Дмитрий Емец - Пегас, лев и кентавр

– Стойте! – крикнул он, вцепляясь Долбушину в рукав. – Смотрите!..

За окном что-то происходило. Мутная фальшь электрической московской ночи прорезалась маленькой яркой точкой. Точка приближалась к окну не по прямой, а трепетала и вздрагивала. Казалось, по небу кто-то проводит золотым пером, делая смелые росчерки. Одна из гиел устремилась было к точке, но в последний момент резко отвернула, так и не нарушив четкости росчерка.

– Птицы так не летают. Лететь так могут только… Доставайте, доставайте скорее! Где он? – зашептал Белдо, продолжая дергать Долбушина.

Глава второго форта рванулся к шкафу и стал нетерпеливо вышвыривать из него вещи.

– Тряпки… сколько тряпок… – бормотал он.

Наконец то, что он искал, оказалось у него в руках. Яра и Афанасий увидели деревянную шкатулку.

Внезапно топот и гул снаружи, у лифтовых шахт, смолкли. Повисла странная, сосущая тишина. Первым понял, что это значит, Андрей. Он сгреб Птаха за плечо и толкнул его за спинку кровати.

– Ну вот и все! Не спешите стрелять, медик! Бейте в упор и один раз! – сказал он сквозь зубы.

Уже не скрываясь, Афанасий достал атакующую закладку и положил ее на колено.

«Ведьмари умирают с топором в руке, а шныр… шныр умрет с атакующей закладкой», – подумал он.

А в коридоре уже нарастал новый ровный гул – на этот раз уже не мерный, а дробный. Казалось, к ним приближается огромная волна. Дождавшись, пока первые топоры просадят хрупкую, точно вафельную, дверь, Афанасий размахнулся и бросил атакующую закладку. Он ожидал жуткого, пугающего своим безмолвием взрыва, который слижет все, что есть на этаже, оставив целым только дом, но услышал лишь негромкий щелчок, почти хлопок – и больше ничего.

Причем и хлопок и щелчок донеслись не со стороны двери, а тут же, с кровати, на которую Долбушин поставил шкатулку. Бабочка, влетевшая в комнату секунду спустя, села уже на ее щелкнувшую крышку и сложила крылья. Изумрудно-зеленые внутри, снаружи они были цвета древесной коры.

Кажется, Андрей и Птах успели еще по разу выстрелить. Причем торопыга Птах, верный себе, и здесь промазал с четырех шагов и вогнал болт в дверной косяк. Долбушин ринулся с зонтом в самую гущу берсерков, подсекая ноги, сокрушая нагрудники, сминая головы, как картонные коробки. Причем последние удары он наносил уже вслепую. Так же вслепую размахивали топорами и берсерки, что, без сомнения, спасло Долбушину жизнь.

Шкатулка билась светом, как огромное сердце. Внутри что-то содрогалось, стонало, заливая всех находящихся в комнате болью. Медные углы накалялись. Из щелей между деревянными планками вытекало огненное сияние. Прямые твердые лучи брызнули в окна, и ночь стала днем.

Заточенный эльб, в спешке алчно схвативший не ту закладку, пытался любой ценой избавиться от нее, но это было невозможно, потому что атакующей закладки больше не существовало. Существовало только пожирающее его пламя, которое вот-вот должно было уничтожить шкатулку. Ослеплены были все, кроме шныров, глаза которых, привыкшие к двушке, сияние все же пощадило.

Бой уже останавливался сам собой. Невозможно сражаться, когда ты находишься в центре пламени и не видишь ничего, кроме все заливающего сияния.

А бабочка все сидела на крышке шкатулки – неподвижная, с укоризненно сомкнутыми крыльями. Крики, люди, стены дома, сам город – всего этого для нее не существовало. Для нее, контрзакладки, иглой пронизывающей ткани миров, Москва была не больше чем плоской картинкой в иллюстрированной книге. Она не шевельнулась даже тогда, когда шкатулку окутало кольцо белого плотного огня размером с футбольный мяч и внутри что-то глухо лопнуло, как лопается электрическая лампа.

Афанасий схватил Яру и потащил ее к открытому окну. Она сопротивлялась, не понимая, чего он хочет. И лишь налетев на распахнутую раму, увидела снаружи нечто, что давно пора было увидеть.

– Принц на белом коне! – ошалело, но на полном серьезе подумала Яра, и потом они долго хохотали, как ей могла прийти такая дикая мысль, потому что это был Ул на Азе.

Белыми крылья Азы могли показаться лишь на миг и то потому, что снизу в них бил прожектор. Да и Ул со своим усиленным шнеппером – гибридом арбалета и двустволки дедушки Мазая – мало походил на принца.

За Улом с небольшим отрывом мчался Макс на одноглазом Эрихе, и последним – Родион на взмыленной Дельте. Роде пришлось лететь аж до Сокольников и оттуда вызывать подкрепление, потому что весь центр был магически блокирован и кентавр не срабатывал.

Уцелевшие два берсерка на гиелах к ним не совались, понимая, что перевес не на их стороне. К тому же одна из их гиел была ранена и вела себя нервно. Третья же, с которой Андрей сбил седока еще в самом начале боя, давно улетела.

Не задумываясь, сколько под ней этажей, Яра прыгнула на седло к Азе, а чуть припозднившийся Афанасий, болтаясь, одной рукой повис на стремени у Эриха, надеясь, что Макс протянет ему руку раньше, чем сообразит, что сгибание бицепса в наклоне опасно для позвоночника.

Отдохнув на шкатулке, бабочка взлетела и перепорхнула на карман Яре, в котором у нее лежала зарядная закладка. Ее распахнувшиеся крылья плеснули изумрудным сиянием. На кармане она просидела совсем недолго – самое большее несколько секунд, после чего радугой света полетела прямо через дома, не замечая их. Бабочка, укрепляющая волю. Живая закладка, которая зимой и летом, в ветер и мороз, не зная отдыха, будет порхать над миром, и там, где она пронесется, ослабший и порабощенный собственным безволием человек ощутит желание что-то изменить.

На какой-то момент все застыло, и на Яру дохнуло остановившимся, полным и ярким счастьем. Словно незримый голос сказал ей: «Не бойся! Я здесь!» Она зачерпнула и ощутила полноту остановленного мгновения – того мгновения, когда не будет больше времени и последовательности событий и все сольется в абсолютной и всеобъемлющей полноте.