Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла - 2
Сет
— Ты все-таки ужасно примитивно мыслишь, — заявил Фаддейка. Выдав такую неожиданно солидную фразу, он съежился на подоконнике, подтянув колени к самым ушам, и стал смотреть в окутанный сумерками двор.
Юля фыркнула — насмешливо и с обидой. Фаддейка опять повернулся к ней:
— Ну, посуди сама… Я же не утверждаю, что я настоящий марсианин. Просто я говорю, что у меня, наверное, что-то есть… ну, такое, марсианское, в крови. Может, кто-то из предков был марсианин. Прилетел, а вернуться к себе не смог. Еще в прошлые века. Ну, женился тут на ком-нибудь, вот и пошло…
— То Беллинсгаузен, то марсианин, — язвительно сказала Юля. Оттого, что за окном хмурый вечер, и оттого, что нет письма, было ей грустно, и в грусти этой проклевывалась какая-то ядовитая нотка. И Юля, сама того не желая, подъедала Фаддейку.
У него-то, у Фаддейки, было нормальное настроение, доверчивое. Он пришел, завел задумчивый разговор о том о сем и, наконец, признался Юле, что он марсианин. Ей бы, дуре, обрадоваться, что он доверил такую тайну, а она хмыкать начала. Будто это даже не она, а кто-то другой в ней сидит. Ну, Фаддейка наконец тоже выпустил колючки. Однако разговор не прекратил, сказал сердито:
— Не хочешь — не верь. Только я тебе по правде, а ты…
— Но как ты докажешь, что это правда?
— Потому что я много раз там все видел!
— Ты что, летал туда? Или там родился?
Вот тогда он и выдал ей про примитивное мышление.
Потом, когда еще поспорили, и скучная ядовитость у Юли незаметно растаяла, Фаддейка проговорил миролюбиво:
— Может, это по-научному все можно объяснить. Может, это у меня память такая… по наследству… Или как она еще называется, если от предков?
— Генетическая?
— Ага! Как у Аэлиты! Помнишь, она на Марсе сны видела про голубое небо и про земные облака? Потому что ее предки были с Земли. А я, может, наоборот… Конечно, про Аэлиту — это придумано, а со мной по-настоящему. Наверное, с моими предками это все было, а мне вспоминается… Разве так не бывает?
— Ох, Фаддейка… — вздохнула Юля, но уже не насмешливо, а удивленно. И даже чуточку испуганно: за него почему-то испугалась.
А он быстро повернулся, свесил с подоконника ноги, уперся ладонями в косяки и посмотрел Юле в лицо. Темновато так посмотрел, без искорки. И спросил медленно:
— А если это не с предками было, а со мной? А?
— Да ну тебя, — сказала Юля, по спине ее прошел холодок, как тогда, от песни…
А Фаддейка вдруг улыбнулся, постукал пятками по гулкой стене и проговорил уже слегка дурашливо:
— Спорим, что я по правде был на Марсе.
— Не буду я спорить. Если был — расскажи…
— «Расскажи»… Это трудно.
Юля прогнала непонятную зябкую боязливость и, подыгрывая Фаддейке, попросила:
— А ты начни по порядку. Как ты попал туда первый раз?
— Первый раз? Это странно получилось… В общем, я попал туда с марса.
— С Марса на Марс?!
— Ну да… Не с планеты же! Марс — это марсовая площадка на корабле. На мачте. Не знаешь, что ли? А еще жених — моряк на паруснике…
— Фаддей! Я правда за ухо…
— Сама просила — расскажи!
— Не про жениха ведь! Ты сам-то на корабле как оказался?
— Это когда я был юнгой у Беллинсгаузена на шлюпе «Восток».
— Тьфу!.. — в сердцах сказала Юля.
Фаддейка глянул удивленно. Потом сказал покладисто:
— Ну ладно, не верь. Мы ведь сейчас не про это… Считай, что я так играл… В общем, это было в Атлантическом океане, ночью, когда еще шли в тропиках… Тепло там и темно и звезды большущие. Я забрался на марсовую площадку, чтобы… ну, короче говоря, так захотелось…
— Как на колокольню, — тихо и уже совсем серьезно подсказала Юля.
— Да! А там… ну, на высоте всегда как-то по-особенному, не то что внизу. И я стал глядеть на звезды, и Марс тоже увидел. Я долго смотрел… А он… Понимаешь, он начал приближаться, только не сразу, сперва незаметно. А потом все быстрее. И превратился в шар, будто красная луна… Знаешь, почему так вышло?
— Почему, Фаддейка?
Он опять поколотил пятками по стенке. Вздохнул:
— Я думаю, потому, что он — Марс, и площадка — тоже марс. Вот они и притягивают друг друга, ведь все родное друг к другу тянется.
— По-моему, это ты к нему тянулся.
— Ну, наверное… раз я марсианин… Потом от него по волнам дорожка побежала, светлая такая, как от луны, только оранжевая. Даже не по волнам, а будто по воздуху, прямо к марсовой площадке. И я уже сам не знаю, как на этой дорожке оказался и бегу по ней… Она твердая такая и звонкая, будто медными листиками посыпана… Сперва мне было хорошо, весело, ничуть не страшно. А потом как-то сразу — холод, небо такое… как паста в фиолетовом фломастере. И красные пески. И камни…
— А дальше?
— Потом много всего случилось… Там и хорошее было, но много печального. Вот ты, наверное, опять скажешь, что я придумываю. А если бы я придумывал, я бы уж что-нибудь повеселее сочинил, побольше интересных приключений и поменьше грустного.
— А что там грустного?
— Много. Потому что планета в то время уже совсем гибла от предательства.
— А кто ее предал?
— Сами люди, ее жители… Потому что воевали, воевали… Если война, это ведь всегда предательство для планеты.
— А почему они воевали?
— Ну, ты задаешь вопросики! Почему люди воюют? Ты у них спроси… Для этого и на Марс не надо летать… Хорошо еще, что там нет урановой руды, и они до бомбы не додумались. Да и вообще до всякой взрывчатки не додумались, только луки и всякие метательные машины. Как у нас в древности… Но все равно знаешь, сколько народу погибло! Почти вся планета опустела. И стены разрушились. И песок стал засыпать леса и озера… Юль…
— Что?
— А ты могла бы нажать кнопку?
— Какую кнопку?
— Будто не понимаешь.
— А при чем тут кнопка?.. Ты же сам сказал: там нет урановой руды.
— Юль, я ведь не про «там». А про колокольню.
Юля смотрела встревоженно и вопросительно.
— Я тебе тогда не про все рассказал, как я на колокольне… Там ведь всякие мысли были. Даже дурацкие…
— Ну… какие? — осторожно спросила Юля.
Фаддейка неровно, толчками, сделал глубокий вдох, опять забросил ноги на подоконник и обнял колени. Сказал, уткнувшись в них носом:
— Вот ты представь хорошенько. Город весь спит, огоньков почти нету… И будто вся Земля спит. А я один не сплю, будто у ракетного пульта. И у меня приказ: через пять минут нажать кнопку. И вот уже совсем другая сделается Земля. Половины Земли вообще не будет, только огонь… Ты могла бы нажать?
— Фаддейка, ну ты чего это сегодня? — жалобно сказала Юля. — Зачем про такое?
Он тихо попросил:
— Ты не виляй, а скажи: смогла бы?
— Нет, конечно…
— А если бы тебе расстрел грозил за то, что приказ не выполнишь?
— Ну и… Нет, Фаддейка, все равно не смогла бы.
— По-моему, никто нормальный не смог бы… А ведь есть люди, которые могут. Даже без расстрела, а просто так.
— Это не люди, а психи.
— Я и говорю… Значит, все мы висим на ниточке из-за психов?
— Ну… не такая уж тонкая ниточка, — со старательной бодростью проговорила Юля.
— Юль, а ты согласилась бы умереть, если бы сказали: вот ты сейчас умрешь, а за это на Земле больше никогда не будет войны?
— Конечно, — искренне сказала Юля, хотя по спине опять прошел холодок.
— Я бы тоже. Даже и не испугался бы… Ну нет, испугался бы, но все равно… Юль…
— Фаддейка! Ты все-таки давай дорасскажи про Марс!
— Да что рассказывать? Ты все равно не веришь.
— Почему? Я верю… немножко. Интересно же.
Фаддейка повозился, устраиваясь в окне как в раме картины. Хмуро усмехнулся:
— Там все-таки проще, потому что без бомб. Но все равно обидно…
— Что обидно?
— Они там все такие… храбрые и гордые. Больше всего ненавидят предательство. А сами столько веков предавали всю планету…
— А сейчас? — осторожно спросила Юля. Она уже понимала, что эта сочиненная Фаддейкой сказка стала для него как самая настоящая правда.
Он сказал устало:
— Сейчас, наверное, нет. Они кончили воевать. Может, еще спасут Марс.
— А давно кончили?
— Откуда я знаю? Там другое время… Может, сто лет назад, а может, прошлой осенью…
Осень тянулась как серая резина. Солнце не показывалось, и каждое утро было похоже на пасмурный вечер. Не случалось ничего плохого, но хорошего тоже не случалось, и все дни были одинаковы.
Одинаковые уроки, одинаковые разговоры, одинаковые телепередачи, одинаковые замечания в дневнике. И одинаковые мамины упреки — крикливые, полные суровых обещаний, но торопливые и потому не страшные.
Во дворе было сумрачно и пусто, лишь одни и те же малыши деловито давили трехколесными велосипедами палые кленовые листья. Эти листья — желтые, как подсолнухи, — были единственными светлыми пятнами. Но их быстро затаптывали…