Андрей Жвалевский - Гимназия №13
– Вот, гляди, – вещал старичок, – это дедушка лыко вяжет…
На картинке появился седой старик, плетущий лапоть.
– Обычно лыка не вяжут, – сказал Мишка.
– Ну, когда не вяжет, – хихикнул Кладовой, – это значит, уже и дышать не может.
– А зачем так много? – удивилась Лёля, потому что на картинке рядом со стариком появилась целая гора лаптей.
– Так март же месяц! – воскликнул Кладовой. – Пары лаптей дня на три, может, хватит… А если идти далёко, то и меньше.
– Ой, какой крестик хорошенький! – воскликнула Люба, вытащив очередную вещицу из-под камня.
Капля зелья, и в подземелье возник малыш. Он был маленький, сморщенный и орал так, что если б был звук, то все б точно оглохли.
– Ох, это ж наш богатырь! – умилился Кладовой. – Федосья на сносях была, когда все завертелось, вот и разродилась тут. Тимофеем назвали.
На картинке Тимофея заворачивали в вышитые пеленки.
– Ой, красота-то какая! – сказала Лёля.
– А то! – приосанился Кладовой. – Ты на рубахи посмотри! Вышивали девоньки, ох какие красоты вышивали! И все не просто так, а со смыслом, каждая зверушка на своем месте, каждый цветочек – оберег.
На маленького Тимофея в это время накинули найденный крестик.
– Что-то я не пойму, – сказала Люба, – это его крестят так? А где батюшка?
– Да ты понимаешь, батюшки тогда еще не везде были, – сказал Кладовой. – Смотри: крестик вроде как христианский, а весь в зверушках и цветочках. Сейчас я вам покажу…
Кладовой полез куда-то в угол, долго там копался, ничего не нашел.
– Ой, а дай-ка мне бутылку, – сказал он, – я прямо сюда капну, на эту полочку, она должна помнить…
На картинке появилась комната, люди, что-то бормочущие себе под нос…
– Что это? – спросил Антон.
– Это они молятся! – сказал Кладовой. – Вы на полочку, на полочку смотрите.
На полочке рядом с иконами стояли непонятные болванчики.
– Это что? – изумилась Люда.
– Идолы.
– Которые идолища поганые? – удивился Антон.
– Что ты! – замахал руками Кладовой. – Это ж Перун! Великий Бог! И Велес рядом с ним.
– Опять Велес, – пробормотал Севка, – кот тоже про него говорил…
Картинка немного расплылась, а потом опять стала четкой.
– А это уже евреи, которых батюшка тут прятал, – сказал Кладовой. – Тоже молились, ох, как молились…
– А где их иконы? – спросил Антон.
– А у них нету, – сказал Кладовой. – Я спрашивал, а они говорят: «А у нас Бог в сердце»… Во как…
Лёля плеснула немного зелья на скамейку, и на них выплыли две картины. На одной девушка с длинной светлой косой что-то шила, на второй молодая чернобровая женщина штопала носок, высунув от напряжения кончик языка. Потом появилась старуха, что-то растиравшая в ступке, потом ребенок, зажавший в руке куклу из пакли, и тут же, следом, кормящая грудью женщина… Картинки менялись, как в калейдоскопе: то лучины, то свечи, то лапти, то военные сапоги, то деревянные плошки, то чугунки.
– Во как надо историю изучать! – потрясенно сказала Маша. – Ой, а что это они с рубахой делают?
– А это обряд такой: когда рубаху кроили, то, что для ворота вырезали, внутрь протаскивали, чтоб, значит, силы копились. И песни пели специальные…
– А почему тут только женщины и дети? – спросил Антон.
– В последнюю войну тут мужиков не было, мужчин-то евреев даже в гетто не брали, их на месте стреляли… М-да… – грустно сказал Кладовой, – а в давние времена так дело было. Был у нас в Менске старец. Да и не старый он был, просто седой весь… По нынешним временам вообще пацан, годков тридцать ему было…
– Старец! – фыркнула Маша. – У меня маме почти сорок, а она говорит…
– Так время ж суровое было. Вот тому дедушке, что лыко вязал, тоже годков сорок.
– Ничего себе! – удивилась Люба. – А выглядит на все семьдесят!
– Так вот старец, – продолжил Кладовой, – были у него видения. Иногда как вскочит, как закричит… Ну а потом говорит, что завтра с кем случится… И все его слушали, знали, что он не ошибается, уж если сказал, то так и будет. И вот однажды он прям на вече…
– На чем? – спросила Люба.
– Ну вече – это собрание такое, сходка, – объяснил Кладовой, – так вот, прям на вече он встал и объявил, что, мол, други дорогие, беда к нам идет. Будет, говорил, кровавая бойня, всех вырежут, никого не пожалеют. Так что, если жизни наших стариков, жен и детей нам дороги, давайте сделаем схрон, где их спрячем. Вот так это подземелье и появилось. Отошли от города подальше, нашли этот дуб, за него и зацепились. Долго копали, с любовью делали… Да вы ж видите. Сколько веков прошло, а скамьи вон как новые!
– А потом? – спросил Антон.
– А потом прискакал гонец из Полоцка с грамотой…
– Эта та, что мы видели? Та, что фотографировали? Вот с этой штукой? – спросила Лёля, показав кругляшок, который Маша оставила на скамейке.
– Ух ты! – сказал Кладовой. – Так, князя Изяслава печать, булла называлась. Только то, что вы мне тычете, это устав для вирника. Покажи-ка.
И Кладовой начал напевно читать с мобильника, смакуя каждое слово:
«А се поклон вирный: вирникоу взяти седмь ведор солоду на неделю, тоже овен любо полот, или две ногате; а в средоу резаноу, веже сыры, в пятницоу тако же; а хлеба по колькоу моугоуть ясти, и пшена; а кур по двое на день; коне четыри поставити и соути им на роте, колько могоуть зобати; а вирникоу шесть десять гривен и десять резан и два на десяте веверици; а переде гривна; или ся пригоди в говение рьбами, то взяти за рыбы седмь резан; то всех коун пять на десяте коун на неделю, а борошна колько могоуть изъясти; до недели же вироу сбероуть вирници; то ти оурок Ярослава».
– Чего? – спросил Севка. – Я, кроме «Ярослава», ничего не разобрал. И кто такой вирник?
– Вирник – это тот, кто княжеские подати собирал.
– Типа налог? – спросил Севка.
– Ага, – усмехнулся Кладовой, – типа… Прискачет от князя и стоит тут неделю. И за неделю надо было ему собрать виру, и за это время ему проставляли вона сколько еды.
– А что за резаны? – спросила Маша, глядя в телефон.
– Деньги, – ответил Кладовой, – все просто было: гривна это 20 ногат, или 25 кун, или 50 резан.
– Просто, – ехидно сказала Лёля.
– Ладно, я вам сейчас переведу, – сжалился Кладовой и снова уставился на экран мобильника: «А вот вирный устав: вирнику взять на неделю семь ведер солоду, также баpaна или полтуши мяса, или две ногаты, а в среду резану за три сыра, в пятницу также; а хлеба и пшена, сколько смогут съесть, а кур по две на день. А четыре коня поставить и давать им корма сколько смогут съесть. А вирнику взять шестьдесят гривен и десять резан и двенадцать вевериц, а сперва гривну. А если случится пост – давать вирнику рыбу, и взять ему за рыбу семь резан. Всех тех денег пятнадцать кун за неделю, а муки давать, сколько смогут съесть, пока вирники соберут виры. Вот тебе устав Ярослава».
– Ничего себе они жрали! – возмутился Мишка.
Оказалось, что он перестал тыкать палкой в землю и тоже прислушивается к лекции Кладового.
– Только я не дослышал, чего там семь ведер полагалось?
– Солоду. Чтоб пиво варить.
– Семь ведер? – поразилась Маша.
– Так на неделю! – возмутился Кладовой.
– Ведро в день, – уточнил Антон.
– А че там пить-то! – снисходительно улыбнулся Кладовой. – Тогда пиво сами варили. Душистое было, вкусное…
– Ведро в день, – задумчиво сказала Лёля, – а ведь он еще и подати после этого собирал… Может, он все-таки не один пил? Или ведра были меньше?
– Просто были люди, не чета нынешним. Богатыри! – сказал Кладовой.
– И трава была зеленее, – засмеялась Лёля. – Ты говоришь прям как моя бабушка! И вообще нашел чем хвастать – ведро пива в день любой дурак выпить может.
– Вот именно что дурак, – хмыкнул Антон.
Кладовой засопел и сделал вид, что обиделся.
– Интересно, – сказала Маша, – а если кто-нибудь когда-нибудь еще попадет сюда и брызнет на эту скамейку волшебным зельем, она ему и нас покажет?
– А как же! – сказал Кладовой.
Маша тут же принялась отряхиваться от мусора.
– Батюшка-кладовой, – сказала Лёля, – ты про этот схрон недорассказал. Прискакал тогда гонец от князя, и что?
– И все. Грамоту привез. А в грамоте приказ, всем кто может – вступить в княжескую дружину. Все мужики и пошли в Немигу, – Кладовой кивнул направо. – Ну, жен и детей – сюда, в схрон. Но не все пошли, кто-то в Менске остался…
И дедушка махнул рукой куда-то влево. Севка почуял какую-то нестыковку и насторожился.
– Не понял, – сказал он. – В Менске – это в Минске?
– Ну пусть себе в Минске, – кивнул Кладовой. – Так вот…
– Погоди, – невежливо перебил его Севка, получил тычок локтем от Лёли и торопливо поправился: – Прости, Кладовой-батюшка! Я что-то запутался.
Дедушка строго посмотрел на наглого молодого человека, но тот упорствовал.
– Значит, там, – Севка указал направо, – Немига. А там – он ткнул в противоположную сторону, – Минск?
