Филип Пулман - Северное сияние
Узкий переулок рядом с баром вел на задний двор и обрывался у металлических ворот, где над замерзшей грязью был сооружен кривой навес. Смутный желтый свет, пробивавшийся через заднее окно бара, освещал огромную светлую форму, скорчившуюся на земле и рычащую над огромным куском мяса, которое существо держало в лапах. Лире бросились в глаза окровавленная морда, маленькие злобные черные глазки и гора свалявшегося, желтоватого меха. Медведь урчал, хрустел и всхлипывал.
Фардер Корам остановился у ворот и позвал:
— Йорек Барнисон!
Медведь замер. Можно было предположить, что он смотрит прямо на незваных гостей, но на окровавленной морде невозможно было прочитать эмоции.
— Йорек Барнисон, — повторил Фардер Корам. — Можно поговорить с тобой?
Сердце Лиры колотилось в груди. Присутствие медведя заставило ее ощутить близость холода, опасности, грубой силы, которую, однако, контролировал разум, но не человеческий разум — разум, совсем не знавший, что такое человек, потому что у медведей не было деймонов. Странное огромное существо вгрызалось в мясо с необъяснимым отчаянием, и Лира почувствовала привязанность и жалость к одинокому зверю.
Медведь бросил ногу северного оленя в грязь и тяжело опустился на четыре лапы, повернувшись к воротам. Потом он тяжело поднялся во весь рост, десять или больше футов в высоту, словно пытался показать, как он могуч, чтобы напомнить незнакомцам, что ворота для него не преграда, и заговорил с ними с высоты:
— Ну? И кто вы?
Его голос был таким глубоком, что, казалось, содрогал землю. Противный запах, исходивший от его тела, наполнил воздух.
— Я Фардер Корам из бродяжников Восточной Энглии. А эта маленькая девочка — Лира Белакуа.
— Что вам нужно?
— Мы хотим предложить тебе работу, Йорек Барнисон.
— Я не работаю.
Медведь снова опустился на четыре лапы. Было трудно определись, какие эмоции захватили медведя — низкий голос был очень глубок и ровен.
— Что ты делаешь на станции саней? — продолжил Фардер Корам.
— Ремонтирую сломанную технику и железные предметы. Поднимаю тяжелые вещи.
— И что это за работа для боевого медведя?
— Оплачиваемая.
За спиной медведя приоткрылась дверь бара. Выглянувший мужчина осторожно поставил на землю большой глиняный кувшин, прежде чем заметил гостей.
— Кто это? — спросил он.
— Незнакомцы, — отрезал медведь.
Владелец бара замешкался, осматривая мужчину и девочку, но медведь внезапно повернулся к бару, и мужчина испуганно юркнул внутрь и захлопнул дверь. Медведь подцепил когтем ручку кувшина и поднес его ко рту. До Лиры донесся запах спирта от пролитых капель.
Сделав несколько глотков, медведь поставил кувшин на землю и повернулся, чтобы снова впиться в мясо, словно позабыв о Фардере Кораме и Лире; но затем он снова заговорил.
— Что за работу вы предлагаете?
— Похоже, нас ждут битвы, — сказал Фардер Корам. — Мы едем на север в поисках места, где держат похищенных детей. Когда мы найдем это место, нам придется драться, чтобы освободить детей. Потом мы повезем их домой.
— Чем вы собираетесь платить?
— Я не знаю, что предложить тебе, Йорек Барнисон. Если тебе нужно золото, оно у нас есть.
— Не нужно.
— Чем тебе платят на станции?
— Мне дают мясо и выпивку.
Медведь замолчал. Потом он отбросил обглоданную кость и снова поднес к морду кувшин, заглатывая крепкий алкоголь как воду.
— Извини меня за этот вопрос, Йорек Барнисон, — продолжил Фардер Корам. — Но ты мог бы жить свободной гордой жизнью во льдах, охотясь за тюленями и моржами, или ты мог бы пойти на войну и получить хорошие трофеи. Что связывает тебя с Троллесандом и Баром Айнарсона?
Лира вздрогнула. Ей бы и в голову не пришло задать медведю вопрос, равносильный оскорблению, который мог бы легко разъярить огромного зверя, и Лира подивилась мужеству Фардера Корама. Йорек Барнисон поставил кувшин на землю и подошел поближе к воротам, чтобы посмотреть в лицо собеседнику. Фардер Корам выдержал его взгляд.
— Я знаю людей, которых вы ищете, убивающих детей, — проговорил медведь. — Они ушли из города позавчера и увели детей с собой на север. Никто не расскажет вам о них; горожане делают вид, что ничего не замечают, потому что убивающие детей приносят городу доход. Сам я не люблю убивающих детей и отвечу вам вежливо. Я живу здесь и пью спиртное, потому что местные жители забрали мое вооружение, а без него я могу охотиться на тюленей, но не могу пойти на войну; я уже не панцербьерн; война это море, в котором я плаваю, и воздух, которым я дышу. Местные жители угостили меня выпивкой и поили до тех пор, пока я не заснул, а потом забрали у меня все мое вооружение. Если бы я знал, где они скрывают его, я разнес бы ради него весь город. Если вы хотите, чтобы я помогал вам, вот моя цена: верните мне мое вооружение. Сделайте это, и я буду служить вам в походе, пока не погибну или поход не увенчается успехом. Плата за мою помощь — мое вооружение. Я хочу вернуть его, тогда мне больше не понадобится выпивка.
Глава одиннадцать. Броня
По возвращению на корабль и Фардер Корам, и Джон Фаа, и прочие лидеры проводили много времени в салоне, совещаясь. Лира же отправилась к себе в каюту, чтобы посмотреть показания алетиометра. Не прошло и пяти минут, как она точно узнала, где находится броня медведя, и почему будет трудно вернуть ее.
Она задавала себе вопрос, не пойти ли ей в салон и не рассказать ли Джону Фаа и остальным, но решила, что они ее сами спросят, если захотят узнать. Возможно, они уже знали.
Она лежала на своей койке, думая о диком громадном медведе, и о том, как беспечно он пил свой огненный напиток, об одиночестве в его грязной каморке. Как хорошо быть человеком, когда с тобой всегда твой собственный деймон, с которым можно поговорить! В тиши спящего корабля, в отсутствии постоянного скрипа металла и дерева или урчания мотора, или журчания воды вдоль борта, Лира постепенно погружалась в сон; Пантелеймон уже спал на ее подушке.
Ей снился ее великий отец, заключенный в тюрьму, когда, совершенно безо всякой причины, она проснулась. Сколько было времени, она не знала. Каюту заливал слабый свет, который она приняла за лунный, и он осветил ее новые меха на холодную погоду, неподвижно лежащие в углу каюты. Как только она их увидела, ей снова захотелось их примерить.
Надев их, она решила выйти на палубу, открыла люк и выбралась наружу.
Она сразу же увидела, что на небе происходит нечто необычное. Она думала, что это облака, двигающиеся и трепещущие от нервного возбуждения, но Пантелеймон прошептал: — Аврора!
Удивление было столь сильным, что ей пришлось схватиться за поручни, чтобы не упасть.
Это великолепное зрелище заполняло все северное небо; его масштабы были непостижимы. Словно с самих небес свисали и трепетали изящные огромные завесы света. Светло-зеленые и розовые, и такие же прозрачные, как тончайшая ткань, огненно-красные по нижнему краю, они мерцали и свободно двигались грациознее самого искусного танцора. Лире казалось, что она даже слышит их: тихий шелест огромного пространства. Она была глубоко тронута — это было так красиво, почти свято; она чувствовала подступающие слезы, и слезы дробили свет еще больше, превращая его в призматические радуги. Прошло немного времени, прежде чем она осознала, что впадает в транс, подобный тому, когда она смотрела на алетиометр. Возможно, спокойно подумала она, то, что управляет стрелкой алитеометра, заставляет мерцать и Аврору. Это может быть и сама Пыль. Она подумала так, но мысль ускользнула, и вспомнила она об этом лишь много позже.
И пока она смотрела, казалось, что образ города оформился за пеленой и потоками полупрозрачного света: башни и соборы, медового цвета храмы и колоннады, широкие бульвары и залитые солнцем парки. У нее закружилась голова от подобного зрелища, как будто она смотрела не вверх, а вниз, и сквозь такую бездну, которую ничто не сможет преодолеть. Это было на расстоянии вселенной.
Но что-то двигалось сквозь нее, и пытаясь сфокусировать взгляд на движении, она почувствовала слабость и головокружение, потому что та движущаяся песчинка не была ни частью Авроры, ни другой вселенной за ней. Она находилась в небе над крышами домов города. Четко увидев её, Лире пришлось окончательно проснуться, и небесный город исчез.
Нечто подлетело ближе и облетело корабль на распростертых крыльях. Затем оно скользнуло вниз и приземлилось, часто взмахивая своими мощными крыльями, и остановилось на дощатой палубе всего в нескольких ярдах от Лиры.
В лучах Авроры она увидела большую птицу, прекрасного серого гуся, чья голова была увенчана проблеском кипельно-белого. И всё же это была не птица: это был деймон, хотя никого, кроме Лиры в поле зрения не было.
