Александр Житинский - Старичок с Большой Пушкарской
– Мы, – сказала Санька. – Нужно освободить Альшоля.
– Это я знаю, отец дал поручение, – трётль указал на монастырь. – Дорогу покажете?
Он усадил Саньку с папой себе на плечо и зашагал вдоль Карповки к Кировскому проспекту. Папа и Санька подсказывали ему на ухо дорогу.
Переполох, конечно, возник изрядный. Милиционеры свистели, краснея от натуги, автомобили сигналили… Мальчишки бежали за трётлем. А тот шел себе крупными шагами, и мостовая под ним гудела.
Дальше начался штурм тюрьмы, завершившийся полной победой трётля.
Когда Санька увидела Альшоля в тюремном окне, она не сразу его и узнала – постриженный наголо, с клочком бороды, похудевший, с жалким беспомощным взглядом… У Саньки слезы навернулись на глаза. Она даже выстрелы не слышала.
…По Литейному проспекту, обрывая широкой грудью трамвайные и троллейбусные провода, мчался прыжками могучий трётль, похожий на гигантскую обезьяну с зелеными глазами. За ним бежали милиционеры, все более отставая. Из улицы Салтыкова-Щедрина вынырнула пожарная машина и устремилась вдогонку. К ней присоединилась милицейская машина с мигалками.
– Куда бежать? – спросил трётль.
– Дуй по Фонтанке! На Московский проспект, – скомандовал папа.
Трётль свернул на улицу Пестеля и вскоре оказался на набережной. Преследователи не отставали. Их становилось все больше. Все новые и новые машины с мигалками выныривали отовсюду. Одна попыталась перегородить дорогу в районе улицы Белинского, но трётль перешагнул через нее, пошел дальше. Однако у Аничкова моста стоял уже громадный крытый фургон, в каких возят мебель. Он был трётлю по пояс, но на крыше фургона выстроились милиционеры в шлемах, бронежилетах и с металлическими щитами. Если перелезать через них – можно кого-нибудь зашибить.
– Эх, была не была! – сказал трётль. – Держитесь крепче!
И он, перешагнув через парапет, ухнул в Фонтанку. Взметнулась волна, выплеснувшись на обе набережные, а трётль, вынырнув на поверхность вместе с мокрыми, вцепившимися ему в загривок беглецами, поплыл по Фонтанке брассом в сторону Московского проспекта.
Толпились у парапета люди, указывая на трётля пальцами, верещали милицейские машины…
– Поймают… – прошептал Альшоль.
– Пожалуй, – согласился папа, – от них не скроешься.
И тут вдруг в небе потемнело. Огромная туча нависла над городом, и из нее вдруг упал такой небывалой силы ливень, что всех зевак с набережной смыло в подворотни. Захлебнулись сирены милицейских машин. В двух шагах ничего не стало видно: дождь падал стеной!
Но странно – вокруг плывущего по реке трётля было пространство, куда не попадала ни одна капля. Дождь будто оберегал трётля от погони! И тут в шуме падающей воды послышался тихий, ласковый голос:
– Я с вами… Я с вами, друзья…
– Билинда! – воскликнул Альшоль. – Спасибо, друг!
Да, это был дождь с планеты Фассия, он услышал зов друга и прилетел сюда, чтобы упасть с небес и защитить Альшоля. Упасть и навсегда исчезнуть в мутных водах Фонтанки, в канализационных люках огромного города.
Трётль, охраняемый дождем, вылез на берег у Обуховского моста и устремился по Московскому проспекту к парку Победы. Вокруг гремела и бурлила вода, но маленький пятачок вокруг трётля был от дождя чист. Он перемещался вместе с беглецами, точно луч прожектора, направленного на землю с небес.
Так они добрались до цирка-шапито – большого брезентового купола напротив парка Победы.
– В слоновник! – скомандовал папа, указывая трётлю путь.
Трётль повернул направо и оказался у ворот. Папа Мявуш спрыгнул на землю и открыл ворота. Наконец-то беглецы оказались в безопасности – в просторной вольере, где за решетками сидели дрессированные львы, а в загоне раскачивали хоботами слоны.
– Приехали, – сказал трётль, ссаживая на землю Альшоля с Санькой.
Глава 14
А вечером состоялось первое выступление клоуна Мявуша перед ленинградской публикой.
Санька и Альшоль сушили свою одежду у папы в гримерной, нарядившись пока в клоунские костюмы: Альшоль надел костюм Пьеро, а Саньке папа раздобыл костюм Коломбины. Они рассматривали себя в большое зеркало и хохотали. Потом Санька принялась звонить друзьям, приглашая их на представление.
Захар и Кроша, узнав о чудесном освобождении Альшоля, с радостью приняли приглашение. Санька договорилась о встрече у служебного входа и, вздохнув, набрала номер мамы.
– Мама, это я, – сказала она виновато.
– Саша, ну что это такое! Опять пропала! Я пришла, вся мокрая, этот ужасный дождь, никогда такого не было. А тебя нет!
– Мама, я – в цирке, – сказала Санька.
Мама сразу все поняла. Возникла гнетущая пауза.
– Приходи вечером. Мы приглашаем… с папой… – сказала Санька.
– Нет, я не могу, – твердо сказала мама.
– С папой и Альшолем. Он тоже здесь, – сказала Санька.
– Ах, вот как! Значит, вы все в сговоре против меня! – запальчиво воскликнула мама.
– Мы не в сговоре. Мы в дружбе… Вместе с тобой, – сказала Санька. – Я тебя жду в семь часов у служебного входа. Цирк-шапито у парка Победы.
Санька повесила трубку.
– Не придет, – сказал папа.
– Придет, – сказал Альшоль. – Спорим?
А трётль-младший тоже сушил свою шкуру. В слоновнике. Трётль оказался часовней с Каменного острова. На предложение Альшоля отправиться назад, в оборотный мир, он ответил категорическим отказом.
Вечером Санька у служебного входа встречала гостей. В руках у нее были три контрамарки в директорскую ложу. Она успела погладить свое высохшее платье, но когда взялась за зеленую хламиду Альшоля, папа сказал:
– Пускай остается в костюме Пьеро. Для конспирации.
Он выдал Альшолю парик – длинные волнистые волосы с буклями. Получился старенький Пьеро с куцей бородкой. Альшоль оглядел себя, вздохнул и отправился в ложу. А папа Мявуш уселся гримироваться.
Захар и Кроша явились возбужденные, им не терпелось взглянуть на Альшоля. Санька выдала им контрамарки, отправила в ложу, а сама осталась ждать маму. Она волновалась – до начала представления оставалось всего пять минут.
Мама появилась ровно в половине восьмого, когда прозвенел третий звонок.
– Я пришла сказать тебе, – ледяным голосом начала мама, – что ты должна…
– Мамочка, представление начинается! – взмолилась Санька.
– Я не пойду туда. Он предал нас, – сказала мама.
– Мама, он больше не будет! И потом – мы вместе спасли Альшоля, – Санька потянула маму за руку.
– Не хочу видеть. Ни его, ни твоего Альшоля!
Санька сунула ей контрамарку.
– Как хочешь. Только знай: я люблю тебя. Я люблю Мявуша. Я люблю Альшоля. Я не хочу больше искоренять зло. Я буду просто любить! – И Санька ушла, оставив маму с контрамаркой в руке.
Представление началось!
Зрители сначала поглядывали вверх, в директорскую ложу, удивлялись старенькому Пьеро, сидевшему в компании двух девочек и мальчишки в очках. Но вскоре они забыли о них, потому что на арену выскочили гимнасты и принялись прыгать с турника на турник.
Мявуш вышел сразу после гимнастов. Он был в мешковатом костюме и больших растоптанных башмаках. Его седые волосы были всклокочены, торчали в разные стороны. Нос напоминал картошку.
Мявуш повис на турнике, как тряпка, но вдруг напружинился и сделал круговой оборот, потом еще – и перелетел на другой турник, который уже уносили униформисты. Так они и унесли за кулисы турник с Мявушем, а он вращался на нем и что-то кричал.
Дальше Мявуш появлялся после каждого номера и делал то же, что делали до него артисты, только смешнее. Он ходил по канату, растопырив руки, жонглировал мячами, показывал фокусы.
А во втором отделении вошел в клетку со львами! Львы зарычали, но Мявуш вскочил верхом на одного из них и прокатился по арене, в то время как дрессировщик, в ужасе обхватив голову руками, убежал за кулисы. Однако лев не съел Мявуша, хотя и был недоволен.
Альшоль хохотал, как ребенок.
Увели львов, разобрали клетку, и Мявуш, выйдя на середину арены, объявил:
– А сейчас будет сюрприз! Клоун Альшоль с дрессированным трётлем!
– Что он говорит? – испугался Альшоль.
Между тем на арене ползком появился трётль: во весь рост ему было не пройти. Но в центре арены трётль выпрямился и поманил Альшоля пальцем.
– Прошу вас, маэстро! – Мявуш тоже обратился к директорской ложе.
Тогда Альшоль перепрыгнул через ограждение и пошел вниз, на арену, улыбаясь и высоко неся правую руку со свободно свисающим белым шелковым рукавом.
Публика бешено зааплодировала.
Когда Альшоль вышел на арену и повернулся лицом к директорской ложе, Саньке показалось, что борода у Альшоля исчезла, морщины разгладились, а глаза зажглись молодым блеском.
Перед зрителями предстал юный Пьеро с голубыми глазами – настоящий артист, чистый исландец.
Санька обмерла. Неужели искусство так преображает?!
А трётль уже поднял Альшоля на ладони почти под самый купол цирка! Лилась бравурная музыка, сверкали улыбки, гремели аплодисменты. Только папа Мявуш, присев на мягкий плюшевый бордюр арены, смахивал с ресниц клоунскую, а может, и настоящую слезу…
