Дмитрий Емец - Пегас, лев и кентавр

Ул насупился. Они стояли совсем близко от гамака, шагах в трех.

– Я нашел место, где их навалом. Только таскай. Жалко, нельзя брать больше одной.

– Ты не ответил про Кавалерию… – напомнил Афанасий.

– Кавалерия не может простить мне Конунга. Какой жеребец был! Безотказный. Из последних сил всегда тянул! Она на нем всегда ныряла. Ее любимец, – сказал Ул с усилием.

– А ты сам себе можешь?

Ул мотнул головой.

– Лучше бы они в меня тогда попали. Никогда не забуду… Стрела в шее, а он крылья расставил и планирует в реку! А мог бы крылья сложить, и я разлетелся бы вдребезги!

– Может, оставить все это? – спросил Афанасий тоскливо.

– И простить ведьмарям Яру? Конунга? Простить все? – повысил голос Ул.

– Осторожно! – прервал его Афанасий. – Ты знаешь кодекс! Сколько опытных шныров застряли в болоте потому только, что слишком сильно ненавидели!

– А повод у них был? – спросил Ул.

– Для болота это не важно. Эльбам главное, чтобы было за что зацепиться. Ненависть, ложь, жалость к себе – все подойдет! Кстати, как ты выкручиваешься?

– Стараюсь представлять себе что-нибудь хорошее, – сказал Ул тихо. – Например, ее улыбку. Тащу атакующую закладку, которая разнесет их к чертям собачьим, и думаю о ней. Ты не забыл Яру?

– Нет, – чуть помедлив, отозвался Афанасий.

– Хотя у тебя же есть Виктория… – сказал Ул с грустью. – Смотри, береги ее, потому что потом бывает очень больно.

– Я берегу, – пробурчал Афанасий.

– Ну смотри! Не бросай! – сказал Ул, умевший радоваться, когда кто-то рядом с ним счастлив.

– Не брошу! – заверил его Афанасий. Про себя же мучительно подумал: «В Гондурас ее! Срочно в Гондурас!»

Внезапно Ул издал короткое восклицание, и Рина поняла, что он обнаружил фотографию в лунном квадрате. Дождавшись, пока Ул присядет, Рина громко затопала, притворяясь, что только что вошла.

– Макс? – Афанасий направил на нее фонарь. – О, привет! Что ты тут делаешь?

– Что едят гиелы? – выпалила Рина.

– Пегов, – ответил Ул, не проявляя ни малейшего любопытства, зачем узнавать это в двенадцать ночи.

– А маленькие гиелы? – спросила Рина.

– Маленьких пегов! – сказал Афанасий и засмеялся, ожидая официального одобрения своей шутки. Рина из вежливости улыбнулась.

– Мне нужно знать, чем кормят новорожденных гиел, которых бросили матери, – сказала она.

Ул сидел на корточках и прижимал к колену фотографию.

– Кажется, кто-то говорил, что сгущенкой с молотым перцем! – отозвался он.

Рина вздохнула, считая это очередной остротой, но Ул был серьезен.

– Молоко у гиел очень жирное. Из наших продуктов к нему ближе всего сгущенка. Ну, может, чуть разведенная… Можно еще дохлую кошку через мясорубку прокрутить. Но это уже из области деликатесов.

– А перец зачем?

– Так это ж гиела! У нее кровь – таблица Менделеева!

Рина напряженно ждала вопроса: «А почему это тебя так интересует?» – и он прозвучал, но не от Ула, а от Афанасия. Правда, отвечать на него она не стала, потому что на чердак, топая, поднялся Родион. Пока его глаза не привыкли к полутьме, Рина проскользнула на лестницу.

Глава 14

Бабочка на зонтике

Если света нет и мрака нет, то все мы – стихийно мыслящая плесень.

Телохранитель Долбушина Андрей сделал последний стежок и лихо, как бывалая швея, перекусил нитку. Это были его любимые секунды.

– Ну как? – спросил он у Полины, которой было доверено самое главное: держать куколок. Мальчика на правом колене, девочку на левом. Именно в такой последовательности.

На ладони у Андрея лежала крошечная блузка. Пальцами другой руки он все еще сжимал иглу. Пальцы были короткими и грубыми, с суставами, давно превратившимися от постоянных тренировок в костяные мозоли. Порой Полина не понимала, как он вообще может шить.

– Так что? – нетерпеливо повторил Андрей.

Полина взяла блузку и со знанием дела осмотрела. Она знала: если она скажет, что блузка получилась кривая, а правое плечо безнадежно завалено, то Андрей мрачно уйдет к себе и в пятитысячный раз будет смотреть один и тот же боксерский матч. А когда выключит его, стена начнет вздрагивать от ударов его арбалетов.

Поэтому Полина выбрала нейтральный вариант между правдой и ложью.

– Очень необычно! – сказала она.

Андрей просиял, и Полина поняла, что боксерских матчей сегодня не будет. Арбалетной пальбы тоже.

Телохранитель Долбушина был единственным, с кем Полина могла теперь поговорить по душам. Аня исчезла внезапно, не попрощавшись с подругой. Даже зубную щетку и ту с собой не взяла. Долбушин заявил, что его дочь уехала учиться в Англию. Сам он ходил желтый и злой. На вопросы отвечал отрывисто, а Полину вообще не замечал.

Первое время глава финансового форта не разрешал Полине даже подходить к шкафам своей дочери, а ее комнату закрыл на ключ. Потом постепенно смягчился, отдал ключ Полине, и теперь она от нечего делать меняла одежду по четыре раза в день. Выходить на улицу ей не разрешалось. Утверждали, что она еще не восстановилась после аварии и легко может потерять память.

Трижды к ним приходил средних лет кособокий человечек в несвежем медицинском халате, которого Долбушин, как-то особенно иронично вытягивая губы, называл «доктор Уточкин» и «наше солнечное светило». Вроде шутил, но когда видел Уточкина, глаза его выцветали, а зрачок почти исчезал.

Человечек был очень вежлив и предупредителен. Трогал Полине голову в разных местах, иголочками колол ей уши, долго мял руку и остро заглядывал в глаза. И вздыхал. Непрерывно вздыхал. Порой, когда вздох получался особенно глубоким, нутряным, в комнате начинало крепко пахнуть винным магазином. После Уточкина у Полины всегда подолгу болела голова, но ночью она спала крепко, без сновидений, точно прыгала в черный колодец.

Андрей еще не натянул на куклу блузку, когда на площадке послышался неясный шум. Телохранитель вскочил и, схватившись за шнеппер, выскользнул в коридор. Через некоторое время Полина услышала, как щелкнул замок и раздались голоса.

Вскоре Андрей появился вновь. Уже без шнеппера, но с пакетом в руках.

– Тебе подарок от Белдо. Через водителя переслал. С какой бы это радости? Ты глазки дедушке не строила? – спросил он ехидно.

– Дай сюда! – Полина вырвала у него пакет и ушла в комнату Ани.

В пакете она обнаружила коробку из плотного картона, кокетливо убранную ленточками. Под ленточки была вложена записка. Она начиналась словами: «Дорогая юная леди!» – а дальше содержала такое количество цветочных комплиментов, что Полине показалось, будто ее заперли на ночь в парфюмерном магазине. Дочитать письмо до конца у Полины не хватило терпения. Она нашла, что буковок слишком много.

«Что это на него нашло?» – подумала она с недоумением. Знатный куровед был столь же мало похож на ловеласа, как пень на цветущую вишню.

Вскрыв кокетливо запакованную коробку маникюрными ножницами, Полина нашла внутри средних размеров камень, выпачканный глиной. Ничего себе подарочек!

Пытаясь понять, что бы это значило, Полина коснулась его пальцами, и внутри камня вспыхнул цветок. Маленький, но очень яркий.

Полина вскрикнула. В первую секунду у нее сильно закружилась голова, но головокружение скоро прошло. Она ощупывала внимательными пальцами грани камня, и цветок отзывался на всякое ее прикосновение. Забыв обо всем, она гладила камень пальцами, касалась его запястьями, ногтями, играла с цветком, как с котенком. Цветок сиял, переливался, погасал, снова вспыхивал.

Полина смотрела на него, и ей казалось, что ее теперешняя жизнь какая-то фальшивая, временная и что если она совершит усилие, то… Но тут снова начинала взрываться голова. Память Полины упиралась в косо улыбающееся, вежливое лицо фельдшера Уточкина, и она начинала ощущать запах дешевого вина.

– Что ты здесь делаешь в темноте? – внезапно услышала она голос Долбушина.

Полина вскинула голову и с недоумением уставилась на его длинное лицо, просунувшееся в желтую от света щель приоткрытой двери. Полина растерялась. Она была уверена, что Долбушина нет дома и возвратится он только вечером.

За окном стояли сумерки, видимо, это значило, что вечер уже наступил. Куда исчезла вторая половина дня и как она ее провела, Полина так и не поняла. Помнила только, что она не спала ни минуты, а все время гладила теплый камень.

– Кыш отсюда! – устало сказал Долбушин, так и не дождавшись ответа.

К комнате своей дочери Долбушин относился ревниво, и, хотя пускал туда Полину, она постоянно ощущала себя человеком, который ходит по музею имени Ани Долбушиной. И это при том, что во всей прочей квартире Полина могла хоть костры разводить, сваливая в кучу антикварную мебель и поливая ее керосином. Долбушин поморщился бы, но молча.

Собираясь выставить ее, Долбушин шагнул в комнату, однако зонт, с которым он был неразлучен, почему-то остался в коридоре. Считая, что он застрял в дверях, глава второго форта обернулся и нетерпеливо потянул. Ничего не изменилось. Сколько Долбушин ни дергал его, внести зонт в комнату не было никакой возможности.