Юрий Томин - Карусели над городом
– Это дело десятое, – нахмурился Вен-Вен. – Можно кормить, а можно и нет. Может вообще не быть никаких птиц. У Оли трагедия в семье. У нее ушел папа. А потом от нее ушла мама. Осталась одна бабушка, да и та глухая. Оля дико одинока, ей не с кем поговорить. Это же совершенно ясно из текста. Она дошла до отчаяния, она готова разговаривать с кем угодно, хоть с птицами, хоть со звездой. Вот в чем смысл ее обращения к птицам.
– А куда ушли папа и мама? – спросила Лиля.
– Это дело десятое, – сказал Вен-Вен уже с легким раздражением. Ну, пускай в кино. Какая разница? Важно, что они, все эти ребята, дико одиноки. Их разделяют этажи современных построек. Они ищут друг друга и не могут найти. Это мир без друзей. Коля хочет поделиться с кем-нибудь своей радостью – он сегодня получил три пятерки. Но и он зверски одинок. Его никто не слышит: каждый уединился в своей квартире. Вот в чем смысл. Даже веселая Поля... Она только хочет казаться веселой. На самом деле ей жутко тоскливо. Она поет, чтобы скрыть свою тоску. Но при этом все трое – мужественные ребята. Они переваривают свою боль в себе. Они глубоко чувствуют, но скупы на слова. Разве это не понятно? Впрочем, если есть замечания, я с удовольствием выслушаю.
– Замечаний у меня нет, – сказала Лиля.
– Нет, ты уж давай, – настаивал Вен-Вен, – не может быть, чтобы все было так уж гладко. Я, понимаешь ли, пока не Шекспир.
– Один маленький вопрос... – решилась Лиля.
– Ради бога, хоть десять.
– Окна у всех открыты... Значит, это весна или лето?
– Конец весны. Уже тепло, но еще учатся. Не забывай о том, что Коля получил три пятерки.
– Почему же тогда коньки?
– Это абсолютно ясно. Поля занимается фигурным катанием на искусственном льду. Она не просто несет коньки. Она несет их так... Ну, это, конечно, надо сыграть... Она несет их так, что зрителям становится абсолютно понятно, что ее только вчера исключили из секции. Она идет, не нужная никому, с ненужными ей коньками. Но она поет. В этом ее трагедия. Впрочем, это абсолютно ясно из текста.
– Теперь все понятно, Вен-Вен. Только мне жалко Колю.
– И мне жалко, – вздохнул Вен-Вен. – Но в этом его трагедия.
– А ты не можешь написать так, чтобы он не разбился?
– Кто тебе сказал, что он разбился? – нахмурился Вен-Вен.
– Но ведь он спрыгнул с тринадцатого этажа, – робко заметила Лиля.
– Дура, – сказал Вен-Вен. – Он не во двор спрыгнул, а в комнату. В пу-сту-ю комнату! В этом его трагедия.
Феликс сидел молча. Он уже понял, что эта игра не для него.
– Ну, а ты что понял? – обратился к нему Вен-Вен. – Кто тебе больше понравился?
– Оля, – сказал Феликс.
– Почему?
– Она меньше говорит.
– Где-то ты прав, старик, – сказал он. – Чем меньше слов, тем труднее сыграть характер. Тут все, понимаешь, держится на настроении. Но для Оли мы подыщем настоящую девочку. А как тебе понравились остальные ребята?
– Никак.
– Это почему же? – с недоумением спросил Вен-Вен.
– Они говорят не то, что думают.
– Но, старик, – сказал Вен-Вен со средним раздражением, – так и должно быть. Ты представь себе, что живешь в таком же доме. Вы все жутко одиноки, вы стремились друг к другу. Но вас разделяют этажи. Неужели ты пройдешь на чужой этаж, постучишь в чужую дверь и скажешь: "Приходите ко мне"?
– Пойду, – ответил Феликс. – А если меня исключат из секции, я не буду петь "та-ра-ри-ра-ра".
– Вон! – сказал Вен-Вен.
На этот раз никто Феликса не остановил. А разгневанный Вен-Вен так и не узнал, что провел лучшую в своей жизни репетицию: он научил Феликса понимать, что разные люди могут думать об одном и том же по-разному.
К тому времени, когда так неудачно заканчивалась для Феликса репетиция, Борис обходил лагерь уже в третий раз – обходил без всякой надежды. В клуб он так и не заглянул, да Феликса там уже и не было. Борис был растерян: он не знал, что делать, что сказать Алексею Палычу и что вообще теперь будет. Борис мысленно перебрал все произошедшее за последние дни и вины своей не нашел: он ничего не сделал такого, чтобы Феликса "отозвали". И все же Борис чувствовал себя виноватым.
А Феликс стоял уже там, где его оставили, и, когда Борис увидел его, он обрадовался так, что даже разозлился.
– Где ты был, чучело космическое? – крикнул Борис, налетая на Феликса. – Я весь лагерь обыскал три раза!
– Там, – сказал Феликс, показывая в сторону клуба. – Меня девочка Лиля позвала играть. Я думал, что мы будем играть. Но она сказала неправду. Там был тренер Вен-Вен, Сначала он читал, потом рассказывал. Девочка Лиля говорила, что все понимает, но я видел, что она ничего не понимает. Я еще меньше понимал. Боря, если девочка Оля говорит: "Птицы, птицы, не пролетайте мимо..." – то почему это значит, что она хочет пойти к мальчику Коле?
Борис понял меньше даже, чем Феликс. Пьеса Вен-Вена в пересказе Феликса яснее не стала.
– Тебе голову не напекло? – спросил Борис, слегка встревожившись. – Какая Лиля? Какая Оля? При чем тут птицы? Что ты несешь?
– Лиля настоящая. И тренер Вен-Вен настоящий. А Оля и Коля – на бумаге. Вен-Вен про них рассказывал, но на бумаге было совсем другое.
Борис вспомнил, что утром в столовой какая-то девушка объявляла о репетиции.
– Ты был на репетиции! – сообразил он. – Морковкин читал вам сценку и хотел, чтобы ее разыграли. Запомни: играть можно не только в футбол. Играть можно на гитаре или на сцене. Все это называется "играть". Морковкин не тренер, а культурник. Он здорово играет на барабане.
– Его зовут не Морковкин, а Вен-Вен, – возразил Феликс.
– Этого я не знаю. Зато я знаю, что он Морковкин. И ты к нему больше не ходи. Мне твоей самодеятельности хватает.
– Он меня выгнал, – сказал Феликс без всякой обиды. – Сначала он назвал меня стариком, а потом выгнал. Боря, разве я – старик?
– Он назвал тебя стариком потому, что ты ему понравился.
– Тогда почему он меня выгнал?
– Наверное, ты что-то не так сказал. Ты ему не нагрубил?
– Нет. Я один раз назвал его на "ты", ему не понравилось.
– Ну и дурак, – сказал Борис, тут же спохватился, но слово уже вылетело. – Пора знать, что взрослых называют на "вы".
– Я давно знаю. Но я не думал, что он взрослый. Боря, почему ты...
– Хватит спрашивать, – прервал его Борис. – Я ничего не могу объяснить тебе про репетицию, если сам не видел.
На этот раз Феликс не послушался.
– Я не буду спрашивать про репетицию. Я хочу тебя спросить про другое. Ты мне все рассказываешь, объясняешь слова. Ты все время ходишь со мной. Почему другие ребята со мной не ходят и ничего не объясняют? Почему только ты один?
– Потому что я твой друг, – ответил Борис, радуясь тому, что Феликс не обратил внимания на "дурака".
– А у человека бывает только один друг?
– Бывает – и ни одного.
– А два друга бывает?
– Бывает и пять.
– Тогда почему у меня не пять?
Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: "Спроси сам себя".
Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.
– Не знаю, почему у тебя не пять, – ответил Борис. – Просто так получается.
– А почему у тебя не пять?
– Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.
– Теперь понятно, – сказал Феликс. – Мне понятно про тебя, но не понятно про меня. Мне нравятся все ребята.
– Даже Дегтярев?
– Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.
– Лучше не надо, – сказал Борис. – Он ведь сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?
– У меня есть еще один.
Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.
– Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?
– Больше не буду, – согласился Феликс. – Мне непонятно... Ты назвал меня "чучело космическое"...
– Это была шутка.
– Ты назвал меня "дурак"...
– Тоже шутка.
– А Вен-Вен назвал меня "старик". Кто же я на самом деле?
– Я тебе объяснил: "стариком" называют человека, когда он нравится. А "чучело" и "дурак" – это шутливые слова.
– Нет, – твердо сказал Феликс, – это не шутка. Я уже знаю: шутка – это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.
– Вот чу... – сказал Борис, но вовремя остановился. – Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то посторонний, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком, или свиньей, или гадом. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде "старика".
