я, пинком отправляя опрокинутый столик на другой конец зала, — а если ты вернешься в Саву, что ты там делать-то будешь? И потом, как же царица? Судя по ее сегодняшнему поведению, она не обрадуется, если ты будешь ошиваться у нее под боком.
К моему удивлению, девушка, не задумываясь, ответила:
— А я и не собираюсь ошиваться в Марибе. Наймусь к торговцам ладаном, буду охранять их караваны по пути через Аравию. Насколько я знаю, в пустыне их подстерегает немало опасностей: разбойники, джинны всякие. Думаю, с ними я управлюсь.
Я одобрительно швырнул через плечо антикварный диванчик. Идея и впрямь была недурная.
— К тому же это даст мне возможность попутешествовать, — продолжала она. — Кто знает, может быть, когда-нибудь я даже побываю в Химьяре, повидаю тот скальный город, о котором ты упоминал. Как бы то ни было, эти поездки позволят мне большую часть времени проводить вдали от Мариба. Ну а если царица действительно вздумает относиться ко мне враждебно… — Она помрачнела. — Тогда придется разобраться с этим. И с самой царицей тоже.
Я не пророк и не предсказатель и будущее провидеть не умею, но подумал, что на месте царицы Балкиды я бы поостерегся. Однако сейчас меня волновали более насущные вопросы. Я закончил разгребать мебель, скатал бесценный ковер, швырнул его в бассейн и удовлетворенно выпрямился. В полу, целые и невредимые, красовались два пентакля из розоватого мрамора.
— Смотрится странненько, — заметил я, — но для дела сойдет.
— Ну что ж, — сказала девушка, — становись!
Мы в последний раз встали друг напротив друга.
— Скажи, пожалуйста, — спросил я, — ты ведь точно знаешь слова Отсылания? А то не хотелось бы болтаться тут еще несколько месяцев в ожидании, пока ты их как следует выучишь!
— Знаю, конечно! — сказала девушка. Она перевела дух. — Бартимеус…
— Минуточку! — Я кое-что заприметил. Это была фреска, на которую я раньше не обратил внимания, на стене рядом с изображениями Гильгамеша, Рамзеса и прочих величайших деспотов прошлого: великолепный ростовой портрет самого Соломона во всей славе его. Она каким-то чудом пережила ночную драку.
